День шестой ноябрьских ид года DCCXCII с основания города».
Поглощенный чтением письма, Калисто то и дело порывисто целовал его, а когда последние строчки проплыли перед его глазами, то он обеими руками схватил листки папируса и, приложив их к губам, долго не отнимал ладоней от лица. Потом он заново перечитал некоторые фразы из послания Мессалины и задумался, глядя на мутные воды реки, медленно протекавшей перед ним. Наконец, бережно сложив драгоценные страницы и спрятав их на груди, он встал и пошел дальше. Через полчаса быстрой ходьбы - юноша начал замерзать - он поровнялся с зарослями осыпавшегося ивняка, в глубине которых высился большой плетеный шалаш. У входа в него стоял на страже легионер. Обернувшись на звук шагов и увидев приближающегося к нему человека в одежде важного сановника, он громко позвал декана, должно быть, находившегося внутри. Однако не успел его начальник выйти наружу, как Калисто уже вошел в шалаш, где на пнях и больших валунах сидели несколько легионеров, оживленно разговаривавших между собой. Небрежно ответив на их подобострастные приветствия, либертин поманил пальцем десятника и, вполголоса сказав ему пароль, беспрепятственно двинулся вверх, к массивным белым башням замка Уби, который снизу казался каким-то сказочным городом, вознесенным к небу и окутанным дымкой облаков. Вскоре он миновал его стены и, войдя в покои Калигулы, - то были самые просторные помещения замка, вот уже много лет служившие пристанищем главнокомандующих римского войска на Рейне, - хотел разыскать своего хозяина, но вспомнил, что в это время тот должен был играть в кости с избранными представителями галльской знати. Тогда юноша предупредил Геликона и Луция Кассия о своем возвращении на случай, если он понадобится императору, и отправился в отведенную ему комнату. Там Калисто запер дверь изнутри и, устроившись за небольшим столиком, принялся писать. Вот его послание:
«Божественной Валерии Мессалине
ее верный Калисто желает здоровья и счастья.
Вчера вечером получил твое письмо, за которое искренне и глубоко благодарен. Каждая строчка, каждое слово, написанное твоей рукой, проливает живительный бальзам на мою тоскующую душу. Я чувствую, как твое освежающее дыхание успокаивает в моем сердце жар, от которого, знаю, смогу найти спасение только в твоих вожделенных объятиях. Только на твоей груди, вновь и вновь опьянясь твоей божественной красотой! О когда же, наконец, закончится эта комедия, которую мы здесь ломаем, ублажая нашего ненавистного тирана? Прошло всего несколько месяцев, а мне кажется, что я целую вечность не видел тебя, моя обожаемая Мессалина, единственная радость и утешение моей несчастной жизни! Если бы я уже давно не презирал этого безрассудного и свирепого зверя, то возненавидел бы его только за то, что ради его пустого увеселения я должен был лишиться нашего солнца, воздуха, без которого не могут дышать мои легкие, и твоих поцелуев, без которых я не могу жить. Только ты и твоя любовь удерживают меня от того, чтобы выпросить у него разрешения покинуть это невыносимо постылое место и, во весь опор примчавшись обратно, броситься к твоим ногам. Но твое желание для меня превыше закона. Какие бы муки мне не пришлось терпеть, я останусь рядом с этим безумнейшим из безумных, пока какой-нибудь случай (а он становится все более вероятным!) не избавит меня от него.
Но лучше рассказывать по порядку.
Мы покинули Лугдун [143] за пять дней до ид этого месяца (9 ноября) и, продвигаясь ускоренным маршем, прибыли сюда как раз в ноябрьские иды. Замок Уби, где я пишу эти строки, был назван так знаменитым Марком Веспасианом Агриппой: восемьдесят лет назад он переправил через Рейн трибу Уби, которая на правом берегу подвергалась частым набегам варваров. С тех пор замок стал оплотом римских легионов, защищающих границу империи. Вокруг него постоянно обитают до нескольких тысяч местных жителей. В первый же день мы перешли мост через Рейн и сделали пробную вылазку против неприятеля, которого на самом деле нигде не было. Однако нашему храброму полководцу не терпелось одержать победу над несуществующим врагом, и вскоре двухтысячный отряд отборных легионеров уже пробирался по узкой тропинке между холмами, высящимися на правом берегу. Тогда-то и случилось одно из тех смехотворных происшествий, что почти каждый вечер обсуждаются в нашем лагере. То ли Апелл, то ли Геликон - я не знаю точно, так как находился впереди колонны, - неожиданно заметил, что в случае появления противника наше войско будет представлять для него легкую добычу, поскольку в гористой и лесистой местности солдаты не успеют развернуться в боевой порядок. Это настолько перепугало нашего доблестного главнокомандующего, что он немедленно бросил всех своих подчиненных и обратился в бегство. Не разбирая дороги, он бросился назад, к мосту, через который даже не все подразделения успели переправиться. Тогда, трясясь от страха и осыпая проклятиями бедных легионеров, он велел перенести его на руках, передавая над головами людей и лошадей, стоящих на мосту. Успокоился он не раньше, чем очутился за стенами замка [III].
Я уже писал тебе, что он привел с собой две великолепные боевые когорты, составленные из германских, бургундских и батавских солдат, которые вместе с когортами преторианцев служат его телохранителями. Но угадай, какую шутку он решил сыграть с этими верными и бесстрашными воинами! Не догадываешься? Он выбросил пять сотен этих преданных воинов и, велев им переодеться на манер варваров, отправил безоружными в ближайший лес, чтобы они там затаились, изображая отряд неприятеля. Прошло еще два дня, и вот однажды в разгар шумного застолья - какие здесь устраиваются чуть ли не каждый вечер - он неожиданно выскочил из-за стола и, объявив о приближении бесчисленных вражеских полчищ, приказал всем легионам поспешить на берег Рейна. Там он взобрался на плечи рабов и прокричал:
- Коня мне и меч Александра Великого! Трубить во все трубы: мы выступаем на битву с врагом. Сейчас вы увидите, как ваш император сражается за честь и славу Республики!
И, оседлав своего Инцитата, во главе легионов бросился в лес, где прятались бедные германцы. Всех их он взял в плен и, вернувшись с победоносным видом, стал хвалиться своей храбростью [IV].
После этой «блестящей» операции он отправил сенату и консулам послание, в котором превозносил свои заслуги - в особенности, только что одержанную победу - и бранил подлых римских горожан, предающихся несвоевременным увеселениям и забавам в то время, как их прицепс подвергает свою жизнь опасности, борясь за величие империи.
Это послание должно прийти в Рим раньше моего письма, и я думаю, что, наслушавшись немало разговоров о военных успехах Цезаря, ты вряд ли удержишься от улыбки, когда прочитаешь вышеизложенное. Но теперь о главном: как я тебе говорил, события могут принять такой оборот, что наши надежды осуществятся раньше, чем мы думали. Правда, сейчас ты увидишь, что мы с тобой тоже подвергаемся огромной опасности. Поэтому я спешу предупредить тебя, зная, что ты будешь держать в строжайшем секрете все, что я сейчас скажу (мне также известна преданность твоего слуги Полланта, который передаст тебе почту от меня). Речь идет не больше и не меньше, чем о заговоре. Его замыслили - представляю, как ты будешь изумлена! - Гней Корнелий Лентул Гетулик, проконсул и начальник римских легионов в Германии, присоединенных к тем войскам, что привел с собой Калигула, - и - как ты думаешь, кто еще? - Марк Эмилий Лепид, тот самый куриальный эдил, смелость и тщеславие которого тебе хорошо известны. Однако еще больше ты удивишься тому, что в их действиях принимают участие Агриппина и Ливилла, сестры Гая. Такому их решению немало способствовало незаслуженное оскорбление, которое Цезарь во время болезни Друзиллы нанес Агриппине - я сам видел, как он ударил ее по лицу. С тех пор она затаила смертельную ненависть к брату. Тут сыграли большую роль и постоянные унижения обеих женщин - ты ведь знаешь, что этот гнусный тиран не только жил с ними как с любовницами, но и отдавал их на потеху своим приближенным, - из-за этих и многих других его поступков они в последние месяцы заметно отдалились от Гая. Наконец, их растущая ревность к успехам Цезонии Милонии, вытеснившей из сердца императора все былые симпатии и родственные привязанности, тоже повлияла на желание дочерей Германика вступить в сговор против их брата.
Короче говоря, суть их затеи заключается в том, чтобы свергнуть Цезаря и, опираясь на поддержку Гетулика с его легионами, поднять на трон Лепида, с которым Агриппина, уже два месяца ночующая в спальне эдила, намеревается вступить в брак. Но я думаю, что расчетам честолюбивой жены Домиция Знобарба не суждено оправдаться. Главная ее ошибка состоит в том, что она не учитывает существования Клавдия, единственного реального престолонаследника, приходящегося братом самому Германику. Кроме того, она, видимо, плохо понимает, что в Риме нельзя не считаться с властью курии и сената, которых поддерживают мечи преторианцев и которые ни за что на свете не станут подчиняться ставленнику легионов. Новый император может быть избран не иначе, как под бурные приветствия гвардейцев, вместе с отцами города и со всем народом, благославляющим нового главу государства. Так было по сей день, и так будет впредь, но этого не сознают заговорщики, и, конечно, их замыслы обречены на провал. Но именно потому я лью воду на их мельницу, хотя мог бы создать им множество препятствий вплоть до полного пресечения их планов. Я убежден, что им удастся только посеять семена успеха, а урожай достанется тебе и Клавдию. С другой стороны, дело, на которое они решились, потребует долгих приготовлений, и я думаю, что ты успеешь послать мне весточку, если найдешь какой-либо промах в моих рассуждениях. Впрочем, тебе, прекрасная Мессалина, наверное, не терпится узнать, как мне удалось проникнуть в тайну заговора, хотя разумеется, его участники изобрели множество уловок, чтобы скрыть свои намерения.
