— Мы все понимаем, — сказал Корнеев. — И стараемся сделать все, чтобы детям в школе-интернате было хорошо. Чтобы им лучше жилось, чтобы чувствовали себя как бы дома. Я знаю, что дома все равно лучше, чем здесь. Но тем не менее… Вот с этого учебного года всем ребятам начали отмечать дни рождения. За месяц соберем всех именинников, поздравляем, вручаем подарки, а потом торжественный ужин в их честь в интернатской столовой. В конце следующего месяца — другие именинники. Маленький, но для детей праздник…
— Это хорошо, — произнес Демьян. — А ханты только детям до пяти-шести лет день рождения отмечают. А потом совсем про день рождения забывают.
— Может быть, очень мудро делали твои предки, что взрослым не отмечали день рождения, — улыбнулся Корнеев. — Ведь пожилому человеку этот день каждый раз напоминает печальную истину, что ему все меньше и меньше дней остается на земле.
— Может, и так, — согласился Демьян.
После паузы он сообщил свою новость:
— Ко мне, Александр Анатольевич, искатели пришли…
И коротко рассказал о них. Но без того оптимизма, с которым говорил об этом вчера охотоведу в конторе.
— Да-а, искатели волнуют нас, русских, не меньше, чем коренных жителей, — после некоторого раздумья проговорил Корнеев. — Всех беспокоит судьба нашей земли. Что будет? Что с ней станется?! Впрочем, конечно же, судьба земли больше волнует тебя, Демьян Романыч. Ведь это твоя земля. Ты здесь родился, вырос. На этой земле покоятся твои предки… Но и русским и всем другим народам небезразлично будущее края…
После небольшой паузы Демьян спросил:
— Может, на охоту ко мне съездишь? Так, ненадолго.
По осеням или веснам Корнеев охотно заезжал к Демьяну и бродил с ружьем по тайге.
— Нет, сейчас не получится, — сказал Корнеев. — Зима, дел полно всяких. Сам видишь…
— Да-да, вижу…
Они отлично поняли друг друга. Это значило: «Ты бы с моими искателями лучше сладил, нежели я. Заехал бы». Корнеев: «За всеми искателями мне одному не угнаться, свое дело тоже надо делать. Так что не обижайся, сам все понимаешь…»
— А как наш Мир себя чувствует? — спросил Демьян.
— В мире сложно… Но наш Мир чувствует себя, по-моему, неплохо, — улыбнулся Корнеев. — Пока ты, Демьян Романыч, ходишь по земле, Миру, по-моему, ничего не грозит.
— Э-э, я совсем маленький человек, — протестующе махнул рукой Демьян. — Это мне такой ум пришел: пока ты живешь — людям будет хорошо. Давно такой ум пришел, Александр Анатольевич. Давно. Поэтому со мной не спорь…
И пошла у них речь о делах Мира и делах Земли. Говорил в основном, как уж издавна повелось, Корнеев. Демьян только слушал. Слушал как сказку: тоже вставлял вопросы, уточнял детали, переспрашивал, поддакивал или возражал. (В хантыйских сказках, правда, сказителю не возражают.) Корнеев связывал его не только с Миром, Россией, Государством, но и с Партией. Корнеев был еще и партийным секретарем, Главой Больших Красных Людей — коммунистов. Их в поселке немного, всего около десяти человек. Но они дружны. И уже немало лет подряд выбирают своим вожаком Корнеева. Видно, он надежный, хорошо знающий дорогу вожак, размышлял Демьян. Он понимал Партию по-своему. В его представлении это лучшие люди Земли, как бы в одной упряжи прокладывающие путь для человечества в неведомое, но прекрасное будущее. Это самые-самые лучшие люди. И ханты. И манси. И русские. И ненцы. Словом, представители всех народов планеты. А все, что связывало и объединяло людей, делало их ближе, Демьян принимал всем сердцем, принимал беззаветно.
Корнеев связывал его с Партией, Партию — с Лениным, а Ленина он хорошо знал.
«Когда-то в давние времена Ленин побывал среди нашего народа, — рассказывали ханты. — Побывал в наших краях. Проехал по этим землям, останавливался в каждом селении, разговаривал с людьми: с охотниками и рыбаками, с их женами и детьми, с древними стариками. Смотрел, как они живут, расспрашивал, в чем нуждаются, о чем думают, о чем мечтают, каким представляют свое будущее. Так он объехал всю Югру, землю остяков и вогулов — от Уральских гор до Енисея, от Тобольска до побережья Ледовитого океана. Летом на лодке, а зимой на оленях. А в верховья глухих речек и в глубину урманов, где жили одна или две семьи, он, как говорили старики, „просто глаз посылал“[82] — и сразу вникал во все, все охватывал… Затем ступил на земли других народов Севера. Исходив всю планету и познакомившись со всеми народами, он вернулся в главный русский город и взялся творить Партию. Сотворив Партию, он сотворил Революцию. Сотворив Революцию, он сотворил Советскую власть. И сказал: люди Земли, стройте свое будущее. Будущее должно быть счастливым…»
Демьян зимними вечерами передавал это своим детям и сородичам. Рассказывая, он каждый раз добавлял новые подробности и детали. Однажды он заметил это и смутился: что же я придумываю… Разве можно такое?.. Но потом понял, что он ничего не придумывал. Просто он очень хорошо все видел и слышал и, пересказывая, мог задержать внимание на чем-то одном. Как, скажем, Гость пил чай, оглядывал селение, о чем говорил с хозяевами, как отозвался о морозе или комарах, как садился на нарту или облас, как улыбался или хмурился, какие слова оставил на прощание… Демьян все видел и слышал. Видел, когда в клубе, в Праздник Охотников, прикрыв глаза, слушал песню о Ленине, что исполняли девушки на удивительно тепло зазвучавшем родном языке. Видел, когда в дальней дороге неназойливые ветры навевали мелодии тайги. Видел, когда в весеннюю пору, в межсезонье, тихим вечером погружался в легкий сон. Главное — видел. А как и при каких обстоятельствах — это уже дело другое, дело десятое.
Но в своем видении Демьян был не один. Нет, далеко не один. В эти же годы родственник и современник Демьяна, охотник и рыбак манси Петр Шешкин[83] в глухой деревушке на реке Сосьве простым охотничьим ножом вырезал из дерева скульптуру и показал изумленным сородичам: «Ленин на Севере».
И люди приняли — все верно, все правильно, так и должно быть. Ленин в малице. Это чтобы ему теплее было на Севере.
…Демьян все слушал Корнеева. Но пришло время — и он с сожалением попрощался с другом и вышел на улицу. Постояв немного на крыльце, чтобы остыл мех кисов и к ним не налип снег, он направился на пастбище.
Время шло к полудню.
К магазину, где уже стояло несколько упряжек, он подъехал на оленях. Завязав поводок, он выпрямился и возле соседней нарты увидел приземистого, но быстрого в движениях Спиридона Казамкина с верховья Реки. Тот тоже глянул на него. И они одновременно пошли друг другу навстречу и поздоровались. Демьян на правах старшего поцеловал его в щеку. По обычаю при встрече, если родственники близкие, целует старший, а младшему этого делать не положено — «нельзя старшего ласкать». И хотя родственник дальний и можно было обойтись только рукопожатием, но Демьян без всяких колебаний чмокнул Спиридона в заросшую щеку. Он напомнил своего отца, который в годы войны, на охоте, в жестокий мороз провалился в полынью и обморозил обе ноги. И вся Река решила, что его земные дни сочтены — так тяжко ему стало. Но иначе думал он сам, Федор Васильевич Казамкин, или, как попросту звали его охотники, Федор-старик — «Возле Сора старик»…
24
Ему хотелось жить.
Ему очень хотелось жить.
А ноги все ныли. И боль с каждым днем становилась все невыносимее. Боль поднималась снизу вверх. Медленно, но неуловимо боль ползла вверх. И он понял, что если не остановит ее, то она, добравшись до его головы, отнимет его разум — и он умрет. Самое страшное в том, что сначала умрет разум, а потом — тело. И, потеряв разум, он долго будет метаться в безумстве на беду своим родным и близким.
Нет-нет, этого совсем не нужно.
Дом либо молчал, либо говорил шепотом, словно был тут покойник. Это при живом-то человеке?! Почему все решили, что шум и говор беспокоят его? А ведь шум и говор — это жизнь. Это жизнь, ускользающая от него жизнь. Сначала уходят шум и говор, потом — жизнь.
Нет-нет, не дать жизни ускользнуть.
Тишина. Жуткая тишина. И в этой тишине обостренным слухом охотника он улавливал далекую канонаду на западе. Это война. Воображение рисовало картины войны, и он все видел наяву. Видел, как Земля вставала на дыбы, опрокидывалась навзничь и вновь поднималась. А в ушах стоял грохот войны. Потом всплывало костляво-жесткое лицо председателя Коски Большого и его голос. Ты, Федор-старик, тоже солдат, говорил он. Ты тоже на войне. Ты тоже воюешь с фашистом. Твоя пушнина — это танки, это самолеты, это пушки, это корабли. Это — винтовки, патроны, гранаты. Это — Победа!..
Он и сам понимал: его Победа — это спасенная Земля. Это — спасенные жизни. Ведь там его старший сын и зять и многие воины-солдаты Реки, воины-солдаты родной земли. Поэтому от зари до полночи он пропадал в тайге на промысле. Он спешил, очень спешил. Нужно было сделать как можно больше. Поэтому, возвращаясь на стан за полночь, не заметил заснеженную полынью и угодил в нее. Ему нужна Победа. Это десятки, сотни, тысячи спасенных жизней. И все это может, оказывается, сделать один человек!
