Они обе сейчас ничуть не напоминали ту странную пару, которая шла иногда по лесу, в сторону от дороги. Теперь они были одеты в широченные многослойные юбки и старые кофты, выглядели на первый взгляд неухоженными и не очень чистыми. В волосы Патрины Мирикла вплела несколько монет, оставшихся из последнего ее запаса, который хранился на груди в кожаном мешочке. Это были монеты с изображением острого профиля Марии-Терезии, австрийской императрицы.
И вот превращение завершилось.
Когда цыганки уходили, их спаситель что-то чинил во дворе. Патрина подошла к нему, дернула за край клетчатой рубахи и требовательно спросила:
– Почему ты спас нас?
Тот обернулся на девочку. Он ничуть не удивился и, аккуратно вынув изо рта два маленьких гвоздика (чинил кирзовый сапог), ответил:
– Потому что вы в этом нуждались, разве не так?
– А вы кто?
Он усмехнулся:
– Я? Добрый самаритянин.
Патрина кивнула: ответ ее удовлетворил, она знала, кто такой добрый самаритянин.
А Мирикла и этого не спросила. Только, стоя уже у калитки, она вдруг подошла к этому человеку – он стоял без кепки, и было видно, как блестят сединой его просохшие от пота короткие волосы, – и прикоснулась к нему двумя пальцами, пробормотав что-то не по-русски. Он стоял, не говоря ни слова. Ветер шумел в высоких тополях, окаймлявших этот участок и скрывающих его от посторонних глаз.
Мирикла обернулась у калитки и спросила вдруг:
– Как тебя зовут?
– Георгий.
Патрина видела, как вздрогнула Мирикла от этого ответа, как напряглась, но ничего не сказала, а только прощально махнула рукой, и они побрели по дороге, по щиколотку погружая ноги в горячую, истолченную временем пыль.
Новости
«…Плато Укок считается священной, сакральной для местных жителей зоной, – поясняет Леонид Васильевич, доктор физико-математических наук, академик Российской академии естественных наук, ведущий научный сотрудник Института психофизического моделирования РАЕН, который вошел в состав недавней экспедиции на Алтай. – Эти края овеяны легендами и преданиями. Несколько лет назад здесь была найдена мумия загадочной „принцессы Алтая“, захороненной предположительно пять тысяч лет назад. Алтайцы называют ее „праматерью рода человеческого“, хотя девушка явно не относилась ни к одному из местных племен. Она имела высокий рост и европейскую внешность, носила оружие и драгоценности, напоминающие находки из скифских и древнеегипетских гробниц. Алтайцы верят, что она была кем-то вроде верховной жрицы и покровительницы местного населения. Именно в этих краях опускали свои „железные колесницы“ „огненные сыны неба“, которыми изобилуют предания древнего Востока. Возможно, между ними и „принцессой“ была какая-то связь…»
Дмитрий Лососев. «На просторах сибирских»
L’Emigree, Париж, Франция
Тексты
Людочка и сантехники, «пРОЗрение»
Сантехники ЖЭУ-1, обслуживавшего добрую половину домов так называемой верхней зоны Академгородка, могли бы выступать на сцене, сложись их жизнь совсем по-другому. Но, к несчастью, они в глубине души родились сантехниками, и ими доблестно стали. От этого их существование было безмятежно и безоблачно, как у всех людей, добившихся своей цели. Но комедийной эта парочка оставалась все равно: толстый и тонкий, флегматик и холерик – вечный дуэт скетчей и эстрадных миниатюр.
Шапиро был невероятный толстяк, которому приходилось перешивать на себя даже безразмерный камуфляж, выдаваемый в качестве «спецухи». Ванятка – крохотный, похожий на гномика человечек с ласковыми глазами и апостольской ровной бородкой, которую он никогда в жизни не брил, – как однажды выросла она на его румяном и чуточку дряблом лице, такой и оставалась до конца жизни. Но еще оба сантехника кардинально отличались темпераментом в двух ключевых состояниях русского мужика: в состоянии «выпимши» и в состоянии «с похмелья». Выпивший Ванятка погружался в меланхолию, пророчил конец света, цитировал неясные стихи о всадниках Апокалипсиса, искал Число Зверя в дверных кодах, номерах автобусных билетов и вообще в любом наборе цифр. И наоборот, чем больше остограммливался Шапиро, тем он был воинственнее, громогласнее, кричал, что скоро все бросит и уедет в землю обетованную, обличал исламский фундаментализм и вообще вел себя довольно буйно. Если бы не то печальное обстоятельство, что евреем Шапиро был только по отцу, а по матери – чистой воды хохол из рода Нечипоренко, то жить бы ему давно на берегах Красного моря.
С похмелья эти двое словно бы менялись ролями. На Ванятку находило просветление, он почти что достигал состояния сатори, которого индийские брахманы добиваются лишь путем многолетних медитаций. Если же похмел был сухой, то оно еще легче: Ванятка воспарял над миром. Он начинал вещать, рассказывая всяческие научные факты про мировой масонский заговор и «протоколы сионских мудрецов», он снова обличал – тихо, но страстно. Характерно то, что в этом случае Шапиро сопел и отмалчивался. В похмелье он бывал мизантропичен, и любимое его выражение звучало: «А мне по х… на твоего/твою/твое…» – и так далее.
Сейчас кузнецы сантехнического благосостояния народа сидели на скамеечке между двумя дворами: Ванятка просто сидел, влюбленно глядя на мир, а Виссарион Шапиро сосредоточенно – впрочем, в настоящем похмелье человек всегда сосредоточен! – выбивал из резины прокладки хитрым прибором, похожим на сопло реактивного истребителя. Виссарион ставил сопло на резиновый лист, примеривался… бац!.. и круглешок прокладки с дырочкой в середине вылетал в сторону, как гильза из пушки «ЗИС-2». Оставалось только вытряхнуть из сопла ненужную прокладку и снова приставить ее к резине.
Ванятка Виссариону не мешал. Ничуть.
– А Пушкин масоном был, – сообщил Ванятка, просветленно глядя на утренние дорожки Городка.
По причине хорошей погоды и в надежде скалдырить у кого-нибудь на банку пива они сидели на свежем воздухе. – И убили его тоже масоны. За то, что он выдал страшную масонскую тайну…
– А мне по х… на твою тайну! – проворчал Виссарион и, поставив между слоновьих ног сопло, шарахнул по его сбитому, стоптанному концу молотком. Набойка вылетела прямо в промежуток скамьи, ограниченный его ногами, попрыгала на дереве и успокоилась. Виссарион взял ее толстыми пальцами и с удовлетворением кинул в чемодан, раскрывший свой зев рядом со скамьей.
Но Ванятку сегодня распирало. Он во что бы то ни стало, хотел поделиться с Виссарионом светом истины, его посетившим. Он моргнул белесыми ресницами – Ванятка был абсолютный альбиносом – и выдал:
– И мумию волшебную у нас забрать хотят. Алкалоиды.
– Хто?!
– Перво-люди. Как боги, жили. Потом, когда Атлантида, родина ихняя, под воду ушла, они на Алтай перебрались. Так и называются – алталоиды.
– Да по х… мне на твоих алталоидов! – И Виссарион смачно выбил следующую прокладку.
– Они Симорону молились, – сообщил затем Ванятка и замолк. Образовавшаяся пауза томила.
Только Виссарион открыл рот, чтобы произнести свое фирменное «да по х… мне на твой Симорон», как Ванятка вдруг снова открыл рот и изрек не сентенцию, а целую поэму:
В четверг бываю я индусом,По пятницам опять еврей!Ем в среду рис я, как китаец,В субботу отдыхаю – иудей!Пою я в понедельник итальянцем,Французом – женщинПокоряю я во вторник!А каждой ночью симоронцемЛетаю я, ища блаженства!И до сих пор душа моя,Не ведает – какой же я?
Виссарион издал крякающий звук, покрутил головой. Мысли заворачивались спиралью вокруг одного и того же.
– Ты бы, мля, евреем… индусом разным не прикидывался, а сходил бы лучше к Катьке-киосочнице.
– Зачем?
– Пузырь бы в долг взял. Тебе дадут. Ты же Божий человек.
Напарник молчал, просветленно глядя на дорожку. В одном месте ее плиты подмыла вода, еще весной, и теперь они треснули, провалились, образовав излом, который обходили сбоку по вытоптанной траве все, кто шел по дорожке.
– А надо посиморонить на пузырь, – простодушно предложил Ванятка. – Знаешь, есть такая молитва…
– Да по х… мне на твою молитву!
Слесарь не обратил внимания на раздражение Виссариона, а подпер руку грязным кулачком и через минуту забормотал:
Лают кошки на столе,Слон мечтает о рубле!Хочет рыба в щель забиться,Хочет манной каши птица!Хочет пайщик добрый пай,Симорон, бутылку дай!
– И че? – рассерженно спросил Виссарион. – Ай, мля! Сука…
Он ударил себе по пальцу.
В это время какая-то девица, крутобедрая, в обтягивающих джинсах, торопливо шла по дорожке. Этот объект привлек внимание Виссариона, так как его мозг сейчас мог адекватно реагировать только на два раздражителя, а они боролись между собой всегда. Он посмотрел, прицокнул языком:
