– но, возможно, попытался бы в обозримом будущем. Я по-прежнему содрогалась при мысли о том, что стою от него на расстоянии вытянутой руки. И страшно было не только мне: Лизель не сводила глаз с Ориона, готовая принять оборонительную стойку, а Аадхья брала меня за руку каждый раз, когда я на него смотрела – видимо, повинуясь инстинкту, который велит остановить шагнувшего на проезжую часть ребенка. Того, кому не стоит доверять в вопросах самосохранения.
Аадхья имела полное право не доверять мне. В попытке спасти Ориона я бы сразу сделала что-нибудь глупое и отчаянное – впрочем, в глубине души я прекрасно понимала, что ничего полезного сделать не могу – что бы с ним ни произошло, как бы он ни пострадал в схватке с Терпением. Единственное заклинание, которое бы точно сработало, было тем самым, моим фирменным оружием: я могла посмотреть на Ориона и сказать ему, что он уже мертв – и он поверил бы мне, как поверило бы Терпение. Конечно, Орион был мертв. Он оказался заперт в Шоломанче с мириадами чудовищ, включая самое страшное из них. Я вернулась в школу, зная, что он мертв, и по-прежнему это знала. Я могла бы и его убедить.
Но кто-то должен был убедить нас обоих, что Орион еще жив, что он где-то там, погребенный под толщей злыдней. С этой задачей справилась бы только мама.
– Что ты предлагаешь? – резко спросила Лизель, раздраженная тем, что я упорно отрицала факты. – Взять его за руку и вывести? А потом посадить на самолет? Как нам хотя бы выбраться из музея?
Вопросы были прекрасные, а ответов я не знала.
Я взглянула на Ориона, который смотрел на меня неподвижными блестящими глазами, и отступила к дверям спортзала. Он повернулся, не отрывая взгляда. Я сглотнула, сделала еще несколько шагов, напряженная до предела, и едва удержала жалобный всхлип, когда Орион шевельнулся. Лизель и Аадхья тут же встали передо мной. Но Орион сделал лишь несколько шагов и снова остановился на расстоянии вытянутой руки. Мне пришлось хорошенько отдышаться, прежде чем сердце перестало бешено колотиться. Я плакала не стыдясь. Нельзя, нельзя, нельзя бояться Ориона. Нельзя быть жестоким к существу с его лицом.
– Так, – сказала я, как только обрела дар речи. – Я заберу его в Уэльс, даже если придется идти пешком.
К счастью для меня – и, вероятно, для многих других, – после того как я сделала свое торжественное заявление, Лизель перестала взывать к моему разуму и напрягла мозг, чтобы решить все проблемы, которые я создавала для себя и заодно для нее. Мы отправились обратно в мастерскую, и Аадхья собрала держатель для заклинания из того, что там валялось. К счастью, Аадхья умела работать с экзотическими материалами. Она смастерила подвеску из каплевидной глазницы трескуна и окружила ее фрагментами панцирей как минимум пяти плакальщиков, которые связала сиренопаучьей нитью, а Лизель поместила внутрь заклинание незримости и вручила артефакт мне.
– Надень это на него, – велела она.
Орион, притащившийся в мастерскую вслед за мной, все это время так и стоял на расстоянии вытянутой руки. Приблизиться к нему было так же страшно, как идти по коридору к подстерегающему меня чревороту.
Но когда я сделала глубокий вдох и шагнула к Ориону, он отступил. Я помедлила и попыталась снова, и он опять отступил, будто сам не хотел, чтобы я подходила ближе. Я остановилась и чуть не разрыдалась, а потом сказала:
– Тогда сам его надень!
Я положила артефакт на верстак – точнее, на уцелевшую половину верстака – и отошла. Орион приблизился, медленно наклонил голову, чтобы посмотреть на артефакт, а затем взял подвеску и надел на себя.
Я словно увидела его другими глазами. Артефакт висел, странно светясь, поверх остатков ветхой футболки, превратившейся в болтающиеся на шее и на руках лохмотья, побуревшие от крови. Штанины лопнули поперек бедер, задние карманы оторвались и висели лоскутьями. Кеды превратились в сандалии – на ногах они держались только благодаря полоскам ткани и уцелевшим резиновым мыскам. Орион мог починить одежду, пока сидел в павильоне, но ему было все равно.
– Ну и вид у тебя, Лейк, – сказала я – что еще я могла ему сказать? И тут же расплакалась, но даже лицо руками закрыть было нельзя – вдруг он подойдет ближе?
– Может, на тебя надеть такую штуку? – ядовито поинтересовалась Лизель.
Аадхья на нее тут же и вызверилась, но я была благодарна им обеим. Я вытерла лицо руками и высморкалась в какую-то тряпку. Потом мы вышли из Шоломанчи и вернулись в отель. Не буду этого описывать, потому что почти ничего не помню. Шли минуты, и я старалась их не удерживать. Это все была одна и та же минута – минута, в течение которой я чувствовала, что Орион жив, что он у меня за спиной, всего в нескольких шагах, и ничего ужаснее я в жизни не испытывала. Однако приходилось проталкиваться через толпу людей, потных, разгоряченных, смеющихся и скучающих, взрослых, тащивших чемоданы, и детей, клянчивших мороженое. И я знала: если я обернусь и хоть раз посмотрю на Ориона, если увижу его посреди этой противной, шумной, полной жизни толпы, то сразу пойму, что он мертв – и он умрет. Поэтому я не оборачивалась. Я должна была идти дальше, чтобы он следовал за мной, упираясь взглядом в мою незащищенную спину.
К тому времени когда мы добрались до отеля, у меня совсем отказал мозг. Иначе я бы забилась в истерике, думая, как посадить Ориона в самолет. Разве что упаковать его в ящик и сдать в багаж. Я смутно припоминаю, что Лизель и Аадхья совещались в номере, но я не обращала на них внимания и понятия не имела, чем они заняты, как если бы превратилась в декорацию на сцене, в реквизит, задачей которого было стоять и смотреть на Ориона. Единственный плюс заключался в том, что красивый дорогой номер казался мне таким же нереальным, и, следовательно, Орион мог в нем существовать.
Аадхья и Лизель раздобыли фургон, посадили в него Ориона и повезли нас обратно в Уэльс. Большую часть пути мы проделали на пароме: я помню колыхание океана под ногами, волны тошноты, подступавшей изнутри и снаружи. Я, очевидно, ходила в туалет, а иногда спала, по крайней мере, периодически отключалась, но совершенно этого не помню. Помню только, как сидела, обхватив себя руками, на переднем сиденье в машине и смотрела в зеркало заднего вида на пустую внутренность фургона. В зеркале туманным отражением всплывало лицо Ориона. Как-то раз Моя Прелесть вылезла из кармана и ткнулась носиком мне
