Да и что можно было сделать, когда в доле состояли не только самые богатые люди государства, но не отставали даже великие князья. Маниковский, если бы не успокоился, получил бы пышные похороны, и еще более пышные похороны получил бы император, только и всего. Нет, чтобы заставить быть патриотами эту кодлу, нужен не царь с бесправными жандармами, а Сталин и НКВД образца 1937 года, имевшие право и возможность кому угодно задать простой вопрос: «Что тебе, родное сердце, дороже – кошелек или жизнь?» И при этом реально расстреливать в порядке назидания. Вот тогда бы сработало – а в 1915 году русский царь мог разве что грибочками отравиться в порядке протеста...
В столице шел форменный пир во время чумы. Троцкий описывает эту обстановочку – может быть, и лишнее дело еще раз рассказывать общеизвестные вещи, но каков слог! Как красочно и как точно – воистину золотое перо!
«Спекуляция всех видов и игра на бирже достигли пароксизма. Громадные состояния возникали из кровавой пены. Недостаток в столице хлеба и топлива не мешал придворному ювелиру Фаберже хвалиться тем, что никогда еще он не делал таких прекрасных дел. Фрейлина Вырубова рассказывает, что ни в один сезон не заказывалось столько дорогих нарядов, как зимой 1915/16 года, и не покупалось столько бриллиантов. Ночные учреждения были переполнены героями тыла, легальными дезертирами и просто почтенными людьми, слишком старыми для фронта, но достаточно молодыми для радостей жизни. Великие князья были не последними из участников пира во время чумы. Никто не боялся израсходовать слишком много. Сверху падал непрерывный золотой дождь. «Общество» подставляло руки и карманы, аристократические дамы высоко поднимали подолы, все шлепали по кровавой грязи – банкиры, интенданты, промышленники, царские и великокняжеские балерины, православные иерархи, фрейлины, либеральные депутаты, фронтовые и тыловые генералы, радикальные адвокаты, сиятельные ханжи обоего пола, многочисленные племянники и особенно племянницы. Все спешили хватать и жрать, в страхе, что благодатный дождь прекратится, и все с негодованием отвергали позорную идею преждевременного мира»[128].
Еще бы при таких барышах не считать «союзнический долг» святым, а сепаратный мир – позорным!
К концу войны снарядов уже хватало – то ли по причине увеличения их производства, то ли потому, что уменьшилось количество пушек. Зато стали трещать финансы. Уже в июле – августе 1916 года оптовые цены на важнейшие продукты выросли: хлеб подорожал на 91%; сахар – на 48%; мясо – на 138%; масло – на 145%; соль – на 256%. Розничные цены повысились еще больше. Очень интересное объяснение этого механизма дает Ольденбург:
«Это отчасти объяснялось ростом количества бумажных денег, но в еще большей мере – своего рода забастовкой деревни. Крестьяне – а им принадлежало семь восьмых русского хлеба – все менее охотно продавали свои продукты; из опасения реквизиции они начинали прятать зерно, зарывать его в землю».
Что за бред – цены поднимаются, а крестьяне этим не пользуются. Но дело в том, что поднимались-то оптовые цены, а не закупочные. От дороговизны продуктов богатели не крестьяне, а спекулянты. Сельское хозяйство же тихо умирало. Армия в основном пополнялась за счет деревни, и к 1917 году война забрала около половины трудоспособных мужчин и четверть лошадей. Сбор хлеба к 1916 году сократился на 20%, и деревня не горела желанием с ним расставаться, так что в конце года пришлось послать на село вооруженные отряды – да-да, продотряды не большевики придумали, они появились осенью 1916 года. Хлеба они, впрочем, так и не добыли.
«Такая «забастовка производителей», – пишет дальше Ольденбург, – не имела ничего общего с политическими причинами. Она объяснялась тем, что в стране ощущался товарный голод. Крестьяне взамен своих продуктов не могли получить того, что им было нужно. Не хватает тканей, обуви, железных изделий, цена на все эти товары возросла вне всякой соразмерности с ростом цен на сельскохозяйственные продукты.
«За пуд жечеза давали раньше 1,5 пуда пшеницы, а теперь 6; за пуд пшеницы можно было купить 10 аршин ситца, а теперь 2», – говорил на продовольственном совещании в Петрограде в конце августа член Киевской управы Григорович-Барский. Цены на железные изделия, например гвозди, выросли в восемь раз»[129]. А как не быть дороговизне, если уровень определяют бешеные цены на военные поставки, и производить недорогую мирную продукцию просто невыгодно? А крестьянам невыгодно отдавать хлеб за постоянно дешевеющие бумажки, на которые и купить-то нечего. Тот же самый механизм мы увидим чуть позже, в 1927 году.
Как и положено, советы, которые давали царю, различались на 180 градусов: от введения карточек до «упаси Господь это делать, иначе продукты вовсе исчезнут с рынка». Все советы были чрезвычайно обоснованными, но толку никакого: чтобы ввести карточное распределение, надо параллельно хотя бы сажать спекулянтов, а на это власти у царя не было. Точно та же история, что и с «всевластием» Сталина в 30-е годы – «съисть-то он съист, да хто ему даст?»
Первая мировая война была несравнимо легче Второй мировой. Основной театр военных действий для Германии находился на западе, оккупированные немцами территории, по сравнению с 1941 годом, невелики, захватчики вели себя на них относительно пристойно. Но Россия и этой войны не выдерживала. Гитлеровский план «Барбаросса» не на пустом месте вырос – фюрер наверняка пользовался данными по Первой мировой войне и представлял себе воюющий Советский Союз как слепок с воюющей Российской империи. На чем и погорел.
Нет, Россия по-прежнему была богатейшей страной мира, с колоссальным потенциалом, какой она являлась и до того, и после того, какой и сейчас является. Рвалось там, где тонко – в области управления. Страну губил бардак. А ведь настоящие беспорядки еще и не начинались.
Триумф и облом в одном флаконе
Где глаз людей обрывается куцый,
Главой голодных орд
В терновом венце революций
Грядет шестнадцатый год.
Владимир Маяковский.Между тем со властью было совсем никуда. Точнее, власть-то имелась – но не было механизма ее осуществления, приводные ремни от императора к государственной системе крутились только в ту сторону, в какую сами хотели. Любые шаги верховной власти безнадежно увязали в трясине коррупции, беспорядка и бездарности исполнителей. Жизнь голодного большинства все ухудшалась, сытым меньшинством все больше овладевало безумие «последних времен». Поэт, все это видевший, промахнулся в своем предощущении всего на год.
Лед тронулся в начале 1917 года. В январе – феврале привоз хлеба в Петроград и Москву составил всего 25% от планируемого. В рабочих районах начался голод, а вслед за ним – стачки и уличные выступления. Против рабочих попытались вывести войска, но отборные полки петроградского гарнизона были к тому времени уже выбиты на фронте, а их место заступили запасные части – плохо обученные новобранцы, которым было все равно, чем заниматься, лишь бы на фронт не идти. Кидать таких на уличные манифестации – все равно что гасить пожар керосином. Едва осознав, что манифестанты против войны, солдаты тут же переметнулись на их сторону. Часть офицеров поубивали, остальные благоразумно ретировались, и солдатики, предоставленные самим себе, вышли на те же улицы, где уже бушевали рабочие.
Ничего трагичного во всем этом не было. Собственно говоря, в тот момент для подавления «революции» достаточно было пригнать несколько эшелонов с хлебом и вызвать с фронта пару надежных частей – и порядок был бы восстановлен. Даже не потому, что солдаты действующей армии были верны монархии, а просто по причине исконной ненависти фронтовиков к тыловым, которые сидят в теплых казармах и едят два раза в день приварок, а не плесневелые сухари[130], да еще и бунтуют. И части на самом деле были вызваны – но не присланы генералом Гурко, который, как и прочие командующие фронтами, тоже состоял в заговоре.
Сейчас уже никто не спорит с тем, что заговор против царя существовал – как минимум один, а то и несколько. Участвовали в нем думские либералы (из партий октябристов и кадетов) и высокопоставленные генералы, а вот вместе или порознь – это вопрос. Причина тоже крайне проста и не имеет ничего общего ни с какой борьбой за власть, и уж тем более ни с какими идеями. На Николая II всего-навсего нельзя было положиться в святом деле выполнения союзнического долга, только и всего – а что в Думе, что в генералитете, что в высшем свете сидели сплошь политические агенты Антанты. Ненадежный царь, чего уж тут – не зря его за особый склад характера называли «византийцем»: всех выслушает, помолчит, а потом сделает по-своему, да так, что заранее и не угадаешь...
