— Здравствуйте, пани Новакова, — еще издали закричала она, — передайте, пожалуйста Индре, чтобы к половине четвертого пришла в школу.
— Это зачем еще? — удивилась пани Новакова.
— Я толком не знаю, — призналась девочка, — меня вызвали в школу утром и велели передать всем нашим девочкам, чтобы приходили туда к половине четвертого. Там будет кто-то из полиции. Наверное, опять будут рассказывать, как надо вести себя на улице.
Пани Новакова побледнела как мел. Она даже поставила на землю сумку. Однако вскоре она пришла в себя и бросилась домой.
Индра была дома.
Пани Новакова, придя домой, вынула кошелек, долго пересчитывала деньги, потом строго сказал Индре, чтобы никуда не уходила и бросилась к соседке.
— Пани Огоун, — начала она прямо на пороге, как только соседка открыла дверь, — вы мне не одолжите на два дня пятьдесят крон. Послезавтра у мужа зарплата и я обязательно вам их отдам. Просто у меня тут случились непредвиденные расходы.
Пани Огоун с удивлением посмотрела на взволнованную соседку и пошла за деньгами.
Взяв у соседки деньги, пани Новакова чуть ли не бегом вернулась в свою квартиру и строго сказала Индре:
— Сейчас пойдем со мной в парикмахерскую, подстрижем тебя и сделаем завивку.
— Что это ты, мама, надумала? — удивилась девочка, — То я тебя просила постричь меня, а ты наотрез отказывала, а теперь нате вам.
— Я подумала, что сейчас лето настанет, так будет лучше, не так жарко, — как-то не очень уверенно ответила пани Новакова. — Пойдем быстрее, а то я встретила Татьяну, та велела тебе передать, чтобы ты к половине четвертого пришла в школу.
Удивленная девочка только пожала плечами. Еще больше ее удивило то, что мать повезла ее в парикмахерскую на другой конец города.
Вернулись они уже около трех часов, когда пан Новак уже покончил в одиночестве со своим обедом и собирался возвращаться на работу.
— Где это вы бегаете? — спросил он, а когда заметил постриженную и завитую дочку, даже рот открыл от удивления. — Что это ты с девочкой сделала? Не рано ли ей красоту наводить?
— Потом все расскажу, — отмахнулась от него пани Новакова и обернувшись к дочке сказала, — А ты иди сейчас в школу. Будут спрашивать, что с твоими волосами, скажи, что еще вчера постриглась на лето, чтобы жарко не было.
Когда за Индрой закрылась дверь, пани Новакова, как мешок с песком осела на табурет и с ней началась истерика. С большим трудом пан Новак сумел выяснить, в чем дело. Осознав, наконец, что происходит, он взял жену под руку и отвел ее к соседке.
— Пани София, — обратился он к ней, — у меня жене что-то плохо, а мне надо срочно возвращаться на работу. Приглядите, пожалуйста, за ней, пока не вернусь я или кто-нибудь из дочек. И, ради Бога, только не выпускайте ее никуда одну. Очень вас прошу.
— Конечно, конечно, — засуетилась соседка.
Она провела почти бесчувственную пани Новакову в комнату, уложила ее на диван и стала делать холодный компресс. Пани Новакова была словно в забытье и только время от времени словно в бреду начинала бормотать:
— Ах, Индрочка, девочка ты моя.
Все девочки из дома уже к шести часам вечера вернулись из школы, а Индры все не было. Пани Новаковой становилось все хуже и хуже.
Но, наконец, около восьми часов появилась и Индра. Услышав про ее возвращение, пани Новакова ожила прямо на глазах.
— Ты что там так долго? — слабым голосом спросила она дочь, когда они вернулись домой.
— Знаешь, нас всех привели в спортивный зал, — сказала Индра, и там заставляли пройтись с велосипедом перед какой-то женщиной. Я испугалась, решила, что это ищут твоего знакомого, и мне стало плохо. Поэтому я и пошла самой последней. Но женщина меня не узнала.
— Ну, и слава Богу, — сказала пани Новакова, наливая себе в рюмку какие-то капли. — Ну, и слава Богу. И забудем об этом. И не будем больше вспоминать.
Прага, дворец Печека, 28 мая 1942 года 21 час 00 минут
Дверь кабинета Абендшена открылась, и в ней появился Далюге. Штурмбанфюрер вскочил, но Далюге махнул рукой:
— Сидите, сидите. Я шел мимо, увидел, что вы еще здесь, и решил зайти узнать, что нового принес сегодняшний день.
Вид у обергруппенфюрера был довольно мрачный.
— Состояние у Гейдриха тяжелое, — устало сказал Далюге, усаживаясь на стул рядом со столом, — если он умрет, в Берлине будут в ярости. Я только что разговаривал с Франком: он обещал фюреру, что поймает преступников до 18 июня.
— Почему именно до 18-го? — удивился Абендшен.
— Не знаю, — пожал плечами Далюге, — наверное, просто отсчитал три недели.
— А что с Гейдрихом? — поинтересовался штурмбанфюрер. — Вчера говорили, что операцию он перенес хорошо. И, насколько я разбираюсь в медицине, ранение у него серьезное, но далеко не смертельное.
— Сегодня с утра у него поднялась температура, — пояснил Далюге, — До сорока. Врачи рассматривают три варианта: где-то идет воспалительный процесс, бомба была отравлена или у него началось заражение крови. Из этих трех вариантов как-то бороться можно только с первым.
— Если бомба была отравлена, — заметил Абендшен, — то каким-то слабым ядом медленного действия. Но в этом случае и один из преступников сейчас должен находиться в тяжелом состоянии: осколки попали и в него. Надо подумать, как этим можно воспользоваться.
— Что с опознанием девочки? — перевел разговор Далюге.
— Девочку не нашли, — признался Абендшен.
— Почему? Ведь ваша свидетельница заверяла, что узнает ее. И она ведь сама пришла к нам.
— Все так, — вздохнул штурмбанфюрер. — И, однако, опознание ничего не дало. Я сам сейчас сидел и думал, почему так получилось. Изменить внешность девочка не могла.
— Что ей могло помешать? — не согласился Далюге. — Есть множество простых способов изменить внешность. Причем они не требуют ни особых навыков, ни специального оборудования.
— В данном случае это не подходит, — покачал головой Абендшен. — У девочки было слишком мало времени: никто не знал, что мы знаем про эту историю с велосипедом. Во-вторых, если девочка придет в школу с измененной внешностью, то это обязательно вызовет интерес со стороны подруг. Такого нигде не замечено. Я тут подумал о другом. Тот, кто посылал девочку за велосипедом, знал, что это дело рискованное. И все же послал. Он вряд ли посылал своего ребенка. Своим ребенком так не рискуют. А значит, девочка могла быть из другого района.
— Хотите проверить все школы города? — нахмурился Далюге.
— Нет. На это уйдет слишком много времени и слишком слабая надежда на успех. С девочкой у нас не получилось.
— И за что вы теперь хотите зацепиться?
— Пока не знаю. У меня такое чувство, что мы знаем об этих парашютистах больше, чем подозреваем. Я с самого начала года так или иначе занимаюсь парашютистами. Информации набралось достаточно много. Надо только ее систематизировать. Ведь этот Вальчик был почти у нас в руках. Надо попробовать собрать воедино все, что с ним связано и поискать зацепку там. Группа была выброшена в ночь на 29 декабря. Обычно забрасывают тройками, но, возможно, здесь мы имеем дело с усиленной группой. Одной из задач группы была связь с агентом, которым являлся офицер абвера. Вполне возможно, что после ареста этого агента группа была переориентирована на покушение. Я ждал, что они вчера выйдут в эфир, чтобы доложить о выполнении задания. Но этого не произошло. Возможно, радист тоже участвовал в операции и не успел добраться до рации. Посмотрим, что принесет сегодняшний день. Я отправил туда еще две пеленгационные машины. Рация работает за городом, в дикой местности, и это осложняет ее ликвидацию. На сегодняшний день я приказал оцепить весь район и выделил для этого дополнительные силы.
— Это где-то под Прагой, — нахмурился Далюге.
— Нет, довольно далеко, в Пардубице.
— Но большинство пассажирских поездов отменено, — напомнил Далюге, — на дорогах усиленные патрули. В связи с этим у них могут возникнуть проблемы.
— Могут, но нельзя упускать и того, что они могли добраться туда еще вчера, — предположил Абендшен. — Просто ждут условного времени для связи.
— Какие еще возможны варианты? — спросил Далюге.
— Многие хозяева подозрительных квартир срочно выехали в другие регионы, — сказал Абендшен, — Причем некоторые даже еще до покушения. Если те, кто уехал после, могут сослаться на то, что испугались возможных репрессий, то те, кто уехал раньше, явно знали о покушении.
— Может быть, стоит взять вторую часть и применить к ним жесткие методы допроса? — предложил Далюге.
— Я не сторонник жестких методов допроса, — покачал головой Абендшен, — в таких случаях люди часто оговаривают себя и других, или выдают второстепенную информацию, а главное все же умудряются скрыть. Нет, с этим, я думаю, пока подождем.
