Листвянко пощупал дельтовидные мышцы и тягостно вздохнул, – видимо, они у него уже начали атрофироваться.
– Отлупи Пятака, – посоветовал я. – И разомнешься, и человечеству большая польза.
– Да не, не хочется что-то… Нагрузки не те. А потом, это…
Листвянко кивнул на барак:
– Могут не понять. К тому же я не дикарь какой-нибудь…
Ну да, боксер-то Листвянко боксер, а логически соображает хорошо, знает: отлупишь кретина – прослывешь ксенофобом – не возьмут в Германию.
– Не знаю тогда, – я сочувственно вздохнул. – Как жить? Что делать?
– Да уж… Лучшее средство для укрепления дельтоидов – рубка дров, – как бы между прочим сказал Листвянко. – А тут недалеко целая куча лежит. В деревне, возле синего дома. Может, порубить, а?
– Хорошая идея, – сказал Жмуркин. – Благородная.
Он стоял на крыльце с помятым от скоротечного дневного сна лицом.
– Дров там действительно много, я смотрел. Бабушкам самим не одолеть, вот вы и поможете. А они нам еще что-нибудь подкинут в смысле пропитания, яиц там, огурцов. Кто его знает, сколько здесь еще сидеть… Так что, Вадик, иди.
– Ну, мне самому как-то это, стремно… – Листвянко поморщился. – То есть я пойду, а вдруг эти бабушки спросят – ты что тут делаешь?
Боксер Листвянко боялся выглядеть дураком. Прекрасное наше время, двадцать первый век: хочешь помочь старушкам порубить дрова и боишься, что тебя за это примут за дебила.
– Почему одному? Вот Витька тебе поможет.
Я, собственно, был не против, сам хотел предложить.
Листвянко уронил колун.
– Ладно, пойдем, – Листвянко плюнул. – Дрова нас ждут.
Дров было больше, чем мне представлялось заранее, такая гора метра в три высотой, не меньше. Мощные такие кряжи чуть ли не в обхват, береза, сосна, осина. Они валялись рядом с небольшим аккуратным домиком с синими ставнями и пылающими георгинами, кажется, в нем жила бабушка Капанидзе. Или другая бабушка, тут их в ассортименте три, кажется.
– Я люблю дрова колоть, – сказал Листвянко. – Меня в детстве дед научил, это легко.
Листвянко поплевал на ладони и сказал, что он дома две таких кучи перекалывал – это раз, а потом, он привык упражняться с кувалдой, так что ему все эти дрова совсем не поперек. Рядом скучали два колуна, не знаю, уж кем тут припасенные, Листвянко взял себе побольше, молодецки передернулся, выбрал чурбак помассивнее, установил его на колоду.
– Учись, – сказал Листвянко.
Он взмахнул колуном и врубил его лезвие в древесину.
Брязнули щепки, колун застрял, Листвянко принялся его выдирать, но лезвие увязло плотно, тогда Листвянко поднатужился, поднял кряж над головой и ухнул его о колоду обухом. Кряж раскололся надвое.
– Вот так, – сказал Листвянко.
Дело пошло.
Листвянко не хотел искать легких путей, он продолжал выбирать самые трудные поленья и расправлялся с ними с хрустом и хаканьем. Трещала древесина, в разные стороны летели щепки.
Я не безумствовал, находил поленья помельче, не маньяк. Впрочем, и с ними у меня возникали сложности. Не то чтобы я никогда не колол дрова, – колол. И меня тоже учил отец, и показывал, как правильно ставить полено, и куда лучше бить, и что руки надо напрягать в определенной фазе движения.
Но все равно ни одно полено с первого удара расколоть мне не удалось, видимо, тут на самом деле требовались мощные дельтоиды и пять лет бокса за плечами. Но потихоньку продвигались. Часам к двенадцати мы перекололи почти половину и немного устали. То есть напротив, очень сильно устали. Поясница затекла, на руках полопались мозоли, в ладони левой руки чернела заноза, на правой чернел прищемленный ноготь.
Листвянко, впрочем, выглядел гораздо выразительнее меня. Он колол дрова лишь в джинсовых шортах, в результате чего его туловище оказалось покрыто царапинами разной степени глубины, которые несильно, но дружно кровоточили, он стал совсем как герой. Кроме того, отскочившее полено умудрилось заехать Листвянке по уху, и ухо у него расплющилось и посинело, придав Дубине мужественный вид, особенно когда Листвянко закидывал колун на плечо и, напрягая широчайшие плечи, оглядывался на лесную опушку. Наверняка он думал о том, что за ним из леса наблюдают кровожадные малолетние уголовники и такие его героические фигуры устрашат потенциального противника.
Презрительную рожу он не забывал делать.
Уголовники не показались.
Показалась старушка. Старушка принесла холодного козьего молока и крупник с изюмом. Стали есть, стали пить. Старушка стояла, смотрела, кажется, умилялась. Такая старушка, обычная, даже лучше. Как с картинки – платье в цветочек, платок, морщинки, у меня у самого такая бабушка. Старушка нам, кстати, ничего не сказала, просто принесла еще молока.
У меня руки колун уже не держали, но отступать было стыдно. Поэтому мы с Листвянко опять взялись за работу. Горы дров вокруг нас росли, я почти уже валился, а в глазах у Листвянко все разгоралась и разгоралась неодолимость. Листвянко был намерен расправиться с дровами, что бы это ему ни стоило.
Пару раз я взывал к голосу скудного разума и предлагал остановиться, и так ведь большую часть перекололи. Но Листвянко отвечал, что он всегда доводит до конца все, что начал. И подтверждал слово непреложным делом, пока не покончил с последним чурбаком, не успокоился. Потом он сел и некоторое время молчал, смотрел перед собой. Старушка вынесла пироги в корзине. Пироги с яйцом и луком. Листвянко не смог есть, а я ничего, умял пять штук. Идти, кстати, Листвянко тоже смог с трудом, выпрямился лишь на подходе к бараку, так как не мог предстать перед стаей в скрюченном виде.
Компания сидела на веранде и на крыльце, жевали горох. Все, включая немцев. Нам с Листвянко тоже оставили, мы помылись у колодца и стали тоже есть горох, как остальные. Горох был сладок и сочен, вкуса свежей спаржи, как сказала Александра.
Дитер сидел чуть поодаль и рисовал, картина «Гороховые кануны», в жанре реализма, мы сидели и с одухотворенными лицами поедали горох, которого было много.
Жохова ела горох особенно отрешенно, наверное, чтобы никто не заподозрил ее в том, что она на нем и на коленях, бывало, стаивала.
Жмуркин лущил горох в миску и, когда его набиралось количество, ел его сразу.
Усталого Листвянко кормила горохом Снежана, он мужественно жевал, иногда изображая руками, как он ловко рубил дрова.
К пяти заявился Капанидзе и стал шептаться со Жмуркиным.
Жмуркин взял кружку и ложку и принялся брякать в нее, умудряясь придавать этому громыханью тревожные обертоны.
Народ отвлекся от гороха, посмотрел на предводителя.
– Внимание, внимание! – провозгласил Жмуркин. – Есть серьезное дело. В нашей компании произошел очередной возмутительный случай.
– Жохову съели мыши? – лениво спросил Пятахин. – Тогда почему она до сих пор сидит здесь?
– Нет, веселее, – Жмуркин роковым образом улыбнулся.
– Куда уж веселее.
– Я вообще-то тут, – сказала Жохова.
– Тебя съели – но ты опять тут? – усмехнулся Пятахин. – Это внушает подозрения насчет твоей сущности…
Жмуркин опять зазвонил в кружку. А я подумал, что лучше бы ему, конечно, маузер иметь. В таких путешествиях, как наше, без маузера никак. Шмальнул бы в воздух, все бы присмирели.
– Минуточку все-таки внимания, – попросил Жмуркин. – У нас серьезное дело. Возможно, дело жизни и смерти.
Все притихли.
– Вот Давид… – Жмуркин указал на Капанидзе. – Вот Давид говорит, что сегодня к его соседке заглянул некий молодой человек…
Жмуркин сделал паузу и оглядел присутствующих.
– Это была переодетая Жохова, – тут же сказал Пятахин. – Я давно за ней замечал…
– Сам ты был переодетый!
– Послушайте меня! – возвысил голос Жмуркин. – Я не шучу! Этот дурень перелез через забор, хотя калитка была открыта. Во дворе в большом котле варилась похлебка для свиней…
Повисла драматическая пауза. Ибо представили. Я лично представил эту поистине гамлетовскую картину.
– Этот молодой человек, как бы это сказать поприличнее… – продолжил Жмуркин. – Этот молодой человек накинулся на котел с баландой и съел почти половину…
– Свиньи остались голодными, – вздохнул Листвянко. – Меня терзают подозрения.
– Он съел половину котла, – повторил Жмуркин. – И все бы ничего, но…
Жмуркин поглядел на Капанидзе.
– Баба Саня трех поросят держит, потом сдает их Дрынову, – сказал тот. – Ей внук из Америки специальные капли присылает, на них поросята быстрее растут.
Пятахин закашлялся.
– Так вот, – драматически сказал Капанидзе. – У бабы Сани руки трясутся уже, она обычно всегда капель переливает.
– И что? – с интересом спросила Снежана. – От этих капель что происходит?
– По-разному, – пожал плечами Капанидзе. – Если пару капель перельет – то ничего, только жрет с аппетитом. А если капель пять перебрать…
Капанидзе вздохнул.
– Баба Саня в прошлом году вместо трех капель восемь плеснула – так у нее поросенка разорвало.
