Отец не стал настаивать. Он разогрел то, что оставалось от обеда, и оба поели почти в полном молчании. Непривычно пустовало место матери. Отец часто поглядывал на ее стул. Поглядывал он и на сына, не сводившего глаз со спинки стула, на котором столько лет сидела мать.
После ужина отец достал жестянку с табаком и свернул сигаретку. Закурил, а потом вынул из кармана фартука пачку, которую накануне оставил ему сосед.
— Возьми-ка. Хочешь выкурить сигарету? Мне их дал господин Робен. Вчера у меня так дрожали руки, что я даже не мог скрутить сигаретку.
Жюльен ничего не ответил, и отец, пододвинув к нему пачку, лежавшую на клеенке, прибавил:
— Ну же, бери.
— Нет, спасибо. Я бросил курить.
— Вот как?
— Я теперь продаю свои сигареты или меняю на сахар.
— Вот оно что!.. А для меня это единственное удовольствие.
Ему хотелось спросить у Жюльена, что тот теперь делает, как им живется в Лионе, но он не решался. И только спросил:
— Значит, твоя жена приедет завтра утром в одиннадцать?
— Да. Она не могла отпроситься на два дня.
Жюльен неподвижно сидел перед пустой тарелкой, положив локти на стол и подперев голову правой рукой. Отец чувствовал, как между ними встало молчание. Молчание это тяготило его, и вместе с тем он страшился, что Жюльен заговорит. Этот неясный страх жил в нем с той самой минуты, когда сын вошел в дом. В конце концов старик сказал:
— Пожалуй, я вымою посуду. И приготовлю себе отвар… Выпьешь чашку?
— Нет. Но подожди, я сейчас тебе его приготовлю. О посуде тоже не беспокойся, у меня вся ночь впереди, я вымою.
Выпив отвар из вербены, отец вздохнул и поднялся.
— Попрощаюсь с ней на ночь. И пойду спать.
Жюльен вместе с отцом пошел в столовую, где стоял гроб. Они пробыли там несколько минут в молчании. Выходя, старик сказал:
— Это ее последняя ночь дома. Господи, до чего же мы бренны на этой земле! Ну, я пошел наверх… Едва на ногах держусь.
63
Этой ночью отец почти не спал. Несколько раз он даже хотел встать. Ему казалось, что не следовало оставлять сына одного у гроба матери, нехорошо это. А потом он убеждал себя, что, быть может, так оно и лучше. У матери с сыном вечно были свои маленькие тайны. А он, старый, и на самом деле всегда держался как-то в стороне от этого. Конечно, Жюльен предпочитает провести последнюю ночь наедине с матерью. До отца не доносилось никаких звуков, но он представлял себе, как сын время от времени отворяет дверь в столовую и минуту-другую стоит возле гроба. Он пытался припомнить смерть своей собственной матери, но с тех пор прошло больше сорока лет, и многие подробности забылись. Он гораздо отчетливее помнил события даже более давние и менее важные, помнил их, должно быть, потому, что они были связаны с повседневной жизнью.
Мешали ему также заснуть и мысли об одиночестве. Когда все будет кончено, он останется тут совсем один. А если он и впрямь окажется совсем один, ему остается только ждать смерти. Прежде он никогда об этом не думал, но теперь ему стало казаться, что именно жена ограждала его от болезней и смерти. Вероятно, Поль и Мишлина предложат ему переселиться к ним, но он уже знал, что откажется. Он хотел умереть здесь, в своем доме, в своем саду. В тот год, когда он долго болел, он отказался лечь в больницу именно потому, что боялся там умереть. Это было одно соображение, а кроме того, он был уверен, что никто не сможет за ним так ходить, как жена. Пожалуй, тогда он по-настоящему этого не сознавал, но этой ночью он наконец понял, что то была одна из смутных причин, по которым он упорно желал остаться дома.
Утром старик поднялся с тяжелой головой, ему пришлось принять таблетку аспирина. Перед его мысленным взором вставал окутанный мглою путь, по которому ему предстояло теперь идти одному, без путеводной нити, без единого человека, способного поддержать его на ухабах, не дать ему упасть.
В десять утра Жюльену надо было идти в город заказывать венок. Он сказал отцу, что заедет на вокзал встретить жену, но, по-видимому, он опоздал к поезду, потому что Франсуаза пришла одна. Она долго стояла у гроба матери и беззвучно плакала. Когда она вышла из столовой, отец быстро сказал:
— Я отчасти даже рад, что вы пришли до возвращения Жюльена… Я хотел вам сказать… Словом, дело в том… Знаете, покойная жена вас очень любила.
Он с трудом подбирал слова. Одержимый неотвязной мыслью во что бы то ни стало спастись от одиночества, он спешил поскорее высказать свое предложение, которое еще даже не успел хорошенько сформулировать. Он не надеялся, что Франсуаза придет одна, и мысли его еще были сбивчивыми, неустоявшимися.
Молодая женщина смотрела на него. Ее затуманенные слезами глаза глядели на отца с той ласковой добротою, которая так его трогала. Войдя в дом, она поцеловала его с большей нежностью, чем Жюльен.
Боясь, что сын вернется, а он не успеет сказать главного, старик наконец нашел нужные слова.
— Ей-богу, — сказал он, — уверен, что если бы я умер первый, моя бедная жена попросила бы вас поселиться здесь с нею… Так что, вы понимаете…
Франсуаза мягко повела плечами, покачала головой. Думая, что она хочет что-то сказать, отец замолчал. Прошла минута. Но поскольку она ничего не говорила, он продолжал:
— Жить в большом городе нелегко… А тут, когда у вас родится ребенок, по крайней мере, есть сад.
— Я одна ничего не могу решить, — сказала наконец Франсуаза. — И потом в Лионе у меня служба. Да и Жульену здесь вроде бы нечего делать… Словом, надо подумать вместе с ним.
Отец замолчал. На крыльце послышался шум шагов. Какая-то девушка принесла цветы. Когда она вышла, отец спохватился:
— Может, надо было ей что-нибудь дать?
Франсуаза окликнула девушку и дала ей немного мелочи.
— Я вам отдам, — сказал отец, сунув руку в карман брюк.
— Ну что вы, зачем.
Франсуаза присела к столу, на то самое место, где она сидела в свой последний приезд.
— Придвиньтесь поближе к огню, — предложил отец.
— Нет, мне не холодно.
Она сидела на стуле в чуть напряженной позе. На ней было очень широкое черное платье, и беременность ее была почти незаметна. Как и Жюльен накануне, Франсуаза тоже не сводила глаз со спинки стула, на котором обычно сидела мать. Отец предложил ей сесть именно на этот стул, чтоб быть поближе к огню. Он невольно представлял ее себе на этом месте, представлял, что Франсуаза заменит мать и займется хозяйством.
Словно угадав мысли отца, она встала и предложила:
— Может, приготовить вам что-нибудь поесть?
— Не беспокойтесь. Рассыльный Поля должен принести обед. Там, конечно, на троих хватит. Понимаете, со вчерашнего дня я все время заставляю себя есть, аппетита совсем нет.
Старик вздохнул. Еще раз заглянул в светлые глаза Франсуазы. Они были у нее серовато-голубые, чем-то похожие на глаза матери.
Ему хотелось еще поговорить с ней о своем плане, но нужные слова не приходили. Да и по правде сказать, он и не очень их искал. Он уже понял, что Франсуаза сама ничего не может решить. Жюльена она, видно, так же боготворит, как и покойная мать: готова все принять, все одобрить, поддержать все его начинания, готова принести себя в жертву и неизменно им восхищаться. Должно быть, именно потому она сразу же понравилась матери. Когда молодые уехали, мать сказала: «Все-таки мне стало спокойнее с тех пор, как я знаю, что у него такая жена». Да, мать оказалась права. И отец понимал, что для Франсуазы на первом месте Жюльен. А он, отец, мало что для нее значит. Она, конечно, добрая и отзывчивая, это видно по ее глазам, но Жюльен, верно, завладел ею целиком, как когда-то сумел завладеть душой своей матери. И теперь в сердце Франсуазы больше ни для кого нет места.
И тут отец еще больше ощутил свое одиночество. Он сказал чуть слышно:
— Умирает человек — и для него все кончено, но совсем другое дело для тех, кто остается жить.
64
Похороны матери состоялись в три часа пополудни. Несмотря на снег и мороз, пришло много людей проводить ее, двери очень долго были распахнуты настежь, и холодный ветер настудил дом. Отец уже едва держался на ногах, он не вставал со стула, люди подходили к нему, жали ему руку и нанесли в кухню снега до самой плиты.
Отец поднялся, только когда выносили гроб. Он сдернул с головы каскетку и прошептал:
— Бедная ты моя старушка… Бедная ты моя старушка…
Конец фразы заглушили рыдания, которые давно уже теснили его грудь.
Он, понятно, не мог участвовать в похоронной процессии, не мог в такой холод идти пешком на другой конец города. С ним в доме осталась мадемуазель Марта, которая тоже с трудом передвигалась. Она прежде всего вытерла тряпкой пол, потом села на стул матери, они подбросили в печку поленьев, чтобы натопить дом.
