Я уже сдал свой паспорт, лишившись гражданства. На руках у меня была маленькая бумажка с фотографией. Она давала мне право выезда из СССР без права въезда... В графе «гражданство» напечатано — «без гражданства».
У родителей дома устроили небольшой сабантуй. Саша Скворцов играл на скрипке «колнидрей». Было человек двадцать. Мы крепко выпили и обнялись на прощанье.
Наступил последний день моего пребывания в СССР. Как запланировал заранее, утром сходил на тренировку в спортклуб и потягал штангу. Для меня это было важно: доказать самому себе, что даже в один из самых критических моментов моей жизни смогу функционировать по запланированному графику. Это не зависит от моих эмоций или препонов власти. Важно оставаться самим собой.
Я ещё раз окинул взглядом комнату, бывшую моим домом 31 год.
Всё, кроме книг, осталось на месте. Стоял наш огромный старинный деревянный шкаф, большой стол, за которым мы когда-то сидели всей семьёй. Стояла старая родительская кровать, на которой, как я предполагаю, меня зачали в 1944 году. Стоял мой холодильник, купленный по счастливому случаю и служивший предметом моей гордости. Стоял мой проигрыватель, на котором я часто слушал песни Высоцкого ещё на «костях», старых рентгеновских снимках.
Каким-то чудом уцелел детский ночной горшок, на котором я торжественно восседал на нашем балконе. Мама называла это «посадкой на трон». Всё, что я вынес из комнаты, — это была небольшая сумка через плечо, в которой находилась зубная щётка, пара нижнего белья, чистая рубашка и две бутылки водки, данные ребятами на прощанье. Денег у меня было девяносто долларов.
Это всё состояние, нажитое мною за всю жизнь. На выходе около дома меня ждал друг. Я не позволил ему подняться ко мне, так как хотел попрощаться с домом в одиночестве. Отдав ему ключи от комнаты, я предложил ему забрать и разделить между друзьями всё моё нехитрое имущество.
Мы поехали к родителям, а затем — в аэропорт. По дороге прощался с Ленинградом — я очень любил мой город. С каждой улицей, с каждым мостом, с каждой набережной были связаны воспоминания детства и юности. Я ведь островитянин, родился на Васильевском острове. Это самый большой из 101-го острова в Ленинграде. Царь Пётр намеревался построить вторую Венецию. Улицы Ленинграда прямые, как стрелы, должны были превратиться в каналы. Венецией город не стал. Лишь иногда Нева выходила из берегов и заливала улицы. Я был ещё школьником, когда случилось большое наводнение.
Наша 6-я Линия была залита водой. В парадном тоже стояла вода. Я наблюдал наводнение с балкона. Мама меня никуда не выпускала, да и выпускать было некуда. На улицах появились лодки — совсем, как в Венеции.
У Поцелуева моста мы с Наташкой целовались. Позже была Таня, моя нерешительная подруга. У неё не хватило смелости пойти за мной, когда я её призвал. Потом она с горечью говорила, что я должен был её лучше убеждать. Подобная проблема была у меня со многими женщинами. Никто из них не хотел понять, что для того, чтобы кого-то убедить — нужно, чтобы убеждаемый слушал и хотел слышать. Это касается не только женщин.
У меня всегда было развито звериное чувство выживания и предвидения. Мой инстинкт подсказывал, что делать и как делать. Мне оставалось только следовать за своей интуицией. Я не держал это в себе, а пытался убедить окружающих, но они почему-то оставались сзади. Потом мои слушатели жалели, что не поверили, иногда обвиняя меня в некачественном объяснении. Уезжая из СССР, я говорил всем моим друзьям, что Союз рухнет, что будет война между республиками. По ночам я просыпался от этих видений. Я писал письма родителям из Израиля, что они должны немедленно уехать из-за хаоса будущего развала. Эти письма до сих пор хранятся у нас дома. Когда я говорил — друзья смотрели на меня, как на больного. Так это было.
...Мы приехали в аэропорт. Нас было несколько человек — родственники и друзья. Настроение — двойственное. Я предъявил свои документы и прошёл вовнутрь. Оглянувшись, заметил, что никого рядом не было. Оказалось, что по инерции входной контроль я уже миновал — тут же развернулся, чтобы вернуться и попрощаться с провожающими.
Появился офицер и заслонил путь назад, говоря, что туда нельзя. У меня всё внутри оборвалось. Я не попрощался с родителями! Грубо подвинув офицера рукой и сказав ему: «Да пошёл ты ... Можешь меня арестовать», прорвался обратно. Прощание было тяжёлым. Мы обнимались, папа и мама плакали. У меня тоже глаза застилало слезами. Мы не верили, что когда-нибудь встретимся. Я уезжал навсегда.
Оставлял за собой слепого отца; мать и всю свою прошлую жизнь.
...Через несколько часов взлетели. У меня неожиданно появилось совсем другое чувство — странное чувство летящей птицы. Я смотрел из окна самолёта на остающийся позади Ленинград. Мне было хорошо. Я парил, оставляя за собой своё прошлое. Меня уже никто не мог догнать. Когда-то, стоя на палубе подводной лодки и глядя на Северное сияние, у меня появилась на секунду в голове сумасбродная идея — улететь бы отсюда, как птица.
Тогда я испуганно отогнал эту мысль. А сейчас — улетал. И не был первым. Передо мной это сделал булгаковский Мастер улетая из Москвы. Я испарялся, уходил в неизвестное. Мне было абсолютно всё равно, что меня ждёт.
Я наслаждался парением.
Глава 24
Хочу сказать...
Я хотел бы закончить эту часть книги анализом происшедших со мной событий на этом этапе моей жизни и понять, как это всё у меня получилось. Мне было важно дать отчёт об этом себе самому. Я часто задавался вопросом: как мне удалось разыграть игру с такими плохими начальными картами и выскочить из СССР? Согласно всем рациональным правилам известной мне игры, это не должно было случиться. Подумав и поразмыслив, я нашёл следующие объяснения:
1. Получение вызова объясняется моими полученными в армии навыками «выживать».
2. То, что Невский Морской завод, в лице Ткача, парторга и отдела кадров, дали мне уехать со второй формой секретности, можно объяснить лишь страхом перед наказанием, которое их всех ожидало. Они ведь предоставили мне полномочия, которые не имели права давать. По принципу: «Своя рубашка ближе к телу».
3. Тот факт, что служба на ПМ-130, связанная с атомными подводными лодками, не остановила моего выезда из СССР — я объясняю тем, что в моём армейском деле фигурировала только последняя воинская часть, то есть штрафная рота.
4. Рекомендация отдела кадров Мариинского театра выгнать меня из СССР объясняется правильно выбранной тактикой личной фронтальной атаки на совслужащих, у которых самих «рыльце в пушку».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
