Крики, сначала прерывистые, переходят в протяжный вой и хрип.
Офицер вскакивает с места как ошпаренный.
— Да это же Али!
— Капрал Али? — спрашиваю, подозревая самое худшее.
— Он!
Мои гости в таком же ужасе, как и я: звуки, которые доносятся со двора, дают основание предполагать, что мальгаши в припадке отчаяния набросились на капрала и истязают его.
Вылетаем из хижины и, изумленные, останавливаемся. Люди во дворе, как и прежде, сидят спокойно, только все напряженно смотрят в сторону хижины старосты. Оттуда доносится хрип Али.
Мы бросились туда. Там на полу лежит Али, корчась от боли. Глаза закатились, лицо какое-то зеленое, цвета плесени. На губах пена.
— Ой-ой-ой-ой-ой-ой! — стонет он и рвет руками живот. Судороги сводят его громадную тушу.
— Он кончается, — с ужасом говорит подпоручик и приказывает стоящим вокруг солдатам: — Дайте ему воды!
— Осторожно с водой! — предупреждаю. — Ему это может еще хуже повредить.
Али стонет, точно его рвут на части. Исчезла обычная наглость и надменность. Внезапная болезнь сделала его похожим на беспомощного ребенка.
Мальгаши во дворе затянули какую-то странную, монотонную песню. Звучит она потрясающе, точно ворчит зверь, запертый в подземной пещере. Несколько без конца повторяемых тонов похожи не то на жалобу, не то на угрозу. Каждый из мальгашей поет тихо, но все голоса вместе сливаются в мощную волну, оставляющую неизгладимое впечатление.
— Что это? — возмущается офицер.
— Погребальное пение, посвященное Али, — поясняет Рамасо.
— Разве нельзя им запретить?
— Можно, поручик… В ваших руках власть и солдаты.
Офицер подавил в себе готовое вырваться проклятие и обращается к присутствующим солдатам:
— Что он ел?
— Капрал Али ел рис, господин поручик!
— Какой рис?
— Тот же, что и мы. Мы сами готовили.
— И ели из одного котла?
— Да, господин поручик.
— У вас тоже боли в желудке?
— Нет, господин поручик.
— А до этого Али ел что-нибудь?
Этого солдаты не знают. Если ел, то где-то случайно, когда был в деревне. Никто не видел. Когда спросили самого Али, он ничего не ответил. Все стонал в полузабытьи.
Офицер вызывает во двор старосту, учителя и меня. Люди запели тише, но пения не прекратили.
— Тихо!!! — гаркнул офицер.
Тишина продолжалась только несколько мгновений. В самом отдаленном углу кто-то подал ноту, и снова раздался прежний, упорный гул.
— Для меня, — говорит офицер, обращаясь к нам, — нет сомнения: капрал Али отравлен здесь, в деревне. Вы не находите этого, господа?
— Признаки болезни наводят на размышления, — говорю я, — но заявлять об этом определенно нельзя. Впрочем, у меня нет опыта в таких делах.
— В нашей стране, — говорит Рамасо, — часто бывают такие заболевания, от которых люди умирают. Это не обязательно отрава.
— Это отрава, даю голову на отсечение! — упрямится офицер и нетерпеливо топает ногой. — Где-нибудь поблизости есть врач?
— Нет, — отвечает Раяона.
Пение мальгашей и в самом деле действует на нервы. Это какой-то пассивный протест против обид, которые им приходится терпеть. Мы с учителем стоим в стороне, я спрашиваю его:
— Они произносят определенные слова?
Рамасо кивает головой.
— Поют, — объясняет, — примерно следующее:
К злому человеку Идет злая смерть, э-эй!
Духи справедливые, Духи отомстили, э-эй!
— Духи, — говорю, — это, вероятно, тангуин?
— Признаков отравления тангуином нет.
— Значит, чем-то другим?
— Пожалуй, да. — Учитель незаметно прищурил глаза.
Из поющей толпы мальгашей вышел Джинаривело и медленно подходит ко мне.
— Передайте молодому офицеру, — говорит он, остановившись рядом с нами,
— что капрал умрет, если ему не будет оказана быстрая помощь.
— Почему, — заорал подпоручик, набросившись на старика, — почему ты не обращаешься ко мне, если я здесь стою? Зачем посредники?
— Он мой искренний друг! — беру Джинаривело под защиту.
— Почему он не обратился к старосте или учителю?
— Но, поручик! — сдерживаю его ярость. — Вас волнуют нарушения правил этикета, а не капрал, жизнь которого висит на волоске. Я очень хорошо знаю своего друга и думаю, что он хочет сообщить нам что-то важное. Правда? — обращаюсь к Джинаривело.
— Да, правда, — отвечает старик. — Капрала нужно спасать.
— Спасать, как?! — злится офицер.
— Нам известны фанофоды, которые помогут ему.
— Какие фанофоды?
— Лекарственные растения.
— Принеси их!
Джинаривело выжидающе смотрит на офицера и молчит.
— Иди в лес и принеси их! — приказывает подпоручик.
— Не так-то легко, господин поручик. Это редкие растения, и неизвестно, сможет ли их отыскать один человек, а если и отыщет, то не будет ли слишком поздно. Искать их должны многие, все должны!
Последние слова Джинаривело говорит с особым нажимом, и рука его очертила большой круг: он показывает на всех мальгашей, собравшихся во дворе.
— Ах, вот что тебе нужно? — насмешливо вскрикнул офицер.
— Да, это мне нужно! — сдержанно подчеркивает каждое слово старик и смотрит подпоручику прямо в глаза.
— Хотите удрать в лес и не вернуться! — кипятится офицер.
— Здесь наши хижины! — с достоинством отвечает Джинаривело. — Зачем нам удирать? Мы никакой вины за собой не чувствуем.
Офицер понял, что попал в западню, и не знает, как быть. Бросает на нас вопросительный взгляд.
— Простите, господин поручик, — выкладываю ему, — что вмешиваюсь не в свои дела. Допрос жителей уже закончен?
— Собственно, да! Ничего нового от этих твердолобых скотин я уже не узнаю.
— Так зачем вы их держите?
— Надо их проучить!
— Проучить ценой жизни вашего капрала? Но, может быть, вы, господин поручик, посмотрите на эти дела с другой точки зрения — с точки зрения вашей ответственности?
— Мне наплевать, что в Тананариве напишут обо мне писаки в глупых газетах!
Но, вероятно, ему это не совсем безразлично. Чем слабее становятся мрачные стоны капрала, тем сильнее напрягаются нервы молодого начальника. Смерть капрала приближается, а ведь Джинаривело предложил единственный способ спасти его. Остатки здравого смысла подсказывают решение. Джинаривело он оставляет заложником, а всех других отпускает, приказав сотскому Безазе присмотреть за порядком.
Оборвалось похоронное пение мальгашей. Все бегом бросились со двора, многие устремились прямо в лес. В деревне и на рисовых полях полно людей, разбегающихся в разные стороны. Этот бурлящий котел стал для солдат недосягаемым: согнать всех жителей сейчас было бы немыслимо.
