Последним, что мне запомнилось, был голос Кейна, прокричавшего кучеру мой адрес в Уэст-Энде, и слова его были солеными, пахнувшими морем. Затем я во второй раз лишился чувств, но на полпути к дому пришел в себя и услышал от Кейна, что случилось. Чувства мои пришли в норму, в чем меня убедил щипок за руку и запахи лондонской ночи.
По возвращении сюда, в дом № 17, Кейн, бедный, несчастный Кейн, как сумел, помог мне выбраться из кеба, привел в дом и уложил в постель. В ту ночь я спал так, как не спал со времен Тринити, когда после интенсивных занятий спортом валился чуть ли не замертво и, даже проснувшись, все еще чувствовал усталость. Вот и на сей раз я обнаружил, что мои чувства притупились после вчерашнего перенапряжения. Какое-то время я сидел, спустив ноги на краешке кровати, собираясь с силами, чтобы встать. Было еще темно. Как часто бывало в последнее время, я подумал о мистере Пенфолде: это казалось чем-то вроде молитвы. А когда я зажег лампу, меня воодушевил вид пляшущих язычков пламени — возможность не ощущать их на вкус, не слышать, а именно видеть, как и положено нормальному человеку. Затем я прислушался и уловил пение ранних птичек Челси. И, спускаясь вниз в ночной рубашке, я слышал лишь эхо давешнего зова: «Стокер, Сто-кер».
Кейн еще спал своим опиумным сном, видел навеянные им грезы. Его привычки последнего времени позволяли предположить, что встанет он не скоро, и я надеялся, что смогу занести в дневник вчерашние события, прежде чем мне придется успокаивать проснувшегося друга. Но, отдернув шторы, чтобы впустить утренний свет, и повернувшись к столу, я обнаружил на нем, рядом с тем местом, куда поставил свой чай, ту самую белую крысу в белом саване. Только теперь она не изображала труп, а была им.
Точнее, была превращена в него. Когда я приподнял тонкий покров и увидел, что крыса не повреждена — то есть сердце не тронуто, — сзади повеяло ветерком, и я ощутил тот самый запах фиалок, который вызывал у меня отвращение. Может быть, Кейн оставил окно открытым? Нет, он-то как раз привык держать свой замок на холме на всех запорах, как шкатулку с драгоценностями. Стало быть, сюда ночью наведался Тамблти. Наведался, чтобы оставить послание: я тоже наблюдаю, я тоже могу нанести удар, если сочту нужным. Теперь я знал и как он пришел, и почему — от этого знания стыла кровь.
Я сидел за столом, все еще пытаясь унять дрожь в руках, чтобы взяться за чашку с чаем, когда по лестнице, раньше, чем можно было ожидать, озабоченно выкликая мое имя, спустился Кейн. Увидев меня в полном душевном здравии, он обрадовался, но его ликование длилось недолго, лишь пока я не рассказал ему про крысу, которую к этому времени уже выбросил в мусорный ящик за кухонной дверью.
— Где… где ты это нашел?
— На переднем крыльце, — соврал я.
Кейну лучше не знать, что прошлой ночью Тамблти проник в дом и мог легко подняться по лестнице и добраться до Кейна, пока тот спал. Правда, зачем? Забрать то самое сердце, которое он уже однажды пытался заполучить? Нет. В любом случае Кейну лучше не знать, что этот дом осквернен. (Вопрос. Как в таком случае могут вернуться сюда Флоренс и Ноэль?) Чтобы Кейн не начал вдаваться в детали, я сменил тему и стал расспрашивать его о человеке, который помог усадить меня в экипаж.
— Какого возраста был тот джентльмен?
— Ну, пятьдесят-то ему едва ли будет… крепкий малый: поднял тебя в кеб сам, один. Сорок? Тридцать? Да, пожалуй, тридцать.
— Цвет волос?
— Не помню, — ответил мой друг после долгого раздумья.
— Усы?
— Ну да, были… Или бакенбарды, мне уж не припомнить.
— Как насчет акцента? Он что-нибудь говорил?
— Да, когда предложил помочь, и еще раз, пожелав доброго пути. Акцент, говоришь? Затрудняюсь сказать. Просто не помню.
— И больше ничего не помнишь? Если не про этого человека, то про само происшествие?
— Ну, — сказал Кейн. — Помню, конечно, Эбберлайна.
— Инспектора Эбберлайна? Он-то откуда там взялся?
— Я готов поклясться, Брэм, что видел Эбберлайна. Он стоял на Коммершиал-роуд, когда мы уезжали.
Хм, не следил ли он за нами от самого «Красного льва»? И если да, то почему?
— И что Эбберлайн делал? — спросил я, одновременно попытавшись совладать с собой и отпить чаю.
Увы, чашка и блюдце дрожали и позвякивали в моих руках.
— Следил, я полагаю… О, Брэм, не нравится мне этот человек, совсем не нравится. Когда я оказался в таком тяжелом положении, в такой тревоге, а ты вообще на грани беспамятства, что сделал он, находясь по ту сторону дороги? Обвел пальцем поля своей шляпы, как и в тот раз, когда мы покидали «Льва». Предложил он какую-нибудь помощь? Как бы не так! Что ты на это скажешь, Брэм? Слуга общества, каким считается этот Эбберлайн, не находит нужным помочь…
Я перебил его:
— Что еще, Кейн? Было что-то еще?
— Ну вообще-то… все подробности той ночи совсем спутались.
Кейн сидел, опершись локтями на стол и спрятав от меня лицо в ладонях.
— Брэм… — сбивчиво начал он. — Я… я…
— Не переживай так, Хомми-Бег. Ты был просто… смущен, как и любой, оказавшийся в подобных обстоятельствах на твоем месте.
«…что я могу становиться невидимым и непонятым…»
Больше я ни о чем говорить не стал, и уж меньше всего о своих подозрениях. Что Тамблти находился в том переулке рядом с нами, что этот замаскированный злодей предложил свою помощь, подсадил меня в кеб и в подтверждение этого поместил крысу на мой обеденный стол.
Что же до инспектора Эбберлайна — то почему бы ему не проследить за двумя джентльменами, надевшими на себя личину трущобных жителей, один из которых знаменит, а другой неизвестен, но оба они имеют отношение к «Лицеуму», ставшему недавно местом так и не раскрытого «ужасного происшествия»? А возможно, он время от времени работает на газетчиков, готовых расщедриться за сведения о том, что делал Холл Кейн в прошлую субботу в Уайтчепеле.
Нет, ничего этого Кейну я не сказал, а предложил вспомнить о чае и тостах, которые стояли на столе до сих пор нетронутыми. Бот он, Кейн, сидит, пишет. Возможно, ведет свои записи, собственный дневник, хотя мне кажется, он просто уступает привычке, помогающей ему забыться в ситуации, в которой кто-то другой одурманивал бы себя опиумом.
Что же касается моих записей, то я завершаю их сейчас следующим вопросом: что, если Враг, оставив мне сердце, заберет мой разум? Что тогда?
Дневник Брэма Стокера
Четверг, 2 августа 1888 года
Пишу эти строки, ибо чувствую, что должен что-то делать, чтобы не сойти с ума.
План снова сводится к тому, чтобы наблюдать и выжидать. Именно этим мы и занимались последние пять дней с прошлой субботы без малейшего эффекта. Обошлось без трупов и обращенного ко мне зова, но мы так и не узнали, в какой мере демон овладел Тамблти: всецело или нет. Чтобы УЗНАТЬ, надо ВЕРНУТЬСЯ в Уайтчепел, но Кейн этого сделать не может, я не хочу рисковать, и Сперанца согласна. Итак, мы наблюдаем и выжидаем, проклиная этот план бездействия и занимая себя чем можем.
Кейн изучает мой «Брэдшоу», страстно желая уехать. Но пока он здесь, и мы проводим дни, читая историю обезумевшего Макбета, а по ночам пытаемся заснуть с помощью разных таблеток. Сперанца спит целый день, а ночью переводит с немецкого страшные истории.
Прислугу за деньги можно удалить, но как быть с Флоренс и Ноэлем, которые должны вернуться к середине месяца? Оставаться ли им в Дублине? Должен ли я доверить Торнли все и вся? Многое, очень многое надо обдумать, пока мы снова наблюдаем, снова выжидаем.
Телеграмма
Брэм Стокер — Леди Уайльд
8 августа 1888 года
Ожидание закончилось. Будем сегодня в два. Помоги нам Бог.
Б. С.
Вырезка из «Морнинг Эдвертайзер»
от 8 августа 1888 года
ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО ЖЕНЩИНЫ
Вчера, примерно в десять минут пятого утра, Джон Ривз, проживающий в доме № 37, Джордж-Ярд, Уайтчепел, спускаясь по лестнице, обнаружил на площадке первого этажа женщину, лежавшую в луже крови. Ривз вызвал констебля Барретта из отделения 26 «Н», несшего дежурство на территории Джордж-Ярда. Также по получении вызова на место происшествия спешно прибыл доктор Килинг с Брик-лейн. Он немедленно осмотрел женщину и констатировал смерть, наступившую, по его мнению, вследствие жестокого убийства, о чем свидетельствовали многочисленные ножевые ранения в области груди и живота. Тело принадлежало женщине приблизительно 5 футов 3 дюймов роста, смуглой, темноволосой, одетой в темно-зеленую юбку, коричневую нижнюю юбку, длинный коричневый жакет и черный капор. Никому из жителей подъезда, где было найдено тело, покойная не была знакома, и никакого шума никто из них ночью не слышал. Тело было доставлено в уайтчепелский морг, и инспектор Эллистон из участка на Коммершиал-стрит передал дело в руки инспектора Рида из Департамента криминальных расследований.
