Несколько раз Миша поворачивал бумажку к звездам, пробуя прочесть цифры, но ничего не выходило. Карандаш стерся, и цифры были написаны очень слабо.
Петру Васильевичу пришла мысль попытаться разобрать написанное при фосфорическом свете моря. Они сползли вниз, и Дружинин осторожно приблизил бумажку к волнам. Волна мягко коснулась скалы и засветилась тонким, голубоватым светом. К сожалению, фосфорическая вспышка, осветившая бумагу, длилась всего лишь миг. Тогда Петр Васильевич опустил руку в воду, теплую, как парное молоко, и стал быстро шевелить пальцами. Вода тотчас вспыхнула, и бумага осветилась, однако не настолько ярко, чтобы можно было прочесть написанное. Пока Дружинин пытался прочесть бумагу, Петр Васильевич продолжал шевелить пальцами, унизанными синими искрами, как брильянтовыми перстнями. Однако из этой затеи ничего не вышло. Пришлось прибегнуть к старому, испытанному средству: накрыться с головой пиджаком и осторожно посветить фонариком.
«Перерыв связи десять дней разрешаем. Срочно меняйте тактику. Случае возможности установите прямую связь находящимися катакомбах отрядами и партийными организациями. Агентурную разведку не прекращайте. Вашу работу оцениваем на „отлично“. Большое спасибо. Загородные ходы в катакомбы блокированы. Постарайтесь найти ходы в самом городе. По имеющимся у нас сведениям, схема ходов в катакомбы черте города имеется бывшего профессора университета Светловидова. Свяжитесь с ним, постарайтесь получить схему. Результатах радируйте. Привет».
— Вы слышали? — обратился Дружинин к Петру Васильевичу.
— Профессор Светловидов…
— Вы его знаете?
— Он у нас в гимназии даже одно время преподавал историю. Если это, конечно, тот самый Светловидов, Африкан Африканович.
— Это его имя и отчество?
Петр Васильевич улыбнулся:
— Да.
— Чудацкие были у людей имена при старом режиме, — сказал сержант Веселовский, сматывая антенну и осторожно зевая в рукав.
— Где живет, не помните? — коротко спросил Дружинин.
— Ну, где же там! — махнул рукой Петр Васильевич. — Ведь столько лет прошло! Я, признаться, думал, что он уже давно помер.
— Как видите, нет.
— Так, значит, ему сейчас лет восемьдесят, не меньше.
Дружинин лег на живот, положил подбородок на руки и задумался.
— Тем не менее мы его должны найти, этого самого вашего Африкана Африкановича, — наконец обратился он к Бачею. — Вы, как старый одесский волк… Это уж по вашей части.
— Хорошо, — сказал Петр Васильевич. — Только я совершенно не представляю, как я его буду искать.
На это Дружинин ничего не ответил. Казалось, он спит. Может быть, он и в самом деле задремал, убаюканный редкими-редкими теплыми вздохами моря. Все трое, одолеваемые сном, долго молчали. Наконец Дружинин перевернулся на спину, с хрустом вытянул руки и так громко зевнул, что Миша испуганно сказал:
— Тише!
— Виноват, — засмеялся Дружинин и стал делать гимнастику, разгоняя сон.
Где-то далеко, за обрывами, сонным, хрипловатым голосом пропел петух.
— Слушайте, — сказал Дружинин, дотрагиваясь до колена Петра Васильевича, — как, вы говорите, фамилия этого типа?
— Какого типа?
Петр Васильевич никак не мог привыкнуть к странному мышлению Дружинина: невозможно было уловить, когда у него зарождалась какая-нибудь мысль, таясь под спудом и созревая, пока вдруг не обнаруживалась в виде неожиданного и не сразу понятного вопроса. Петр Васильевич наморщил лоб, силясь понять, о каком «типе» спрашивает Дружинин, какая подспудная мысль привела его к этому вопросу.
— Н… не улавливаю — какого типа? — еще раз сказал Петр Васильевич с недоумением.
— Ну, этого вашего друга детства, который держит на Дерибасовской улице комиссионный магазин. Колесничук, что ли?
— Ах, вот что! Колесничук. — Петр Васильевич нахмурился и стал злобно покусывать губы. — Такая оказалась гадина!
— Что он собой представляет?
— Вы же видите что. Дезертировал из Красной Армии и теперь торгует на Дерибасовской разным барахлом.
— Вы его давно знаете?
— В одной гимназии учились, начиная с приготовительного класса. И потом — всю жизнь… До самого последнего времени… Сколько раз он приезжал в Москву со своими годовыми отчетами! Всегда у нас останавливался… И я у него перед самой войной жил… Друг детства! — почти с отчаянием говорил Петр Васильевич. — Вы подумайте только!
— Бывает, — сухо заметил Дружинин.
— Да, но что же это такое? Это значит — в его душе все время жил мещанин, мелкий собственник, трус, обыватель, лавочник?
— Что ж удивительного? — сказал Миша, изо всех сил борясь с утренней зевотой и напрягая скулы. — Родимые пятна капитализма.
— Вот именно! — оживился Петр Васильевич. — Все-таки в конце концов заговорил лавочник.
Дружинин с интересом мотнул головой:
— А что, этот ваш дружок Колесничук разве из купеческой семьи?
— Собственно, не совсем из купеческой, но близко к тому. Его батька был приказчиком у братьев Пташниковых.
— Стало быть, по торговой части. Так, так… Богато жили?
— Где там! Всю жизнь перебивались. Эти самые знаменитые братья Пташниковы из своих приказчиков все соки выжимали. А вот поди ж ты!..
— А что он вообще за человек? Не предатель?
Петр Васильевич задумался:
— Кто его знает… Видно, в чужую душу не влезешь.
— Нет, я не об этом. Как он в детстве, в гимназии? По природе было в нем что-нибудь предательское или не было? Вы понимаете, о чем я говорю? Ну, там, по отношению к товарищам… Не ябедничал? Не шептал на ухо учителям?
— Это нет, — решительно сказал Петр Васильевич. — Вообще всегда был замечательный товарищ. Но, повторяю, как видно, в чужую душу не влезешь.
Казалось, эти последние слова Петра Васильевича не привлекли особого внимания Дружинина, как-то скользнули мимо.
— Да, бывает… — сказал он равнодушно. — Ну, а потом? Во время гражданской войны, интервенции?
— Вместе со мной служил на бронепоезде «Ленин». Можно сказать, устанавливали Советскую власть в Одессе.
— Так… — Дружинин задумался. — Он коренной одессит?
— Коренной.
— Так, может быть, он нам поможет найти профессора Светловидова? Как вы думаете?
Петр Васильевич с недоумением, почти с испугом уставился на Дружинина не шутит ли он? Но, по-видимому, Дружинин не шутил, так как сейчас же стал развивать свою мысль:
— Обычно все коренные жители так или иначе знают друг друга. Во всяком случае, слышали друг о друге. Всегда могут найтись общие знакомые, родственники. Не так ли? Я думаю, Колесничук поможет вам отыскать Африкана Африкановича.
Теперь уже Дружинин говорил о посещении Колесничука Петром Васильевичем как о чем-то решенном и вполне естественном. Он уже не советовался, а в мягкой форме приказал:
— У нас имеются сведения, что немцы и румыны отпускают военнопленных местных жителей. Вы — местный житель. Место вашего рождения — Одесса. Так что вам будет легко договориться с Колесничуком.
— Я буду договариваться с Колесничуком?! — мрачно спросил Петр Васильевич.
— Ну да, вам придется с ним как-то объясниться. И этот вариант будет самый естественный. Мне кажется, вы что-то говорили о своих вещах, которые вы оставили у Колесничука на квартире?
— Да, — угрюмо сказал Петр Васильевич. — Я оставил у этого типа свой штатский костюм, ботинки, пальто, диссертацию.
— Это замечательно! — воскликнул Дружинин, потирая руки. — Просто замечательно! Стало быть, вы пойдете к Колесничуку за своими вещами.
Петр Васильевич издал горлом отрывистый звук и стал нервно мять пальцами щеки, подбородок.
— Слушайте, — сказал он глухо, — вы меня лучше не посылайте к этому мерзавцу… Ничего не получится… Потому что я… потому что я… набью ему морду! — вдруг воскликнул Петр Васильевич дрожащим голосом.
— Только тихо! — заметил Миша.
— Клянусь вам честью, я набью ему морду, — убежденно, со слезами в голосе повторил Петр Васильевич шепотом.
— Не думаю, — сухо сказал Дружинин и стал грызть ногти.
А Миша только махнул рукой и перевалился на другой бок, стараясь поудобнее устроиться на острой поверхности скалы.
Петр Васильевич некоторое время посапывал носом и блестел глазами, в которых таинственно отражались утренние звезды. Дружинин терпеливо переждал, пока он отсопится, и потом миролюбиво продолжал:
— Между делом вы у Колесничука позондируйте почву насчет Африкана Африкановича и, если вам повезет и вы что-нибудь узнаете, отправляйтесь прямо к нему и посоветуйтесь относительно входа в катакомбы в черте города. Словом, разузнайте, не поленитесь. Это очень важно.
— Я набью ему морду, — грустно сказал Петр Васильевич.
Дружинин некоторое время молча грыз ногти, а потом, как бы вскользь, заметил:
