Сзади залязгало. Лонго обернулся и увидел императора, облаченного в тяжелые рыцарские доспехи.
— Приветствую вас, синьор Джустиниани! — произнес Константин и указал на недалекий лагерь осаждающих. — Все, кажется, спокойно. Возможно, и штурма не будет.
— Ваше величество, надеюсь, что вы правы, — сказал Лонго невесело, глядя на истерзанный дневным обстрелом палисад внизу и на столпившихся за ним людей.
Даже с отрядом царевича Орхана и большинством личной гвардии императора у Лонго было меньше трех тысяч воинов на весь Месотейхон — а турок нападет как минимум вдесятеро больше.
— Но если штурм состоится, нам придется несладко, — заметил генуэзец.
— Господь защитит нас! Он не позволит империи римлян пасть! — убежденно заявил Константин. — Мне пора идти, я намерен осмотреть всю стену. Господь да пребудет с вами, синьор Джустиниани.
Вскоре после ухода императора турецкие пушки замолкли. Стихли раскаты эха, и над городом повисла тишина — впервые за недели. Люди повыбегали из-за укрытий — закрывать пробоины в палисаде наспех сколоченными деревянными щитами. Лонго же смотрел с палисада в темноту. Он ничего не сказал, но всем было ясно: внезапное молчание пушек могло означать лишь одно — штурм.
— Идут, — сообщил он наконец Уильяму и Тристо. — По местам!
Вытянул меч, поднял — и услышал шорох и скрежет сотен обнажаемых клинков за спиной.
— Приготовились! — крикнул в темноту.
И с севера, и с юга доносился шум битвы, однако из мрака, царившего перед Лонго, не пробивалось ни звука. Вдруг заполыхали огни, и в их неровном багровом свете в сотне шагов открылась орда янычар, переправлявшаяся через ров и устремившаяся к палисаду. Обнаруженные, они испустили многоголосое: «Аллах, Аллах!» И навалились на палисад десятитысячной оравой. В ответ на их крики тяжко застучали барабаны, завыли волынки. Будто распахнулись адские врата, и хлынули оттуда средь багровых огней вопящие демоны.
Когда турки вскарабкались на ближний край рва, перед носом Лонго в палисад ударила стрела. Другая проткнула грудь стоявшего рядом воина, и тот рухнул, крича от боли.
— Укрыться! — заорал Лонго, сгибаясь за краем палисада и поднимая щит.
Маленькие луки янычар, склеенные из дерева, рога и сухожилий, могли выпускать стрелы с силой и скоростью достаточными для пробивания даже рыцарских лат. Стрелы сыпались дождем, стучали о палисад, ударяли в щит. Затем перестали — турки добрались до палисада.
— В бой! — заревел Лонго. — За Константинополь! С нами Бог!
Турки приставили к палисаду лестницы, полезли, тогда как другие закидывали веревки с крючьями, стараясь развалить деревянную облицовку. Лонго метался по стене, сталкивая лестницы и перерубая веревки. Хотя турки намного превосходили защитников числом, палисад держался. Там и тут враги добирались до верха, но закрепиться не могли. Тяжелее всего было сдерживать их в проломах, проделанных пушками, но там теснота не давала янычарам воспользоваться преимуществом в численности — и сказывалась лучшая и более прочная броня христианских доспехов. Но все же на место убитого янычара вставали пятеро, и ярость атаки не утихала. Когда взошла луна, палисад загромоздили груды тел, и по ним янычары могли взобраться наверх уже без лестниц.
Турки принесли факелы, так что вскоре дерево палисада занялось. Но Лонго это предвидел и подготовился заранее. Палисад заблаговременно смочили, наготове стояли ведра с водой, и теперь защитники быстро гасили начинающиеся пожары. Однако они не везде успевали вовремя — поодаль от Лонго палисад занялся, и огонь стремительно распространялся. Генуэзец отчетливо различил силуэт Тристо на фоне зарева — тот старался сбить пламя мокрым полотнищем. Затем участок палисада под его ногами рухнул, и великан скрылся из виду.
* * *
Когда Тристо очнулся, он обнаружил себя заваленным мешками с землей и обгорелыми балками. Осмотрелся, пытаясь оценить обстановку: участок палисада футов в тридцать обвалился наружу, и повсюду вокруг лезли по обломкам янычары. И не было ни одного защитника, чтобы им противостоять, — христиане лежали либо мертвые, либо лишившиеся чувств. Тристо попытался встать, но нога оказалась придавленной балкой. Он приналег со всей силы, и та чуть сдвинулась, но мало, слишком мало! А янычар неподалеку заметил шевеление и полез через руины к нему. Где же меч? Не видно… Дернул балку — не поддается. Тристо оглянулся — турок находился уже совсем близко. В отчаянии Тристо ухватил деревяшку фута в три, обломок разрушенного палисада, и ударил, целясь врагу в ноги. Тот отпрыгнул, вышиб деревяшку из рук.
— Давай, скотина, кончай скорее! — прорычал Тристо. Янычар занес кривой клинок, но ударить не успел. Он выронил ятаган, упал на колени, а из груди его выдвинулось окровавленное острие. Из-за турка шагнул довольный Уильям.
— И где ты раньше шлялся? — проворчал Тристо.
— Так-то ты меня благодаришь? — спросил юноша, отваливая с придавившей Тристо балки мешки с землей.
— Я прекрасно владел ситуацией! — буркнул Тристо, отшвыривая балку, теперь, без мешков на ней, он справился легко. — Встал, потирая грудь, — все-таки придавила.
— Как ты, нормально? Сражаться можешь? — спросил Уильям, протягивая меч.
— Порядок! Давай-ка убираться отсюда поскорее!
* * *
Лонго стоял посреди широкого пролома в палисаде и, рыча, пластал мечом направо и налево. Он видел, как Тристо исчез в горящих руинах обрушивающегося палисада, и теперь дрался со страшной холодной яростью. Безжалостно уничтожал любого турка, кого злая судьба сводила этой ночью с Лонго. Вот он уклонился от выпада копьем, рассек его надвое, повернулся и проткнул янычара насквозь — и тут же другой занял место павшего. Вопреки отчаянным усилиям, христиане понемногу отступали. Тонкая шеренга воинов, защищавших широкий пролом, не могла держаться до бесконечности против полчища турок, и если те прорвутся за палисад, захватят остатки внешней стены, то падет и стена внутренняя. После этого судьба города будет предрешена — падение неизбежно.
Выросший перед Лонго янычар был огромен, в одной руке — кривой клинок, в другой — тяжелая шипастая булава. Генуэзец отбил удар, извернулся, уклоняясь от булавы, и пнул здоровяка в колено. Тот пошатнулся и, к великому удивлению, рухнул замертво. За его спиной маячил Тристо с окровавленным мечом в руках. За Тристо прыгал и извивался Уильям, отбиваясь сразу от многих. Оба отступали, пока не встали рядом с Лонго.
— Я думал, с тобой уже кончено! — крикнул Лонго, отбивая выпад щитом; Тристо же прикончил напавшего, проткнув тому брюхо.
— Меня похоронило заживо, — проревел Тристо в ответ. — Уильям меня выкопал — и вовремя. Вам, я вижу, помощь не помешает!
— Мы долго не продержимся! — прокричал Лонго в ответ, понемногу отступая под вражеским натиском. — Нужны подкрепления!
Последние слова утонули в исступленном вое янычар — их новая волна пошла в атаку. Там и тут турки прорывали строй, и внезапно оказалось так, что разрозненные группки уцелевших христианских воинов со всех сторон окружились морем врагов. Лонго, Тристо и Уильям вдруг остались одни и, сражаясь спина к спине, постепенно отходили к внутренней стене.
— Ко мне! Ко мне! — закричал Лонго своим воинам. — Нужно восстановить строй! Ко мне!
Несколько сражавшихся неподалеку христианских воинов пробились к генуэзцу, но собравшегося отряда было слишком мало, чтобы остановить турок.
— Командуй отбой! Отходим! — заорал Тристо. — Палисад захвачен!
Лонго уже хотел согласиться, но тут раскатился грохот, и ревевшая рядом толпа набегающих янычар попросту испарилась. Это явился Нотар с пушками, установил их напротив проломов в палисаде и открыл огонь. Пушки загрохотали снова, и очередной вал янычар полег, скошенный сотнями фунтов шрапнели.
— Вперед! — скомандовал Лонго, решив не упустить возможность. — Воины, назад, к палисаду!
Он устремился к пролому в палисаде, его люди — за ним. Сняли немногих янычар, уцелевших после залпа картечью, и снова встали строем в проломе. Янычары с отчаянным упорством возобновили атаку, но люди Нотара сноровисто подтащили пушки в пролом и встретили атакующих огнем. Тогда в турецком лагере зазвучали рога, трубившие отступление, и воины вокруг Лонго разразились радостными криками, заулюлюкали, дразня отступающих врагов. По крайней мере, этой ночью город выстоял.
* * *
Мехмед стоял на редуте и наблюдал, не в силах поверить глазам, как мимо брели усталые, окровавленные воины. Многие несли павших собратьев. Были потеряны сотни жизней — и все напрасно.
Султан стоял и смотрел, пока последние воины не вернулись в лагерь. Стоял, пока не угасло пламя пожарищ на палисаде, не отгорели костры, освещавшие поле битвы, оставив лишь безликую тьму. А он оставался на месте и взирал на стены, победившие его. Он впервые узнал поражение — и вкус того был горек.
