Наталия с глубокими грудными вздохами еще более замедлила сборы. Она возилась бы до вечера, если бы неожиданно не вмешался Седой. Приподнявшись на локте, он тихо, но твердо сказал прямо в лицо стоявшей посреди купе Наталии Семеновне:
— А ну-ка, пошла отсюда, шалава наглая! Тюти-мути тут еще разводит! Ей проводник сказал в восьмое купе отправляться, так она сюда лезет! Здесь и без тебя дышать нечем!
Ямщиков и Марина с удивлением уставились на Седого, о котором решительно забыли в процессе мучительных душевных переживаний, вызванных появлением новой попутчицы.
— А зачем хамить? — попыталась быть гордой Наталия Семеновна.
— Ну ты уж вообще, Седой! Как-то нехорошо получается, — растерялся Григорий.
— Ты, Ямщиков, немедленно заткнешься и попытаешься работать головой! А ты — пошла вон отсюда! — безапелляционно приказал Седой, подкрепив слова довольно грубыми жестами.
Наталия вышла, резко дернув дверь, Ямщиков посмотрел ей вслед каким-то скучным, собачьим взглядом. От происходящего вокруг Марине было не по себе. Хуже всего, что она снова начала жалеть, что теперь уже только женщина. Что-то не соглашалось внутри с этим взглядом Григория, из-за которого ей было до слез обидно чувствовать себя глупой и беспомощной.
Седой спустился с верхней полки, будто невзначай болезненно пнув Ямщикова в лодыжку. С шумом принюхиваясь своим костистым носом, он произнес странную вещь, от которой Марине стало еще больше не по себе:
— Это сама Ложь к нам пожаловала… Сладеньким пахнет! Тлением! И такой белесой пудрой, как на чумных мертвецах… И от тебя, Ямщиков, уже идет слабенький запашок… Похоже, наш Факельщик прав, я теперь даже их чую!
— Да что ты врешь, Седой? На публику работаешь? — зло сказал Григорий, которого уже вовсю понесло. — Так скажи прямо, будто и от Наташки так пахнет! А потом попытайся пояснить свое собственное заявление о том, как ты нюх потерял. Чего ты Флику честно не скажешь, что ни хера не чуешь с момента посадки? Решил из этой вот матрешки — Факельщика воспитывать? Развивать педагогически в бабе всякие иллюзии и фантазии? Только мне не надо больше шаньги мазать, лады? Для начала сам разберись, когда ты врешь, а мне без надобности.
— А вот тут ты здорово ошибаешься, дорогой! — саркастически заметил Седой. — Я отрицать не стану, что с нюхом у меня были большие проблемы… Отчего бы Флику заодно не сообщить, из-за чего у меня такие проблемы возникли. Чего замолчал? Расскажи, как под руководством двух полковников кровью крестился! Ты этой ночью дрых без задних ног. А между тем в нашем купе среди ночи что-то полыхнуло. Свет был какой-то… Что даже явидеть немного начал. Неважно. В этот момент всю защиту купе пробило — посмотри на обрывки ниток! Факельщика я не виню! Уверен, что мы все вечером сделали правильно. Это было нечто странное… Будто источник света оказался прямо в купе. Здесь еще надо головой над таким фактом поработать, крепко поразмыслить. Марина свалилась без памяти, а я в этот момент почувствовал, как ко мне нюх возвращается. А это такое… Откуда тебе знать, что это такое?.. Сам себе удивляюсь, как такой кошмар пережил. Скорее всего, мне так нюх возвратили. Для работы, конечно. Уверен, другого способа, после твоих выходок в спецназе, не было. Значит, ценят наши общие усилия! А ты со всякой мухабелью лезешь, уже весь в какой-то дряни вывозился…
— Да полно мифы и легенды рассказывать, Седой! — с нескрываемым недоверием прервал его Ямщиков. — Да-да! Тут же выясняется, что ему как раз накануне застарелый гайморит подлечили с фейерверками, салютами, танцами живота и стриптизом. Заодно удалили без наркоза и чуму XXI века — геморрой, кариес и аденому простаты. Ну, и гад же ты, Седой! Вот как мне сейчас к Наташке подкатывать? И перед Фликом заложил… Чувствую, вам обоим не терпится испакостить мне последние деньки на свободе. Вы-то накануне посадки появились, ни жизни за вами, ни памяти… А какие сволочи оказались на проверку? Маринка решила деньги стянуть, чтобы я одну растворимую лапшу жрал перед смертью, а ты — чтобы я тут с вами окончательно сдвинулся… Отвечу тебе, дорогой, твоим же любимым девизом: «Не дождетесь!»
— Какую-то дрянь она здесь бросила, — не обращая на него внимая, пробормотал Седой, поводя своим ожившим румпелем. — И от тебя явно пахнет! Ты, Ямщиков, либо сидишь с нами, либо… не знаю, что я с тобой сделаю!
— А ни хера ты со мной не сделаешь! — ответил Ямщиков, хлопнув дверью.
* * *
…И к чему всю дорогу Седой долдонил им о дисциплине и субординации? Никакой дисциплины сразу не стало после заселения Наталии Семеновны в восьмое купе. Да и конспирация ихняя сразу стала ни к черту. Отмахиваясь от увещеваний Седого, Ямщиков целыми днями начал пропадать в восьмом купе. Несмотря на настойчивые намеки Григория, Серафима Ивановна явно не желала оставлять его наедине с Наталией Семеновной, поясняя, что ей надо успеть довязать носки с длинной цветной резинкой. Так они и сидели сладкой парочкой рядом, прижимаясь друг к другу, слушая бесконечные рассказы Серафимы Ивановны о детях и внуках, разгадывании снов и грядущем Конце Света.
Проходя мимо предусмотрительно распахнутой Серафимой Ивановной дверью предпоследнего купе, Марина видела, как Ямщиков смотрел на Наталию Семеновну. Никого он уже вокруг себя не замечал, ничего не помнил. А Наталия Семеновна громко, на весь вагон заливисто хохотала. И почему-то Марине надо было обязательно пройти мимо, стараясь встретить этот взгляд Ямщикова, пусть и предназначавшийся уже совсем другой женщине…
В вагоне появился новый противный мужик. На вид он был очень даже ничего, но весь какой-то… озабоченный. Он, как и Марина, тоже неприкаянно бродил по коридору, стараясь заглянуть во все купе, не только в восьмое. И очень часто звонил кому-то по мобильному, без конца приставая к Петровичу с просьбой зарядить мобилу.
В купе к Серафиме Ивановне идти теперь было нельзя, а при новом пассажире Марина оказалась лишенной даже коротких прогулок в ближний тамбур. Она бы с удовольствием посмотрела, как загружает титан сочувственно вздыхающий Петрович. Теперь он разрешал ей глядеть на желтые языки пламени, специально раздвинув металлическую ширму перед топкой. Новый пассажир выходил в тамбур сразу же, как только она устраивалась перед огнем в нарушении пожарной безопасности. И от его пристального взгляда Марина чувствовала себя мухой, по несчастью попавшуюся в вязкую, прочную паутину.
Анна шепотом сказала ей у туалета, будто Петрович всех видит насквозь, будто он увидел, что новый пассажир из ментовки, ну, или из других органов. Много их нынче развелось, а толку никакого. Петрович просил передать, что этот чекист точно их «пасет». Поэтому, если они чего везут недозволенного, пускай лучше сразу Петровичу отдадут, он в тайнике холодного склада спрячет. У него там уже нефтяники что-то прячут.
Анна вся светилась желанием помочь, тем особым душевным порывом переполненного счастьем человека, которому хотелось бы, чтобы вокруг нее были счастливы все без исключения. Глядя на нее, ставшую почти хорошенькой, Марина не смогла сдержать слез. Она сказала Аннушке, что новый пассажир их явно с кем-то перепутал. Стволов у нее для Петровича не было, но сил терпеть это все — тоже… В этот момент в восьмом купе громко рассмеялась Наталия Семеновна, и Марина закрыла лицо руками. Анна заботливо обняла ее за плечи так же, как невыносимо давно ее так же обнимал Ямщиков.
За плотно запертой дверью пятого купе Марина почти не чувствовала движения. Иногда она настолько теряла всякую уверенность в себе, что ей начало уже казаться, будто все это — чушь собачья. Просто она такая идиотка, что ничего не помнит из собственного прошлого. Ей становилось вдруг не по себе, что она едет куда-то в прицепном вагоне с двумя незнакомыми ей мужчинами. Конечно, только такое ничтожество, как она, могла дать себя увлечь ветреному Ямщикову… А он теперь на нее даже не смотрит. Только сидит и улыбается, глядя на хохочущую Наталию Семеновну.
Но так она думала только днем. Как только садилось солнце, она начинала видеть. Она видела шевеление странных крыльев в пятом купе, кольца сворачивающего кармические круги змея за спиной Петровича, видела огромную гору, покрытую снегом и лесом, где стояло большое конусообразное сооружение. Под завывание вьюги множество народа там камлали против них. И чем ближе они продвигались по направлению к горе, тем громче становились голоса странных людей, беспечно предавших свою природу…
В возвратившийся нюх Седого Марина поверила сразу, поскольку Седой извинился перед ней за то, что с самого начала не поверил ее сообщению о пятом купе, сославшись на паскудное влияние Ямщикова. Извинения были настолько не в характере Седого, что Марине в очередной раз стало очень страшно. Ямщиков оставил их совершенно без защиты, все больше пропитываясь сладковатым трупным запахом, от которого у Седого начался изнурительный сухой кашель.
