На втором этаже дверь распахнулась, но внутри темно, хоть глаз выколи, слышен только шум борьбы.
Кто-то преграждает мне путь:
— Назад, назад!
Узнаю Саню, хоть он почему-то говорит совсем хриплым голосом.
— Да это я — Вовка, — убеждаю его.
— Беги за «Скорой помощью», — приказывает Саня. — Их уже связали. Сейчас поведут. Врача сюда — там, кажется, рожают…
— Кто рожает?
— Беги за «Скорой»…
Спускаюсь во двор. Из кареты выносят носилки, но врач не решается войти в дом: его уже информировали об ограблении с убийством. Я прошу его поспешить. Но вот наверху вспыхивает свет, в окне появляется Дзюба.
— «Скорая помощь», поживей!
Во дворе уже полно милиционеров. Толпу, и меня вместе со всеми, оттеснили к воротам.
Первым вышел из парадного Борис Ильич с наганом в руке. Вслед за ним плелся, низко опустив голову, Седой Матрос в разорванной тельняшке. Затем — двое неизвестных, а рядом с центром хавбеков Гавриком Цупко, чуть прихрамывая на правую ногу, но высоко и гордо неся голову, шла Княжна — самая красивая девчонка на Черноярской улице. Княжна нагло улыбалась всем, вызывающе покачивая бедрами и кокетливо щуря глаза.
Санька разыскал меня в толпе, свистнул над ухом:
— Керзона видел?
— Где?
— Повели связанного.
Я так был поражен встречей с Княжной, что и не заметил Керзона, замыкавшего группу бандитов.
— Он должен был убить хозяйку дома.
— Оська Керзон? — изумился я.
— Представь себе. Трусов всегда используют для самых подлых дел.
Толпа постепенно редела. Грузовая машина уголовного розыска скрылась за поворотом улицы, увозя «королей» Черноярской. А Саня говорит, не умолкая.
Оказывается, грабители пробрались в квартиру черным ходом, в масках.
— Пойми, Вовка, еще миг — и он бы ее убил, а значит, конец и ребенку. Убил бы, подлец, человека, который еще не родился.
— Матрос?
— Да нет же! Матрос всегда любит чужими руками жар загребать. Вот слушай: Броницкая, хозяйка дома, сидела за пианино и играла. Она не сегодня-завтра должна была родить. Представь себе, играла траурный марш Шопена.
— Я слыхал.
— Борис Ильич и два сотрудника угрозыска лежали па антресолях. Дзюба с группой ждали на чердаке, пока все урки войдут в квартиру. Расчет был простой — накрыть скопом. Но они действовали осторожно. Княжну оставили у входных дверей — следить, чтобы никто не вошел. О чердаке они забыли. В каждой комнате оставили одного из своих. Нам с антресолей видна была только часть коридора, вход в гостиную, где играла Броницкая, и парадный вход. Мне поручили парадный вход, которым так никто и не воспользовался, ты один только и прибежал оттуда, когда погасло электричество.
— А кто погасил свет? — спросил я.
— Не знаю. По плану никакой схватки не предвиделось. Взять их решили с барахлом. Матрос и Керзон в масках вошли первыми, их шаги заглушала музыка. Зная, что женщина в доме одна, они решили ее просто припугнуть, заткнуть кляпом рот и собрать ценности. Но Броницкая в страхе крикнула «Иосиф!» — это имя ее мужа. Матрос решил, что она узнала Керзона. Этого он страшился больше всего.
— Кончай с ней — она тебя выдаст, — приказал он Керзону.
Сам Матрос прежде всего закрыл окно, штору опустить ему не удалось.
Керзон растерялся. В кармане у него был нож, но он им не воспользовался, — видимо, размышлял, каким образом отделаться от Броницкой. Когда он бросился к женщине, погас свет, мы прыгнули с антресолей в коридор. Борис Ильич выстрелил из нагана, дав знать группе па чердаке о начале операции.
Борис Ильич ворвался в гостиную и скомандовал «руки вверх». Матрос еще пытался сопротивляться, а Керзон сразу сник — понял, что их карта бита. Княжну накрыли мешком, она и пикнуть не успела. Остальных взяли легко.
— Вова, — вдруг прервал свой рассказ Саня, — не твоя ли мать стоит возле киоска?
— Мама, ты что здесь делаешь?
— Жду, пока ты пойдешь домой, сынок.
— Можете не волноваться, — успокоил ее Саня, — все в порядке.
— Тогда пойдемте, хлопчики, домой, — взмолилась она.
В деревьях зашелестел дождь. Меня почему-то лихорадит, но идти домой не могу. Не терпится увидеть Бориса Ильича.
Мы с Саней проводили мать домой, а сами пошли к цирку. Ключ от комнаты Гуттаперчевого Человека всегда лежал в папиросной коробке под лестницей. Явился он только в полночь, необычно возбужденный.
— Так вот, хлопцы, — сказал он, едва переступив порог. — На счету вашего атамана три «мокрых» дела. Помните убийство сторожа товарной базы? Седой Матрос его задушил. Сегодня было бы и четвертое убийство, если бы Вовка Радецкий не помешал.
Он растрепал мне волосы, протянул портсигар.
— Можешь считать, что ты уже спас две невинные жизни. Это куда больше, чем посадить одно дерево.
Кулидж и Рокфеллер атакуют Степана
Степан в Ленинград с нами не едет. Он остается на «аванпостах коллективизации». Вместо него играет Рыжик из «Грома». Саня едва отбился от поездки на гастроли с цирковой бригадой — Дзюба и Подвойский отстояли его. Помог и Студенов. Теперь и он имеет право распоряжаться Санькой. Как же — ведь Саню приняли в комсомол. Выходит, я самый отсталый. Но мы еще поглядим… Завтра мое заявление обсуждается на цеховой ячейке. Думаю, к приезду Степана мы с Саней получим кимовские значки. На заводе все знают, что я выступаю центром форвардов, и каждый стремится дать практический совет. Директор и тот подолгу стоит во дворе и наблюдает, как я режу листовое железо. Ему явно хочется со мной заговорить, но я напускаю на себя деловой вид.
— Радецкий, — говорит он наконец. — На время командировки в Ленинград твоя заработная плата сохраняется.
— Спасибо, — отвечаю я, хоть давно знаю об этом.
— Не мне спасибо, а советской власти, — замечает он, поглядывая на часы. — Кстати, тебе пора шабашить. Подростки кончают работу в два часа дня.
Быстро умываюсь под краном и иду на стадион, на ходу жуя французскую булку с чайной колбасой. Тренируемся почти ежедневно. Обычна на скамейках вокруг футбольного поля, как живой укор мне, и Саньке, сидит вся черноярская «Молния» — Федор, Слава, Олег, Юра, близнецы. Почти всегда я подхожу к ребятам перекинуться несколькими словами. Внешне они не проявляют неприязни. Марченко уходит беком в классную команду.
Сегодня никого из «Молнии» на стадионе не видно. Значит, у «Молнии» игра.
Дзюба сидит сонный и безучастный — его, по-видимому, занимают другие мысли. Тренировку ведет Подвойский. Рыжий форвард уверяет, что Дзюба вею ночь гонялся за шайкой бандюг и под утро взял знаменитого грабителя по прозвищу Дуб. При этом Дзюба якобы пострадал и теперь весь перебинтован, — не то ему ребра поломали, не то слегка резанули. Вполне возможно.
На тренировку собрались все, даже запасные. Подвойский разбил восемнадцать человек на две девятки. В нашей девятке все форварды, а у противника — все защитные линии.
Подвойский настроен не ахти как весело. Он недоволен мной и Саней. Единственный, кого он похваливает, Рыжик. Непонятно, почему он к нему благоволит. Но вот дремлющий Дзюба сигналом сирены прерывает игру и зовет форвардов к себе. Замечания его направлены в мой адрес:
— Радецкий, ты, очевидно, забыл, с кем играешь. Центр форвардов — душа нападения, организатор всех прорывов, а ты… Представь себе оркестр без дирижера. — Дзюба вдруг болезненно сморщился и схватился за бок. Но в следующее мгновение весь словно подобрался и продолжал: — Сам ты вроде и сносно играешь, точно бьешь но воротам из любого положения, но в общем ведешь себя, словно рядовой форвард, а квинтета нет.
Квинтет? Мудреное слово…
— Края ходят без дела, — вмешивается Подвойский, — а ты мечешься по полю. Так не годится.
— Даже дружка своего забыл, — Дзюба указывает на Саню, — а нам казалось — вы отлично сыгрались.
— Может, лучше мне правой связкой сыграть? — спросил я, сам не зная почему.
— Может, лучше тебе стать тренером?
Я покраснел. Дзюба продолжал уже мягче:
— Настоящий центр — прежде всего дирижер форвардов. Ты ведущий в квинтете, все инструменты должны звучать без фальши, а ты хочешь звучать один, о других не думаешь. Ленинградцы тебя за такую игру премируют.
Рыжику, видимо, доставляет удовольствие слушать, как меня отчитывают. Он бьет носком по едва пробивающейся траве и ехидно ухмыляется. Недаром говорят, будто рыжие — язвы.
Наконец Дзюба дает сигнал сиреной. Подавив обиду и неприязнь к Рыжику, пытаюсь сыграться с ним, но он бесит меня своей нахальной напористостью, чрезмерной старательностью. Саня заметил или почувствовал вражду между нами и предложил Рыжику поменяться местами. Дело сразу пошло на лад. Пасуя в одно касание, мы легко пробиваемся к воротам соперника и поочередно бьем из любого положения, но только трое, только одним левым флангом. Саня тоже это замечает.
