цвета с красноватым оттенком. Церере сразу припомнился плющ, который начал завладевать ее собственным коттеджем – а тот, в свою очередь, напомнил ей о лице из плюща на чердаке бывшего дома Дэвида. Это предупредило ее – как будто это лишний раз требовалось, – что здесь действовали совсем другие силы, которым вполне могло захотеться разлучить ее с ее опекуном.
Но Церера также ощутила и новый прилив раздражения по отношению к Леснику. «Не ходи туда, куда не хожу я… Чё, правда?» И опять-таки: вел бы он себя настолько же покровительственно, столь же чрезмерно опекал бы ее, будь она мальчиком? Да, молодая женщина уязвима совсем не в тех смыслах, что и молодой человек, но Церера давно уже отказалась позволять этому принципу диктовать, как ей жить. Эдак дальше он посоветует ей ездить в дамском седле или следить за тем, чтобы она не обнажала ногу выше лодыжки в мужской компании.
Мальчик-сова был теперь уже не один, поскольку из своих укрытий появились и другие подобные существа: девочки с кроличьими головами и мальчик с волчьим телом; медведь с лицом старика, а рядом с ним женщина-барсук, волосы у которой были того же черно-белого цвета, что и мех; а еще тело рыси, увенчанное головой юной девушки примерно возраста Цереры, с изуродованными когтями щеками – память о какой-то старой битве. Все давно потеряли дар человеческой речи, если вообще когда-либо им обладали, но человек-медведь поднял одну из своих огромных лап и поманил Цереру к себе, ясно давая понять, что он имеет в виду: «Иди сюда». Ни одно из этих чудищ не показалось ей враждебно настроенным – вид у всех у них был лишь печальным.
– Я не думаю, что они хотят причинить нам какой-то вред, – сказала она.
– Это не то, что меня тревожит.
– А вдруг им нужна наша помощь? Вы же сами говорили мне: бездействие перед лицом чужого горя ставит нас на одну доску с теми, кто его причиняет. Если мы повернемся к ним спиной, то как сможем называться добрыми людьми?
– Но как нам соотнести наш долг перед другими с риском для самих себя?
– А наверное, и не надо ничего соотносить, – ответила Церера, немного поразмыслив.
– И все же иногда это следует делать. Здесь нет простого ответа – а может, даже и правильного. Однако ты права: если мы можем помочь, то должны это сделать.
Так что они сошли с дороги, чтобы сопровождать диковинных созданий. Человек-медведь шел впереди, выискивая путь, наиболее удобный для лошадей. Церера уже обратила внимание на необычайную тишину в лесу. Она замечала птиц среди листвы, но все они вели себя тихо, словно боялись привлечь к себе их взгляды; и хотя всякие мелкие зверьки выглядывали из нор и из-за кустов, они не убегали и не преследовали их, а рассматривали проходящих мимо со сдержанным любопытством, словно прохожие, неожиданно для себя наткнувшиеся на похоронную процессию.
Наконец они подошли к узкой лощине, края которой густо поросли кустами ежевики. На дне лощины лежал олень, шкура которого переливалась красным и серебристым, а голову венчали рога о двадцати пяти, а то и тридцати отростках: настоящий патриарх. Старый олень лежал абсолютно мертвый в широкой и вязкой луже собственной крови, но над ним не вились мухи, и никакие падальщики еще не добрались до него. Его задние конечности были усеяны круглыми ранами, но еще и сухожилия на них были перерезаны, чтобы он не убежал. Церера подумала, что наверняка потребовалось немало времени, чтобы этот олень полностью истек кровью, – ужасный конец для столь почтенного животного.
Она спешилась и прикоснулась рукой к его шее. Вокруг оленя собрались звери – как обычные лесные обитатели, так и гибриды. Наверняка это и было то, ради чего Цереру и Лесника привели сюда. Лесник тоже слез с лошади, но не сразу подошел к оленю, а внимательно изучил края поляны, вглядываясь в землю и прикасаясь пальцами к примятой траве, гнилым пням и наполовину оборванной ежевике.
– Они сидели здесь и смотрели, как он умирает, – сказал он.
– Но это наверняка заняло несколько часов, – возразила Церера. – Кто позволит животному так страдать?
– Они хотели, чтобы он страдал. В этом-то и был весь смысл.
Лесник присоединился к ней возле туши, опустившись на колени, чтобы осмотреть порезы на сухожилиях и пробитую чем-то шкуру на ляжках и позвоночнике.
– Ни один охотник, по крайней мере истинный охотник, не стал бы целиться в эту часть животного. Если им требовалась еда или даже голова с рогами в качестве трофея, они постарались бы добыть его как можно более чисто и эффективно. Они целились бы в сердце и легкие, чтобы смерть наступила быстро. Однако все это, – он указал на повреждения, – было предназначено лишь для того, чтобы причинять мучения. Те, кто это сделал, не нуждались в пище, иначе олень был бы освежеван; и не в трофеях, поскольку голову оставили нетронутой.
Он приложил кончик пальца к одной из ран, прикидывая диаметр – оценивая размер стрелы, которая ее нанесла, прежде чем сравнить ее с соседней колотой раной. Даже Церера, которая никогда раньше не видела, какой ущерб способен нанести большой наконечник стрелы живой плоти, заметила, что они разные.
– Посмотри в кустах, – попросил Цереру Лесник. – Убийцы могли обронить что-то, что способно дать нам ключ к установлению их личности. Только далеко не забредай.
Церера выполнила его просьбу, хотя и была уверена, что острый глаз Лесника уже заметил бы любые подобные признаки во время его собственного осмотра. Она начала бегло осматривать окрестности, держа Лесника в поле зрения, и вскоре заметила, что тот ковыряет лезвием своего ножа в одном из отверстий от стрел, разрезая рану. Наконец Лесник залез в нее пальцами правой руки и вынул их все в крови, но с зажатым в них осколком чего-то, который тут же спрятал в кулаке и сунул в карман, прежде чем начисто вытереть руку о траву.
Церера раздвинула заросли, оставив лощину позади. Густая вонь крови, смешанные запахи зверей, и живых, и мертвых, даже сладковатый аромат ежевики – все это вместе вызывало у нее дурноту. Захотелось подышать свежим воздухом и побыть одной. Теперь она знала, что Лесник твердо вознамерился скрывать от нее свои знания. Он не хотел, чтобы она стала свидетельницей его осмотра оленя или увидела, что именно он извлек из раны, – точно так же, как и не желал, чтобы она подслушала его разговор с Гогмагогом. Дело было не в том, что Церера ему не доверяла, – она не стала
