Но слова, произнесенные патологоанатомом, заставили его застыть на месте и обернуться:
– Посмотрите вот на это, – проговорил Никанор Амвросиевич тихо. – Оно было у него… там!
Он указал Пилатику на сверток, покоившийся сбоку трупа. На белой салфетке лежало что-то странное, волосатое. Приглядевшись, следователь понял: это всего-навсего кусок алтайской бурой глины с камнями, оплетенный проросшей сырой травой, напоминающей водоросли.
В тишине прозекторской судмедэкперт тихо произнес:
– ВОТ ЭТО было у него ВМЕСТО СЕРДЦА! Поэтому я и не знаю, правильно ли указал причину смерти…
Из морга Пилатик вышел, ежась. Его трясло. С прошлого года вроде все шло, как шло: более-менее нормально, успешно. И внезапно мистика того самого, прошлогоднего зловонного разлива затопила все вокруг. Напрочь.
Каменное сердце! Да разве может быть такое?! Может. Иначе он сошел с ума. И врач – тоже. И все сошли с ума, весь мир!
Только сейчас, пытаясь вызвать такси и нашаривая сотовый телефон в кармане пиджака, он заметил, что голубую сорочку в темноте надел неправильно – наизнанку.
Интермедия с Людочкой
Дни теперь для Людочки текли извилисто, но каким-то медленным током, плетя свое кружево. Больничный вырвал ее из привычного круга. Правда, Ирка, в порядке исключения, чтобы Людочка не умерла от скуки и не свихнулась от безделья, отдала ей часть своих подъездов – мыть.
Сама Ирка изменилась. Она даже сделала прическу, отчего ее черные кудри рассыпались по широким плечам густой блестящей волной, завиваясь на шее в кружавчатые колечки. Она теперь всегда, если была рядом с Людочкой, сверкала элегантностью. Единственное неудобство представляли каблуки, но и их всякий раз, когда было возможно, Ирка наловчилась прятать в черный пакет, давая отдых ногам и становясь еще более вызывающе «неприличной», а значит, и более соблазнительной.
Она отдала Людочке еще одно платье – желтое, с пышными рукавами и подолом, трепещущее на ветру, отчего девушка стала в нем похожей на большую бабочку-лимонницу. При этом Ирка заявила строго:
– Вернете, Ваше Высочество! Вам еще нарядов надарят. А нам, фрейлинам, подчас и ходить-то не в чем!
Ирка всерьез продолжала эту игру, называя подругу исключительно на «вы» и «Ваше Высочество». Людочка сначала возмущенно шипела, как потревоженная змея, но потом привыкла. В ее комнате теперь больше не пахло пожаренной на скорую руку картошкой и капустой, а витал аромат хорошего кофе, кремовых пирожных, которые покупала Ирка, выдавая строго по норме, как чупа-чупсы своим башибузукам, и недорогого парфюма, на который только и смог раскрыться тощий девчоночий кошелек. Одежда смиренно висела на стульях, получивших такие пышные имена, как «Граф Артуа», «Маркиз де Монпансье» и так далее в том же духе.
Первое время девушка с ужасом смотрела вниз, на свои босые ступни, ставшие коричневыми за лето, сохранившими свой неизменный педикюр, и изумлялась: «Какая же я принцесса?! Почти голая (если учитывать открытость коктейльного платья!), босая…» Но Ирка выговаривала:
– Придет время, Ваше Высочество, будете на балу в алмазных туфлях танцевать. А захотите – и без них. Алмазные туфли – такая туфта!
В тот день Людочка очень кстати вспомнила о своей обуви, сданной в ремонт алтайцу. Но с утра залетела Ирка и сообщила, что ее ждут в ЖЭУ и что к одиннадцати она должна быть там как штык!
– А что такое? – испугалась девушка. – Ну, я в прошлый месяц за комнату не заплатила, но ты же знаешь…
– Не компостируйте мне мОзги, Ваше Высочество, – отрезала подруга. – Вызывают, значит, надо! Ты – принцесса! Пора бы уже привыкнуть. Помнишь, как Воланд говорил ей, этой… как ее…
– Маргарите!
– Да! Не ходите, мол, и ничего ни у кого не просите. Сами, засранцы, придут и все дадут! Вот так!
– Ага.
– Ну-ка, такни!
– Чего?
– ТАК-ни! Подпрыгни и скажи: «ТАК!» Вот, молодец, Ваше Высочество! Принцессу учить – тока портить. Ладно, я побежала. К одиннадцати, не забудь!
До одиннадцати девушка решила зайти к алтайскому сапожнику, чтобы появиться в ЖЭУ (учреждении, по ее меркам, очень серьезном) все-таки обутой, как нормальные люди. Поэтому она вышла пораньше, шагая по умытым дорожкам Академгородка, еще влажным от осевшей на них утром росы. Людочка рассматривала мир и удивлялась: ей было хорошо в нем! И просинь неба, и зелень сосен с березками, и даже красные мусорные урны казались ей поручителями счастья. Но надолго ли?
Подходя к тому самому дому, где ее так испугала белая собака, Людочка с удивлением заметила, что крыша над спуском в подвал покороблена и разворошена, самой железной входной двери нет – там зиял проем – а возле ступеней лежит какая-то несгоревшая, закопченная дрянь: матрасы с хищно выскочившими пружинами, обломки табуреток, тряпье. Пахло горелым. Над кучей стояли два местных дедка, из современных «пикейных жилетов», и ожесточенно спорили. Один из них был большой, грузный, а второй – сухонький, в фетровой шляпе и с тросточкой.
– Я те говорю, Максимыч! – обиженно гудел тот, что был больше. – Я в «Сибакадемстрое» больше объектов сдал, чем твоя старуха тапок исшаркала! И пожароопасность мы на «ять» сдавали. Да если бы там такой огонь был, то дом бы не выдержал! По перекрытиям, знаешь, как огонь идет?!
– Я ничего не знаю! А только вот, смотри, у Матвеевны из первого подъезда там унитаз стоял. Старый. Она его на черный день оставила, когда ей зять на новый поменял, так этот унитаз в пепел обратился! Фарфор! Тронул рукой – он и рассыпался. В пыль чистую.
Грузный скривился.
– А как же Витька-мент? Когда пожарные подъехали, он из подвала торчал. Ежели бы там такое пламя было, то он бы себе все хозяйство по самые яйцы отжег, а так только подметки поплавились да задница лохмотьями слезла.
– Потому как мударик твой Витька, – просто заключил сухонький. – Алкашей ничто не берет: ни вода, ни огонь!
– Мударик, – согласил его оппонент. – Только не мой, Максимыч. Так вот, ежели мое мнение хочешь знать, так я сам по пьяни где-то задницей в костер сел – и все. И говорю тебе: не было там никакого огня.
– Как не было?! Как не было?! – закипятился старичок. – Все сгорело, вчистую. Вместе с чуркой-сапожником.
– Интересно, – ядовито поинтересовался второй, – а чурка-то как? Что, и горсточки пепла не осталось? Ни косточки?!
– Он того… – сухонький задрал палец вверх и показал. – Он ТУДА ушел. Потому как шаман. Все они, шаманы, оттудова…
– Ну, ерунду ты мелешь, Максимыч.
Они разговаривали, не обращая внимания на Людочку, а та сбилась с шага и остановилась растерянно. В этот момент из закопченного по краям дверного проема подвала вышли два человека в огромных, по моде, фуражках, кое-где испачканных сажей. Они тоже оживленно спорили.
– Ну не знаю! – говорил один из них, судя по погонам, старший званием. – Возгорание было – факт. Ущерб есть – факт. А пожара – нет! Или дом такой заговоренный?
– Точно, – бубнил другой, наверняка обиженный тем, что бродили они не по пепелищу четырехэтажки. – Не по уму как-то… В городке дом заполыхал бы в два счета, если в подвале началось.
– Не говори. А тут – ни кусочка не осталось. Чуешь, один пепел?
Пожарные покинули подвал и ушли, помахивая одинаковыми коричневыми папками. Старики проводили их туманными взглядами и заспорили снова. Людочка растерянно постояла и поплелась обратно. Ее угнетало не отсутствие обуви – обходиться без нее она уже привыкла летом – а то, что вещь сгинула просто, за так. Впрочем, это было как-то не по-царски, точнее, совсем не по-царевенски, и девушка это понимала.
К домоуправлению она подошла в этом почти сомнамбулическом состоянии духа, смотря себе под ноги. И ее ушей вдруг коснулись музыкальные звуки. Людочка подняла голову и… обомлела.
Дорожка к крыльцу ЖЭУ вела узкая, из выложенных тут плиток, а заканчивалась долгим пологим крыльцом, которое было сделано таким для удобства поднимающихся по нему бабулек – основного контингента домоуправления. Сейчас по обе стороны от деревянных перил стояли двое: Ирка и незнакомая девочка с черненькими гладкими волосами, напоминавшая японку с плаката о памяти жертв Хиросимы. Ирка держала в руках губную гармошку, а девочка-японка – флейту; Ирка блистала ярко-алым платьем с голым пупком, а та, японистая, была в каких-то белых одеждах, как у жрицы.
Едва Людочка появилась на дорожке, как Ирка махнула рукой: «Начали!» – и прижала к губам гармошку. Звуки ударили наперекрест, заставив прохожих оборачиваться и замедлять шаг; стайка женщин из домоуправления (диспетчеры как раз уходили на перерыв) изумленно застыла, взирая на это музыкальное шествие.
– Ирка! Что за фокусы?! – крикнула девушка, но не успела шагнуть к подруге.
Из пыльных кустов выскочили двое: один большой и толстый, второй – низенький колобок. Их Людочка где-то видела, но где – не помнила. Оба мужичка ловко выхватили черные мешки и начали сыпать под ноги Людочки розовые лепестки! Натуральные. Розовые, желтые, красные. Отделенные от бутонов.
