Пробормотав эти странные, забытые слова, Колесничук открыл глаза и увидел Петра Васильевича, который стоял посредине комиссионного магазина, расставив ноги и заложив палку за спину, и в упор смотрел на Колесничука. Но Колесничук не только не узнал Петра Васильевича, а даже как-то не обратил на него особого внимания. Он лишь сделал неопределенный жест рукой, как бы приглашая покупателя выбирать все, что ему понравится, из вещей, выставленных на полках. И по этому вялому, безнадежному жесту сразу можно было понять, что магазин горит. Скользнув по Петру Васильевичу мутным, невидящим взглядом, Колесничук снова забормотал:
— «По своему юридическому значению тратта является обязательством трассанта ответствовать за то, что платеж по векселю будет произведен трассатом…» — Он еще раз глубоко вздохнул и, прикрыв глаза красными, воспаленными веками, как в бреду, повторил с мучительной улыбкой: Трассантом и трассатом… Так-с…
О, если бы Петр Васильевич мог хотя бы только подозревать всю правду, если бы он мог читать в мыслях, если бы он знал, какой ад происходит в душе его старого друга Колесничука! Перед Колесничуком в это время стоял призрак неотвратимого дня, когда истекал срок уплаты по векселям. Срок приближался. Расположившись за конторкой и обливаясь потом, Колесничук в сотый раз пытался вникнуть в смысл статьи «Вексельное право». Он был слишком подавлен, слишком разбит, чтобы возобновить в памяти и хладнокровно разобраться во всех тонкостях вексельного права, изложенного сухим научным языком, со множеством специальных терминов. Он быстро пробегал глазами колонки убористого шрифта, путаясь в словах: «ремитент», «трассат», «презентант», «акцепт», «индоссант», «индоссамент»… Он никак не мог понять, кем же он, собственно говоря, является: трассантом, трассатом, индоссантом или индоссаментом?..
Колесничук был весьма близок к помешательству. Он ничего не замечал вокруг. Между тем уже давно перед ним стоял человек в синем пиджаке и кремовых брюках, рассматривая его в упор глазами, в которых светилось плохо скрытое презрение с оттенком гадливого любопытства. Несомненно, это был покупатель. Колесничук, не отрываясь от словаря, сделал ему пригласительный жест, но, так как покупатель продолжал неподвижно стоять перед конторкой, Колесничук наконец очнулся, и дух господина Пржевенецкого нехотя вселился в него. С видом пожилого, глубоко несчастного и плохо скрывающего свое несчастье человека Колесничук грациозно изогнулся над конторкой и произнес заученным тоном:
— Чем могу служить, мсьё?
И в ту же секунду узнал Петра Васильевича.
Это было совершенно невероятно, но все же это было так: перед Колесничуком стоял, заложив за спину бамбуковую палку, не кто иной, как Петр Васильевич Бачей, тот самый Бачей, с которым Колесничук проводил такие упоительные дни накануне войны, которого он провожал на фронт и который, очевидно, судя по всему, оказался предателем и дезертиром. Ультрамариновый пиджак, кремовые брюки, обручальное кольцо, бамбуковая трость, развязный и в то же время несколько, как показалось Колесничуку, смущенный вид, вид изменника и негодяя… От кого угодно можно было ожидать такой подлости, но только не от Петьки. Нет, положительно, мир был населен подлецами.
Впрочем, Колесничук за последние дни перенес столько ударов, столько подлостей, что ничто уже не могло его ошеломить. Он уже готов был медленно выйти из-за конторки, подойти к бывшему другу, смерить его с ног до головы презрительным взглядом и сказать: «Ну, гад, здравствуй! Расскажи, как ты продал родину?» Но он вовремя сдержался, вспомнив, кто он такой и какую роль играет.
А Бачей неподвижно стоял перед ним, в свою очередь еле сдерживаясь, чтобы не дать ему по морде.
40. «БЕ3 ОБОРОТА НА МЕНЯ»
Оба смотрели друг на друга с деланными улыбками, скрывавшими бушующую в их душе ненависть.
— Боже мой, кого я вижу! — сладко пропел Колесничук, жмурясь от фальшивого удовольствия и произнося слова «боже» и «вижу» с такими изысканнейшими черноморскими интонациями, что у него получилось «божьже» и «вижьжю». — Господин Бачей!
— Господин Колесничук! — в том же духе воскликнул Петр Васильевич, облизывая сухие губы и всеми силами души стараясь сделать свои злые глаза как можно более добрыми.
— Какими судьбами?
— Шел по Дерибасовской и вдруг вижу: «Комиссiонный магазинъ „Жоржъ“ Г.Н.Колесничука». Неужели, думаю, это наш Жора Колесничук? Дай заскочу. Оказывается, это ты.
— Представь себе, это-таки я!
— Ну, я очень, очень рад тебя видеть!
— И я тебя тоже.
Они оба некоторое время поколебались и потом одновременно протянули друг другу руки.
— Здорово, старик!
— Здорово!
Они долго, с внутренним отвращением пожимали друг другу руку и оба невесело, смущенно хохотали, пряча глаза.
— Как живешь, старик? — сказал Петр Васильевич. — Что поделываешь?
— Ничего себе. Спасибо. Как видишь, мало-мало коммерсую.
— Чего? — не совсем понял Петр Васильевич.
— Коммерсую, — застенчиво повторил Колесничук странное, но вполне русское слово, которое в Транснистрии имело всеобъемлющее значение самых разнообразных форм торговой деятельности, вплоть до продажи на базаре подержанных штанов.
— А, да-да, — поспешно сказал Петр Васильевич, испугавшись, как бы Колесничук не заметил, что он не знает этого общеизвестного глагола «коммерсовать».
— Ну, а ты что робишь?
— То же самое, коммерсую, — пожал плечами Петр Васильевич.
— В Одессе?
— Не. Я сюда только на днях приехал… из Плоешти, — совершенно неожиданно для самого себя сказал Петр Васильевич, глубоко удивляясь, откуда вдруг выскочило это слово «Плоешти». Однако город Плоешти оказался очень кстати. Случайное его упоминание сразу приблизило Петра Васильевича к выполнению задания, ради которого он и нанес визит негодяю Колесничуку.
— А, Плоешти! — воскликнул Колесничук. — Понял я вас! Нефть! Коммерсуешь по нефти?
— Отчасти, — уклончиво сказал Петр Васильевич. — Я нечто вроде представителя юрисконсульта одной смешанной румыно-американской нефтяной компании, которая послала меня в Одессу с очень интересным заданием.
Петр Васильевич слышал, что, несмотря на войну, в состоянии которой находились Румыния и Америка, в Плоешти процветали американские нефтяные фирмы, и, для того чтобы придать своей воображаемой деятельности больше правдоподобия, он тут же, не сходя с места, придумал весьма солидный и правдоподобный вариант смешанной румыно-американской нефтяной компании. Еще в точности не зная, что из этого может выйти, но чутьем разведчика понимая, что из этого непременно выйдет что-нибудь полезное, он стал весьма художественно врать насчет крупных интересов, которые имеет его смешанная компания в Одессе, и даже глухо намекнул, что имеются серьезные предположения, будто в районе Одессы находятся богатые месторождения первоклассной, высококачественной нефти. Он врал весьма вдохновенно.
— Что ты говоришь! — воскликнул Колесничук.
— То, что ты слышишь.
— Вот это номер!..
— Только я тебя умоляю! Я тебе это доверил, как другу. Никому ни слова.
— За кого ты меня считаешь!.. Нефть под Одессой! Нет, это-таки номер! Куда ж смотрела Советская власть?
— А, Советская власть! — пренебрежительно сказал Петр Васильевич и, в душе презирая себя, махнул рукой. — Разве большевики что-нибудь понимали? Вот Америка — это да.
— Америка — это да! — вздохнул Колесничук. — Да и Германия, знаешь, тоже…
— Что «тоже»?
— Тоже, так сказать, могучая страна, — выдавил из себя Колесничук. Скажешь — нет?
— А кто ж спорит?
— Я ж тебе и говорю, что никто не спорит.
Некоторое время они оба молчали, ощущая такую тошноту, будто напились помоев.
— Так, говоришь, нефть? — наконец сказал Колесничук, со скрытой ненавистью поглядывая на Петра Васильевича.
— Высокооктановая, — подтвердил Петр Васильевич. — Имеются все основания предполагать. Я, собственно, за этим и приехал. Надо навести справки, проверить. Есть сведения, что до первой мировой войны какие-то чудаки даже производили в районе Одессы специальные изыскания. По-моему, к этому делу имел отношение наш Африкан Африканович. Помнишь нашего Африкана?
Лицо Колесничука сразу просветлело, как бывало каждый раз, когда они начинали предаваться воспоминаниям. Наш Африкан! Конечно, он его помнил. Как он мог забыть этого чудака-историка, самого незлобивого, кроткого и самого умного преподавателя, энтузиаста своего предмета, каждое лето затевавшего под Одессой археологические раскопки скифских курганов и стоянок первобытного человека!
— Небось старик уже давно сыграл в ящик? — сказал Петр Васильевич небрежно.
— Представь себе, жив.
