Для «места в жизни» этой рукописи имеют значение некоторые замечания редакционного характера. Сорок третья ночь заканчивается необычной формулировкой:
На этом месте утренняя заря прервала Шахразаду, и все закончилось. Салам! (ва-с-салам).
Можно было бы передать эти заключительные слова также как «и привет!». Очевидно, здесь у переписчика не хватило терпения для полноценной «ночной формулы», и он распрощался со своими читателями фамильярным тоном.
Точно так же интересны пояснительные примечания по содержанию историй, например когда указывается:
…заметил рыбак что-то, что барахталось в воде. То есть в Ниле.
Когда шейх подошел к трону, чтобы сорвать со лба рубин, имеется в виду со лба старика…
Пояснения «то есть…» или «имеется в виду…» не являются частью собственно истории. Речь идет скорее о заметках «между строк». Эти примечания написали между строк неизвестные читатели или владельцы предыдущей рукописи. Своими заметками они хотели что-то сообщить более поздним читателям, а именно в нашем конкретном случае, на чьем лбу находится рубин или же о какой воде идет речь. Эти так называемые междустрочные примечания были затем при переписывании рукописи включены в текст новой копии, как это часто происходит в арабских рукописях.
Но что же делать переводу с такими феноменами? Эти препятствия можно было бы устранить с помощью пояснительного исправления, например, так:
…заметил рыбак что-то, что барахталось в воде Нила.
Когда шейх подошел к трону, чтобы сорвать рубин со лба старика…
Однако тогда были бы утеряны важные сведения, поскольку такие как будто бы непроизвольные редакционные комментарии следует одновременно оценить также как реликт концептуальной оценки устного или письменного вариантов текста повествования. Они показывают нам следы того мира, в котором данный текст возник, и, как таковые, вносят свой вклад в характер текста. Поэтому они являются непременными составляющими настоящего перевода.
И наконец, мы находим в тексте следы редакционных вмешательств на еще более ранних стадиях передачи. Имеются в виду комментарии с таким дословным текстом:
Но Господин, Владеющий Тайной, распоряжается ею по своему разумению.
Здесь, очевидно, говорит некая аукториальная инстанция, которой уже известно окончание истории и которая ввиду происходящих осложнений предвосхищает другое окончание, чем ожидает слушатель. Это замечание, многократно приводимое в «Ста и одной ночи» в особенно драматических ситуациях, кроме того, придает происходящему исламский религиозный контекст.
Язык и стильАрабский язык относится к семитским языкам и, как таковой, существенно отличается от индоевропейской группы языков в синтаксе, лексике, морфологии и других областях грамматики. Трехрадикальный корень с его часто многозначными производными словами вплоть до противоположных по смыслу, типично семитское построение повествовательных форм глагола с временем и видом, порядок слов в вербальном предложении с расположенным впереди глаголом, прямо-таки переизбыток предлогов, многочисленные синонимы, паратактическое чередование с относительным придаточным предложением в качестве единственного упорядочивающего элемента, структурирующая функция союзов на месте наших знаков препинания – так много отличий от латинского и от других более родственных нам языков. Хотя средневековый, классический арабский язык существенно ближе к современному литературному арабскому языку, чем, например, современный ему средневерхненемецкий язык к современному нововерхненемецкому языку. Тем не менее таким же вызовом является и огромный временной промежуток между оригиналом и переводом.
Арабская литература создавалась с постоянной ссылкой на языковой идеал Корана и доисламской арабской поэзии начиная с VIII в., главным образом, на арабском Востоке, то есть в таких крупных городах и культурных центрах, как Багдад, Дамаск, Мекка и Медина, и еще дальше на Востоке в Райи (возле Тегерана), в Ширазе и Бухаре, а немного позднее и в фатимидской столице Каире, если называть только некоторые значительные города. Арабский язык был тогда lingua franca целой мировой империи. Точно так же и в Аль-Андалусе, в месте возникновения нашей рукописи, арабская литература развивалась с самого начала арабского заселения, правда, она в течение столетий ориентировалась на литературу Востока. Большинство мавританско-испанских литераторов получили образование в городах Ориента; арабская литература Востока считалась стилеобразующей и образцовой. И только в XI и XII вв. арабская литература Испании выработала собственные характерные черты. В это время она благодаря пяти-семи миллионам говорящих на арабском языке переживала период своего расцвета[42]. По крайней мере, уже задолго до этого арабский язык вытеснил латынь в качестве письменного и литературного языков, а романские диалекты – в качестве разговорного языка. Еще в IX в. Альварус из Кордовы жаловался на то, что христиане в Испании забыли родной язык и едва ли смогут составить письмо на латинском языке, но зато сочиняют стихи на арабском лучше, чем сами арабы.
Не вызывает сомнений тот факт, что в андалузско-арабской литературе особое значение придавалось классическому арабскому языку, отвечающему высоким требованиям. Уже в XVII в. арабский автор аль-Маккари, правда, в то время находившийся под сильным влиянием андалузско-арабского диалекта, на котором в то время еще говорили мосарабы, констатирует, что андалузцы, тем не менее, очень компетентны в сочинении текстов на литературном арабском языке и могут не опасаться сравнения с восточными арабами[43].
Это высказывание соответствует впечатлению, которое возникает при чтении рукописи из Музея Ага-Хана «Сто и одна ночь»: текст в целом является документом классической повествовательной прозы на литературном арабском языке, хотя и совершенно индивидуального характера. Поэтому и для перевода несколько эмоционально приподнятый литературный стиль выглядит уместным. Тем не менее мы в то же самое время имеем дело с развлекательной литературой. Поэтому перевод, при всей его добротности, при всей его исторической и филологической верности, должен был сохранить характер развлекательной литературы; он должен был остаться таким же увлекательным и непосредственно понятным, как и оригинал. Читатели и слушатели перевода должны получать удовольствие, точно так же, как читатели и слушатели оригинала.
Золотоносная жила для лексиконаРукопись «Ста и одной ночи» из Музея Ага-Хана со своей хоть и классической, но в то же время очень индивидуальной языковой и стилистической формой представляет собой настоящую золотоносную жилу для лексикографов. Здесь впервые встречаются многие редкие слова и обороты речи, как, например, следующее выражение в рифмованной прозе:
лав са’идат мас’ада ш-шамси (…) лав гизат магиса р-рамси.
Даже если бы она поднялась так же высоко, как солнце, или скрылась в самой глубокой могиле…
И даже то, что наши герои «подкрадываются к своей жертве, как змея» (инсалла илайха нсилала с-силли), – это хоть и не слишком часто употребляемый, но красивый и элегантный оборот речи.
Рукопись демонстрирует несколько типичных феноменов андалузского арабского языка, то есть регионального разговорного языка мавританской Испании. Так, первое лицо единственного числа в прошедшем времени имперфект часто спрягается с префиксом н-, а не с а-:
Классический арабский язык: актубу
Андалузский арабский язык: нактубу
Частица ки (н) перед глаголом предполагает условность:
лавла ма канна лака валадун кунта кин тас’алю ллаха валадан
Если бы у тебя не было сына, ты бы молил Всевышнего, чтобы Он подарил тебе его.
Частица кад, меняющая временную форму глагола, видоизменяется в чистое наречие:
назиру ль-миски мин хафатихи янташиру ам би-ль-‘анбари кад ятир
cОт его склонов струился мускусный аромат или это была скорее амбра, наполнявшая воздух?
Здесь можно также отыскать отдельные слова из андалузско-арабского или же магрибского словарного запаса: например, масрийя – термин для обозначения мансарды на мансардном этаже дома, маджлис – для обозначения покоев в замках, ‘азаф – как типично магрибское слово со значением «пальмовые листья» или бахар – как чисто андалузское слово, означающее «нарцисс». Помимо этого, издание Таршуна перечисляет целый ряд тунисских диалектных слов, которые встречаются в основной тунисской рукописи XVIII в.[44]
