Это дитя было его жизнью, единственным, что держало его на земле. Его друзья слыхали от него, что если он ее потеряет, то застрелится.
И, однако, он не проронил ни слезинки. Приказал кучеру повернуть домой, взял на руки тело своей дочери и послал за врачом не для того, чтобы пытаться вернуть ее к жизни, так как душа покинула тело некоторое время назад, а чтобы констатировать смерть. Кончина была подтверждена, и грустно, но хладнокровно, как все, что делал, он занялся похоронами. Один иностранец, который его повидал, даже не догадывался, что тут же угодил в такую пропасть в жизни этого человека. Через три дня после похорон у того ничего не осталось от прекрасной лилии, которая так ослепительно цвела какой-то миг. По возвращении из склепа месье Суслов попросил, чтобы его отвезли к главному полицейскому чину, доложили о нем, и рассказал следующее.
- Ваше превосходительство, - сказал он, - десять лет назад я отравил своих тестя и тещу, чтобы быстрей прибрать к рукам их состояние. После этого преступления, о котором никто не знал, ничто мне не удавалось; и наоборот, все оборачивалось злом против и вокруг меня. Банкир, у которого я положил на счет 100 тысяч рублей, обанкротился; мои деревни и леса сгорели, неизвестно от чьего огня; мой скот пал от эпизоотии; жена умерла от злокачественной лихорадки; наконец, моя дочь только что погибла от известного вам и почти непостижимого несчастного случая. Тогда я сказал себе: «Божья десница на тебе; повинись и искупи вину». Вот он я, ваше превосходительство, во всем признаюсь, делайте со мной, что хотите.
Месье Суслов, заключенный в крепость, ожидает суда и выглядит, если не повеселевшим, то, по крайней мере, более спокойным, чем когда-либо.
Мои истории невеселые, но признайтесь, дорогие читатели, что они оригинальны. Как и страна, которая, несмотря на офранцуженную поверхность, не похожа на другие страны.
___
Вы помните, что я вышел из резиденции герцога д’Оссуна, оставив визитную карточку в когтях медведя, убитого его величеством Александром II – самым отважным и самым неутомимым охотником на медведей в империи, где среди других империй больше всего медведей. Я не стал затягивать свой визит по двум причинам: костюм, на верность которому осудила меня таможня, и желание отправиться за несколькими нужными мне книгами к соотечественнику Дюфуру. Он преемник Белизара и издатель la Revue francaise – Ф р а н ц у з с к о г о ж у р н а л а, лучший французский, подобно тому, как Исаков - лучший русский книгопродавец в Caнкт-Петербурге. Я рассчитывал найти у него несколько книг, которые мне были необходимы, и которые я не взял с собой, опасаясь затруднений, чинимых русской таможней путешественникам из-за некоторых книг, что находились, как мне было известно, под запретом при императоре Николае. Я не знал, что в этом отношении, как и во многих других, императором Aлекcaндpом предоставлeнa самая большая свобода.
Я застал Дюфура дома. Он уже слышал о моем приезде. У него побывала очаровательная молодая женщина - мой друг последние 25 лет, хотя ей только 33 года, чтобы спросить, видел ли он меня и знает ли место моей петербургской остановки. Она немного и ваш друг, дорогие читатели, потому что не скажешь, что вам совсем неизвестна Женни Фалькон - сестра Корнели Фалькон, которой вы аплодируете 10 лет подряд в театре О п е р а, и которой вы аплодировали бы еще, если бы болезнь, влияющая на голос, не заставила ее уйти со сцены в расцвете таланта.
Я знал Корнели Фалькон со времени ее дебютов. С 1832 года нас связывает истинно братская дружба. В то время ее сестра Женни была 7-летним ребенком... Но, надо сказать, самой красивой, самой шаловливой и самой избалованной изо всех 7-летних девочек.
Ее мать, в ту пору в возрасте 37 лет, была еще одной из самых красивых женщин Парижа. Вы вспоминаете Корнели, не правда ли? Она была очень красива! Ну и хорошо, ее мать, по виду ее старшая сестра, могла бы вполне конкурировать с нею.
Корнели занималась воспитанием своей маленькой сестры. Пансионат Парижа, из числа лучших, не избаловав сердца девочки, что случается редко, от природы живой и восприимчивый ум сделал одним из самых изысканных, какие я знал. Она дебютировала в театре Ж и м н а з что-нибудь в возрасте 16-17 лет, в пьесе Скриба. Ее дебют был счастливым, и Санкт-Петербург, по своему обыкновению, завладел молодым талантом. Да, ей было тогда 16 лет. В 26-ть она получила содержание и оставила театр, чтобы держать зимний салон, один из самых модных в Санкт-Петербурге. Нет такого благовоспитанного француза, который, будучи в Санкт-Петербурге, не был бы принят на Михайловской площади у мадемуазель Женни Фалькон. Вот уже 15 лет ей принадлежит привилегия давать самые прекрасные балы, держать лучших рысаков и самые элегантные сани из тех, какие когда-либо скользили по деревянному или железному мостам, чтобы попасть на острова.
Один из моих друзей, с которым нас связывают 20 лет дружбы, обладатель самого знаменитого, если не самого древнего имени в России, стал вместе с нею 10 - 12 лет назад душой этого салона. Этого друга зовут Дмитрий Павлович Нарышкин.
Та мужественная Наталия Кирилловна, которая вызволила своего сына Петра из устроенной стрельцами бойни и увлекла его в Троицу - Троице-Сергиеву лaвpy, была Нарышкиной. Она стала женой царя Алексея Михайловича в его втором браке и родила единственного сына - царя Петра. От первого брака у Алексея был Федор, умерший в 23-24 года; Иван, идиот всю свою жизнь, одно время деливший трон с Петром и умерший в 1696 году (предположительно: у меня нет под рукой никакого справочника, чтобы проверить эту дату); наконец, знаменитая царевна Софья, сыгравшая, как мы видели, слишком авантюрную роль в жизни своего брата.
Нарышкины никогда не стремились быть графами или князьями; они остались просто Нарышкиными, но в их родовом гербе – орел России.
Есть одно довольно милое предание - может быть, далекое от правды, за его историческую достоверность не отвечаю, особенно потому, что это предание - о Наталии Кирилловне и о том, как она стала царицей.
Боярин Матвеев, тот самый, кто был убит стрельцами тогда же, когда они убили Леонида и Афанасия Нарышкиных, о чем я вам рассказал, проезжал через деревушку Киркино, что находится в Рязанской губернии в 25 верстах от города Михайлова, почти полностью населенную разорившейся знатью, кого называют odnodvortzi - о д н о д в о р ц ы, то есть теми, у кого остался только дом. Очаровательный ребенок примерно 12-1З лет заливался горючими слезами на пороге одного из таких домов. Пока в экипаж запрягали лошадей, Матвеев поинтересовался, какое горе обернулось страданием девочки-подростка. И узнал, что единственная раба, которая у нее оставалась и служила ей горничной и гувернанткой, только что повесилась. Отсюда и слезы, проливаемые бедным ребенком. Дальше из расспросов он узнал, что юная сирота происходит из хорошей семьи, жившей в Крыму; увез ее с собой, воспитал как дочь и представил двору. Алексей Михайлович, овдовев, увидел ее, полюбил и сделал ее своей женой.
Правдиво ли предание? Я уже сказал, что за эту его сторону не отвечаю; но и сегодня в родной деревне Наталии Кирилловны бытует еще поговорка, которая гласит: «Если бы девка не повесилась в Киркино, то на свет божий не появился бы Петр Великий». Достоверно, что отец и дед Наталии Кирилловны были записаны в боярскую книгу.
Итак, Женни Фалькон - мой маленький друг с 18З2 года, став моим большим и делаясь все большим и добрым другом, побывала здесь, чтобы узнать обо мне новости у Дюфура. Она оставила для меня краткий наказ-рекомендацию: не медлить ни минуты, чтобы ее обнять. Просила сказать еще, что я нашел бы у нее моего друга Нарышкина, которому тоже, как и ей, не терпится меня увидеть.
Я помчался на Михайловскую площадь и, войдя в салон, увидел четыре руки, раскрытые для дружеских объятий, не считая двух рук, протянутых на мой голос из столовой мамашей Фалькон.
Они меня ожидали уже восемь дней. Объясните-ка это. Я еще не знал, что оставляю Париж, а в Санкт-Петербурге уже знали, что я приеду сюда. И чтобы увидеть меня, Жени и Нарышкин отложили свой отъезд в Москву. Если я задержусь в Санкт-Петербурге не больше, чем на две недели, то они меня подождут, чтобы я поехал вместе с ними. Мне было предложено гостеприимство на их вилле в Петровском парке на все время моего пребывания в Москве. Вот как понимают гостеприимство в России. В этом отношении никого в целом мире не знаю, кто любезностью превосходил бы русскую знать. Я просил дорогих друзей не стеснять себя ради меня, согласился на предложенный особнячок в парке, но мне столько нужно было увидеть в Санкт-Петербурге, что не хотелось брать на себя обязательство о дне отъезда. Назавтра был день рождения Женни. Условились, что, если я получаю вещи из таможни, то принимаю участие в торжестве.
