И поэтому для победы в самом большом и трудном из всех мыслимых боев — бою за свободу — нужно собирать силы, объединяться, объединяться и объединяться!»
Марти дописал статью, перечитал ее. Почему самые смелые пошли за анархией? Парсонс называл себя социалистом, но ведь он и его друзья — анархисты; об этом пишут и говорят всюду[43]. Неужели Куба не запомнит этот урок? Одни только взрывы не принесут победы.
Гонорары позволили Марти привезти в Нью-Йорк донью Леонору. Почти совершенно ослепшая, она поражалась лязгу и грохоту города, тихо приговаривая:
— Как можно здесь жить, Пепито! У меня раскалывается голова…
Она поцеловала детей Кармиты, а Хосе строго сказала:
— Умирая, отец пожелал тебе счастья. Напиши в Камагуэй.
Марти поспешно согласился. Да, да, он обещает написать завтра же. Он не хотел расстраивать мать и пошел на этот маленький обман, чтобы избежать долгих и тягостных ему разговоров. Отец пожелал ему счастья — что же, дон Мариано хоть поздно, но понял, в чем оно заключается.
Марти говорил матери, что занят консульскими делами, а сам метался по городу, сплачивая и убеждая разобщенных и недоверчивых. Ему и его соратникам по Исполнительной комиссии удалось, наконец, заручиться обещаниями материальной помощи со стороны нескольких состоятельных эмигрантов, и он решил, что пора подумать о мече революции. И он написал Максимо Гомесу, апеллируя к его «благородным чувствам и ясному пониманию положения». Помня прежние расхождения, он изложил все пункты принятого Исполнительной комиссией плана, особо подчеркнув необходимость «воспрепятствовать тому, чтобы пропаганда аннексионистов ослабила нарастающую силу революционного порыва народа». Кроме Марти, подписи поставили члены комиссии Феликс Фуэнтес и Кастро Паламино.
С нетерпением и тревогой ждал Марти ответа «старика». Как-то примет Гомес программу новой кампании?
Письмо генерала пришло вместе с объемистым пакетом дипломатической почты. Даже не взглянув на уругвайские штемпели, Марти схватил долгожданный конверт из Санто-Доминго, вскрыл его.
«Моя шпага всегда к услугам Кубы», — писал генерал.
ТЕРПЕНИЕ, ТЕРПЕНИЕ, ТЕРПЕНИЕ
А тем временем Рус укатил на юг и там громко возмущался «осторожничанием» Нью-Йорка. Генерал, как Марти и предвидел, счел себя обойденным.
Отъезд Руса возбудил различные кривотолки. Кубинцы еще помнили о разрыве Марти с Гомесом и Масео в 1884 году, и теперь, как казалось некоторым, былые обвинения Марти в «неуживчивости и вероломстве» получили новые доказательства.
«Звезды не выше, чем амбиция некоторых людей», — с горечью писал Марти Нуньесу в Филадельфию. Но он призывал не вступать в полемику, чтобы не углублять раскола. Он был самым дальнозорким и видел, что уже всходят посеянные им семена, слышал, как в Филадельфии и Тампе, Буэнос-Айресе и Каракасе все громче раздаются голоса, повторяющие его мысли. И, чувствуя и веря, что время уже работает на революцию, Марти перешагивал через мелкие дрязги и сплетни.
Летом на одном из заседаний клуба «Индепендьентес» он чуть было не поссорился с Флором Кромбетом.
— Ждать, ждать, ждать! Сколько можно ждать? — гневно восклицал Кромбет, и тонкие усики над его верхней губой нервно вздрагивали. — Почему мы не начинаем? Чего мы боимся? Смерти?
Председательствовавший Хуан Фрага остановил Кромбета:
— Свои соображения хочет высказать сеньор Марти.
Марти встал, успев заметить, как демонстративно махнул рукой Кромбет.
— Уважаемый сеньор Кромбет прав, — негромко начал Марти, — Не нам бояться смерти в бою. A la guerre comme a la guerre[44]. И я целиком стою за эту войну, но с одной оговоркой. Эта война должна быть войной объединившихся кубинцев, войной всех…
Он говорил, как всегда, долго и страстно, не слыша редких реплик. И когда он окончил, Кромбет отвел взгляд.
Однако, добившись поддержки тезиса о единстве, выиграв первый раунд, Марти проиграл второй. Клуб решил готовиться к войне руками военных. Им передавалась пустая пока что казна, им доверялось решение всех связанных с будущей революцией вопросов. Напрасно говорил Марти о необходимости и преимуществах гражданского управления, напрасно убеждал собравшихся, что солдат должен выполнять волю народа, а не подчинять его воле собственной. Мундир Кромбета оказался более сильным аргументом.
Заседание клуба «Индепендьентес» не прибавило Марти популярности среди эмигрантов. Наоборот, многим стало казаться, что по каким-то таинственным причинам он нарочно затягивает вооруженное выступление. Марти тяжело переживал все это, но был уверен, рано или поздно Кромбет и те, кто сегодня пошел за ним, поймут, что подлинная сила революции в высокой гражданственности и точном выборе момента взрыва.
В эти месяцы он особенно много думал о будущем Кубы. Он считал, что для Кубы вряд ли годится механизированный мир, который строили, уже задыхаясь в нем, европейцы и янки. Каждый кубинец должен чем-то владеть и что-либо сеять на собственном поле.
Наступила промозглая осень.
Марти по-прежнему работал много и упорно. Исполнительная комиссия, несмотря на пророчества пессимистов, не рассыпалась. Вошедшие в нее патриоты— юристы и литераторы, коммерсанты и педагоги — умели смотреть в завтрашний день. Их покорила сила духа Марти, и, поддерживая его предложения, комиссия решила созвать кубинцев 10 октября на возможно более широкой основе.
Марти понимал, насколько значимым может оказаться это собрание в такой трудный для дела Кубы год. Стремясь подготовить почву, он написал для газеты Трухильо статью о Сеспедесе и Аграмонте, тонко протягивая нити исторических параллелей от дней Гуаймаро к нынешним временам.
«Эль Ависадор Кубано» вышла утром, а вечером ее читатели собрались в знакомом зале Масоник-Темпл. Марти нервничал. Он всегда хорошо чувствовал настроение слушателей, и теперь его не покидало ощущение исходившего от первых рядов отчуждения. Он понял, что собравшиеся помнят и «неуживчивость» и «вероломство».
Когда он встал перед бурлящим залом, его лицо было бледно, но голос тверд.
— Наша родина, наш народ — есть ли что-либо на свете более дорогое сердцу кубинца? И разве кубинец может быть счастлив, когда его брат страдает от цепей? Наш ответ может быть один: нет, нет и нет! Цепи должны быть разбиты. Но берегитесь кузнецов, разбивающих вместе с цепями суставы. Законы политики, законы революции неотделимы от законов любви…
Зал слушал молча, и, словно сочтя эту тишину трещиной в хмурой стене недоброжелательности, Марти взял зал в союзники, не спрашивая его согласия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
