— Напиши, это же твой дайрик. Вообще у тебя хороший стиль, мне нравится читать твои тексты.
— Спасибо, — лаконично поблагодарила она, а потом вдруг спросила: — Слушай, а разве у меня есть какой-то свой собственный стиль? Никогда бы не подусала.
— Есть конечно, и дневник у тебя хороший, а вот мой какой-то дурацкий. — В этот момент мне действительно почему-то захотелось стереть все свои интернетовские записи, а сам дневник удалить. — Наверное, уже больше не буду туда ничего добавлять.
— Будешь, — уверенно сообщила она. — Надо же куда-то сливать негатив? Надо. А чем еще могу помочь? Только чтением. Сочувствием еще. Как это говорят по телевизору? Оказать моральную поддержку!
— А что морально, и что аморально? — демагогично заявил я.
— Я, например, считаю моральным все то, что не доставляет проблем и неприятностей другим живым существам. — Она снова замолкает, и опять некоторое время смотрит на светлеющее небо, — Если от моих действий, кто-то пострадает, то это аморально. Если не страдает никто, а наоборот, кому-то лучше — это уже морально и нравственно. Думаю, что это правильно.
— Знаешь, всегда примерно так же считал, — признался я, покривив душой. — По поводу морали. С этим у меня никогда не было никаких проблем. Трудности в другом…
— У тебя есть какие-то проблемы? Могу чем-то помочь? Поделись.
— Спасибо, но — нет. Вообще-то не нужно было и упоминать о них. Случайно сорвалось. Понимаешь, мне от этого не станет проще жить. Это не тот случай, когда нужно кому-то выговориться, — замолкаю я на несколько секунд, смотрю вверх и разглядываю небо белой ночи, — а грузить тебя еще и моими проблемами не хочу. У тебя и своих предостаточно.
— Я справлюсь, — сказала она и сделала небольшую паузу. Потом моя спутница неожиданно сменила тему, — Вон видишь там ресторан? Это китайский. Мы там позавчера отмечали ДР моей подруги. Она тоже на дневниках. У нее ник — Айрон Аврора.
— А в миру? — настойчиво просил я.
— Лариса. А зачем тебе?
— Просто так. Хорошая у тебя подруга, как-то был у нее на дневнике. Она еще комментировала некоторые мои записи, помнишь? А ресторан дорогой?
— Как обычно. Но готовят там изумительно! Это чудо какое-то!
— У меня есть анекдот как раз на эту тему. Про ресторан. Оль, только не обижаться, договорились?
— Я? На тебя? — смеется она. — Давай твой анекдот.
— Так. Очень дорогой и стильный китайский ресторан. Посетитель подзывает официанта, и тот подходит — весь такой элегантный, лощеный и предупредительный. Посетитель: «Эта ваша осетрина совершенно несъедобна. Заберите ее и засуньте вашему шеф-повару в задницу»! Официант: «Желание клиента для нас закон. Но вашу просьбу выполнить не могу. Это — невозможно физически. К сожалению туда уже засунута утка по-пекински, омары и торт „Фантазия“».
— Фу, Феликс! Меня сейчас вырвет! Где ты эту гадость нарыл?!
— Спасибо. Я рад, — ехидно усмехнулся я.
— Так ты, нахал, еще и радуешься, когда меня тошнит! — при этом, она картинно топнула ножкой.
— Нет, — засмеялся я, — я радуюсь твоей реакции. Помнишь Семейку Аддамс? Настоящую, черно-белую?
— Смутно. Но, кажется, я поняла, о чем ты.
— Ты понимаешь меня, лучше, чем я себя!
— Понимаю, ага! — согласившись, кивнула она.
Каждый раз, когда приезжаю в Питер, мне кажется, что этот город больше Москвы. А вот народу и машин в нем меньше. На квадратный метр площади. И дышать легче, и воздух чище. В Москве я бы давно уже устал, а тут — хоть бы что! Коленка и побитая спина не в счет.
«Странная девушка, — думал тогда я. — Красивая и странная. Знакомы мы не так уж и давно, но встретились вообще только что, а такое ощущение, что знал ее всю жизнь. И это сходство! Оно вообще сводит меня с ума. Нет, про это лучше не думать, так просто-напросто полезней для душевного здоровья».
Мы машинально протянули друг другу руки, и дальше пошли уже молча. Мы тогда долго шли по сумеречному Питеру. Мы шли по городу белой ночью, взявшись за руки, как детки из детского сада. В какой-то неожиданный момент мы вдруг спонтанно поцеловались. Она была насколько красива и умна одновременно, что это, несомненно, делало ее еще больше уважаемой в моих глазах.
Тогда мне безумно захотелось ее, и она это сразу же поняла. И знала, что это знаю я. Вдруг я почувствовал, что во всем могу доверять ей и рассказываю ей абсолютно все. Я не знал тогда, что творилось в голове у нее, но помню, что происходило в башке у меня. Может быть, это и есть та краткосрочная любовь на один — два дня, которая очень быстро возникает и очень быстро заканчивается?
Что нас остановило в тот момент? Не знаю. Может быть, наличие в нашей памяти ее молодого человека который ей уже не подходит и которого она уже не любит? Или наличие обычного здравого смысла?
40. Ольга
Наличие обычного здравого смысла подсказывало, что все это я затеяла зря, и не раз потом пожалею о своей глупости. Но отступать было уже поздно. Большая часть пути осталась позади.
— Ты устал? — спросила я, когда заметила, что мой спутник стал едва заметно прихрамывать.
— Нет, просто еще в ментуре немного ударился коленом, вот оно и побаливает. Спина еще.
— Посидим? — предложила я.
— А где? — он завертел головой, озираясь в поисках лавочки.
— Да хоть тут, прямо на поребрике, — мы опустились на гранитный камень и сидели так рядышком, как два волнистых попугайчика на жердочке, — я привыкла ходить пешком по Центру. Когда не тороплюсь, то всегда иду своим ходом.
— А где ты обычно ходишь? — заинтересовался он. — Твои любимые места в Петербурге?
— Не знаю. У меня много любимых мест. Вот вчера вышла на Невском и пошла, куда глаза глядят. Почему-то так получилось, что прошла через площадь Искусств, поздоровалась со знакомыми готами, пошла мимо Спаса по Миллионной, надеясь выйти на Садовую. Но не удалось — для этого надо было еще пройти.
— Сейчас мы как раз туда и выйдем. Еще далеко?
— Уже нет, — призналась я. — Еще немного, вон и трамвайные пути уже видны. Знаешь, еду я, как-то на трамвае, никого особенно не трогаю, всецело погружен в себя любимого, как вдруг, на остановке вваливается шумная толпа школьников-старшеклассников. Все такие пестрые, продвинутые, с длинными чернеющими челками и всякими прибамбасами на пряжках ремня, болтающегося где-то низко под задницей. Но не суть. Суть в том, что эти странные создания в числе, приблизительно, полутора десятков штук, всецело овладели салоном автобуса и начали вести громкие речи о тотальном непонимании молодежных субкультур, об жестоких угнетениях от родителей, бесчеловечных преследованиях со стороны учителей и всех прочих насущных бедах, подстерегающих на каждом углу их молодые растущие организмы. А за окном город. На остановках стоят другие люди: панки в клеточку, металлисты в черной коже и разном там железе, готы в черном, редко разбавляемые какой-нибудь случайной штатской бабушкой. Куда ни плюнь — везде плюрализм личности и полная свобода самовыражения. Даже дома, заборы и прочие памятники культуры все уже до такой степени обсамовыражали цветными аэрозолями, что дальше уж и ехать некуда. И ладно бы талантливые и качественные граффити рисовали. Этот стрит-арт я и сама очень люблю. Так нет же, просто откровенные каракули или некрасиво исполненные призывы сексуально-генитального характера. А я сижу себе среди них всех, вся такая замечательная и думаю вот что. Это ж блин, повсеместно до такой степени развелось неформалов, что мы сами все давно уже маловыразительная серость да бесцветность, станем скоро угнетаемыми изгоями в своем родном городе. Будем прятаться по квартирам, работам да клубам анонимных кого-нибудь. А кругом неформалы всякие, и раз уж я не понимаю ни языка, на котором они говорят, ни моды, в которой они ходят, ни мысли, которые они испускают, то одна дорога: самой стать неформалкой и не выпадать из всеобщей культурной массы. Вставай, пора двигаться дальше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
