Он увидел, что я также сгораю от нетерпения; я в одно и то же время благословлял и осуждал его благоразумную осторожность. Он скоро ушел от меня, обещая привести мою жену, как только это окажется возможным без опасности для нее.
Она встретила его у самого входа словами: «Где же подорожная?»
— Вам она не нужна более!
— Он приехал? — воскликнула она и кинулась ему на шею.
Тщетно он старался умерить ее радость. Она заставила его немедленно сесть с собою в карету, и единственное, что он мог от нее добиться, заключалось в обещании, что она подождет несколько минут в карете, пока он предупредит меня о ее приезде.
Я разговаривал с Фуксом, когда вошел Грауманн с сияющим лицом и сказал мне:
— Жена ваша приехала, я не мог долее ее удерживать.
Я вскрикнул от радости. Г. Фукс был настолько деликатен, что ушел, не желая присутствием своим смущать первые минуты нашего свидания.
Грауманн пошел за женою. Я стоял, дрожа всем телом, у окна, находившегося над воротами дома, и увидел, как жена моя вышла из кареты и поднялась на лестницу. Шатаясь, двинулся я к ней навстречу; она кинулась в мои объятия и лишилась чувств.
Кто попытается описывать подобную сцену? Горе читателю, не сочувствующему мне. Да! в жизни бывают минуты, которые вознаграждают разом за целый ряд несчастных годов. Ни за что на свете не отдал бы я воспоминания о всех моих прошедших страданиях за эту минуту — так была она хороша!
С помощью друга я посадил жену на единственный стул, находившийся в комнате, опустился перед нею на колени и, приникнув к ней головой, плакал, как никогда в жизни, ожидая минуты, когда она придет в себя и откроет глаза. Наконец она очнулась, нежно склонилась ко мне и также залилась слезами. Мы долго не могли вымолвить ни слова. Друг мой тихо ходил по комнате, сильно взволнованный этой трогательной сценой. Прямая, честная, благородная душа! Этот час вознаградит тебя за все тобою сделанное для меня и моей семьи. Ты наслаждался зрелищем, устроенным твоей великодушной дружбой и редко встречающимся в мире.
После того как первые порывы нашего восторга немного улеглись, мысли и ощущения пришли в некоторый порядок, и мы были в состоянии говорить. Боже мой, сколько нашлось у нас вопросов, ответов, отрывочных рассказов; сколько раз останавливались мы, чтобы с улыбкой счастья поцеловать слезы, катившиеся из наших глаз. Как будто отверзлись наши могилы, и мы возносились на небо, чтобы наслаждаться лучшим союзом в прекраснейшем мире, бросая последний взгляд на прошедшие страдания нашего земного поприща.
Моя жена рассказала мне свою судьбу со времени нашей последней разлуки. Она сообщила о том, как очнулась после своего первого обморока, о гробовой тишине, окружавшей ее и прерываемой только рыданиями бедной Эмилии, которая сидя на земле, в углу, украдкой плакала.
Тщетно утешал я себя в своем несчастий надеждой, что курляндский губернатор и его семейство сжалятся над моей женой. Покинутая ими и всеми, она нашла себе утешение и сострадание только там, где не имела никакого права их ожидать, именно в гостинице, где мы остановились. Хозяин этой гостиницы и его жена — честные люди, по фамилии Радер, — обходились с нею чрезвычайно человеколюбиво и деликатно и доставили ей прекрасное доказательство, что иногда корысть молчит перед голосом чувства даже и при таких условиях, когда принято и извинительно заботиться о ней. Вынужденная нашим общим бедствием и разлукою со мною, а также и необходимостью и благоразумием соблюдать строгую бережливость, моя жена отказывала детям в обычных лакомствах, но Радер доставляла их тайком и, кроме того, давала больной моей жене разные сладости, не ставя всего этого на счет.
Генерал Эссен, получивший начальство над войском в Голландии после несчастного сражения, в котором генерал Герман был взят в плен, и вскоре исключенный по интригам из службы, приходился нам родственником. Он, уже столько потерпевший от клеветы, навещал жену постоянно два раза в день, не обращая внимания на опасность, которой подвергал себя этим. Он сделал все что мог для утешения и развлечения моей жены; желаю от всей души, чтобы Бог вознаградил его за это.
Г. Вахтер, советник правления, и его жена, с которыми мы познакомились в Ревеле, но не были в близких дружественных отношениях, доказали также, что несчастье скрепляет общественные узы.
С какою радостью и признательностью привожу я здесь имена тех немногих великодушных лиц, которые всеми зависевшими от них мерами помогали моей жене сносить удручавшее ее горе.
Секретарь Вейтбрехт только один раз навестил мою жену и рассердился за ее слезы.
— Перестанете вы плакать, — кричал он ей, — к чему служат вам слезы?
Она настаивала на желании видеть губернатора.
— Губернатор, — отвечал он, — так же как и я не любит смотреть на плачущих.
— Ах! — возразила ему моя жена, — он должен отказаться от своей должности, если не желает смотреть на несчастных.
Наконец ей удалось увидеть губернатора. Дризен принял ее в халате, с трубкою во рту, наговорил ей множество любезностей, совершенно незначительных, но не предложил ей даже сесть и извинялся, что жена его не может ее принять по болезни. После нескольких минут неопределенного разговора, в котором он тщательно скрыл от нее мою судьбу, он прекратил свидание, простился с моей женой и ушел и затем уже более не заботился о ней все время. Моя жена ежеминутно ожидала моего возвращения из Петербурга: каждый стук кареты заставлял ее вздрагивать и бежать к окну. Все письма, которые она мне писала, должны были предъявляться губернатору; она не смела включать в них что-либо, относившееся до моего несчастия и ее бедственного положения. Лишь незначительное число этих писем отправлялось по назначению, причем со всех них снимали копии, которые и посылали в Петербург. Только одно письмо дошло до моего друга Грауманна, так как честный Радер взялся сам отправить его по почте.
Слава Богу! можно без малейшей опасности открыто описать в этой истории все благородные и позорные поступки, которые очерчивают главнейших действующих лиц.
Наконец, после пятнадцати дней ожиданий и тревог, моя жена получила от государя дозволение отправиться к ее родственникам в Эстляндию. Она уехала из Митавы, но прибыв в Ригу, принуждена была по болезни остановиться в этом городе. Господин Лангвиц, хозяин Петербургской гостиницы, на вопрос ее, останавливался ли я у него, проезжая через Ригу, имел неосторожность сообщить ей, что меня провезли прямо в Тобольск.
Можно себе представить весь страх и ужас моей жены, не подозревавшей, что я могу быть сослан. Она не хотела верить этому известию. Мой друг Эккардт, советник правления, вместе с другими сострадательными и человеколюбивыми лицами, успели немного ободрить ее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
