И когда 7 июля 2010 г. я снова приехала в Берлин и мне разрешили под присмотром кураторов и реставраторов подробно обследовать эту рукопись и сфотографировать ее, мой восторг стал еще больше. Рукопись хорошо сохранилась, старинный шрифт выглядел четким, а из тридцати девяти плотно исписанных листов только последние были так сильно истрепаны и надорваны, что там уже невозможно было полностью разобрать текст. Эта рукопись действительно могла стать ключом к неизвестной предыстории «Ста и одной ночи».
Рукописный сборник датирован с помощью его выходных сведений (рис. 17) 632 г. мусульманской эры, это соответствует 1234 или 1235 г. нашего летосчисления. Границы исламского лунного года, как известно, не совпадают с границами года григорианского или юлианского календаря, и точная дата завершения рукописи «в субботу в месяце Раби II, года 632» может выпадать либо на последние дни декабря 1234 г., либо на январь 1235 г.[23] В соответствии с этим список данной рукописи, вероятно, можно почти с уверенностью отнести к 1234 г. Переписчик указывает нам даже свое имя: Абдаллах ибн Абд аль-Мавла ан-Наджум.
Как бы то ни было – и это делает ситуацию щекотливой и особенно захватывающей – эти выходные сведения относятся не прямо к «Ста и одной ночи», а к списку рукописи «Китаб аль-Джарафия», книги по географии андалузского автора Мухаммеда ибн Аби Бакра аль-Зухри, который жил в Аль-Андалусе, вероятно в городе Альмерия, и умер после 1150 г.[24] Список его произведения – также явно древнейший текст как свидетельство возраста этой книги – вставлен в сборник рукописей непосредственно перед «Ста и одной ночью». У самой «Сто и одной ночи» отсутствует окончание. Именно поэтому у этого фрагмента рукописи и нет собственных выходных сведений. Этот недостаток представляет собой хорошо известное явление в арабском рукописном искусстве. У многих древних рукописей первые и последние листы истрепаны, разорваны, утеряны или использовались в дальнейшем как простая писчая бумага для заметок и в конечном счете были выброшены. Иногда при изготовлении нового тома поврежденные страницы заранее заменялись. С нашей рукописью этого не произошло. Текст рукописи из Музея Ага-Хана «Сто и одна ночь» доходит только до восемьдесят пятой ночи. Однако ее начало не повреждено и присоединяется к также имеющемуся в полном объеме окончанию предыдущей рукописи. Это может быть указанием на то, что обе рукописи длительное время были связаны вместе в таком сочетании.
Сам факт того, что рукописи различных текстов и типов текстов были соединены в одной книге, был типичным явлением для арабского мира до введения книгопечатания. В некоторых сборниках сочетаются рукописи разных переписчиков, разного возраста и различного формата. Но точно так же часто связывались вместе рукописи одного и того же переписчика. Их копирование могло производиться по инициативе самого переписчика или заказчика, по указанию которого копировщик списывал название выбранного им произведения. Поэтому есть все основания предполагать, что и сборник рукописей из Музея Ага-Хана возник именно таким путем. Таким образом, основополагающим является вопрос, действительно ли обе копии сделаны одним и тем же переписчиком. Датировка первой части сборника рукописей может претендовать на действительность и для второй его части.
Вначале с помощью почерковедческих и естественнонаучных методов была исследована бумага. Формат страницы и шрифта в обеих частях сборника рукописей идентичны. Бумажно-исторический анализ также подтвердил соответствие качества бумаги вплоть до узора линий[25]. Результатов анализа чернил, сделанного Институтом реставрационных и консервационных наук специального высшего учебного заведения в Кельне, в момент передачи данного перевода в печать еще не было в наличии.
Палеографическое исследование[26] показало идентичное общее впечатление от шрифта в обеих частях сборника рукописей. Что касается стиля шрифта, речь идет об андалуси или магриби, типично западноарабском виде шрифта, который возник в Аль-Андалусе и оттуда распространился в Северную Африку[27]. Помимо общего впечатления, обращает на себя внимание соответствие подчеркнуто индивидуально оформленных очертаний букв. Проверялись прежде всего необычные детали этих индивидуальных особенностей почерка. Так, например, лигатура лам-алиф в обоих случаях записывается с бросающимся в глаза наклоном вправо, окончание та’марбута или заключительная буква ха’ в конечном положении размашисто закручены – что по правилам арабской каллиграфии по меньшей мере необычно либо даже должно считаться ошибкой; наклонный штрих буквы каф перечеркивает ее не по верхнему краю, а где-то в середине и т. д., и т. п. (рис. 10–13).
Точно так же и простые орнаменты, которыми в обеих рукописях украшены заголовки и поля страниц, идентичны. Они использованы для заполнения строк и разбросаны торопливой рукой. Некоторые из них созданы, вероятно, на основе одной буквы мим, другие состоят из красных точек с черными полукругами, и наоборот. Иногда поспешный изгиб такого полукруга дополняется двумя косыми штрихами. Во всех проверенных случаях соответствие абсолютное (рис. 14, 15).
Такое высокоточное соответствие в общем и в деталях не может рассматриваться ни как случайность, ни как результат намеренного подражания или тем более подделки. Ведь «Сто и одна ночь» относится к такого рода текстам, которые никогда не были предметом художественной (читай: стандартизированной и благодаря этому легко доступной для подражания) каллиграфии. Эти тексты были записаны как бытовые, для чтения про себя или вслух довольно безыскусно, а некоторые их части – и несколько торопливо. В таких рукописях особенно отчетливо проявляется личность переписчика.
И наконец, несмотря на различное содержание, между этими двумя книгами, объединенными в одном сборнике, можно проследить даже спорадические содержательные связи. Так, например, далеко не повседневное перечисление географических регионов Синд и Хинд, Китай и Палестина можно обнаружить в обеих частях сборника. Поскольку исследования в этой области еще не завершены, в дальнейшем можно ожидать и других подобных находок.
Таким образом, хотя мы в настоящий момент пока еще не можем сказать, закончил ли наш переписчик копию «Ста и одной ночи» раньше или позже, чем копию книги по географии, тем не менее мы имеем право с полным основанием предполагать, что в данном случае действительно работал один и тот же переписчик, а именно Абдаллах ибн Абд аль-Мавла ан-Наджум, и тем самым приблизительная датировка около 1234 г. может относиться и к рукописи «Ста и одной ночи». Вследствие этих исследований рукопись из Музея Ага-Хана оказывается более чем на полтысячелетия старше, чем древнейшее, известное до сих пор рукописное свидетельство данного текста. Она возвращает нас в Средневековье, в самое сердце мультикультурной Европы того времени. Тем самым она обогащает не только арабскую, но и европейскую историю литературы.
О влиянии «Ста и одной ночи» на литературу ЕвропыИзготовление данной копии «Ста и одной ночи» приходится на период расцвета передачи античных знаний в Европу путем латинско-арабских переводов. Центр этой переводческой деятельности располагался в Аль-Андалусе. В крупных городах мавританской Испании – Толедо (по-арабски Тулайтила), Кордобе (по-арабски Куртуба), Севилье (Ишбилия), если перечислять только самые важнейшие из них, – научные труды, которые с VII по IX в. были в Багдаде и других культурных центрах арабского Востока переведены с греческого, среднеперсидского и санскрита на арабский язык, теперь, в свою очередь, переводились с арабского на латынь, на испанский и на другие романские языки. Именно этот несравнимый по количеству и качеству перенос знаний стал тем явлением, которое сделало возможным научное и интеллектуальное развитие Ренессанса в Западной и Центральной Европе.
При этом заслуга Аль-Андалуса никоим образом не исчерпывается простой передачей содержания книг. Для заимствования исторических источников, понятий и мира идей, которым предстояло упасть в странах Запада в столь необычайно плодородную почву, решающее значение имело еще кое-что: арабские ученые не просто переводили античные произведения, передавали их на арабском языке из поколения в поколение в течение столетий и тем самым оберегали от забвения, но еще и дальше развивали описанные в них науки и в значительной степени способствовали их расцвету. Когда в Аль-Андалусе с созданием школы переводчиков в Толедо в XII в. началась активная переводческая деятельность, то на содержание переведенных произведений решающее воздействие оказывали собственные исследования арабских ученых. Насколько сильно повлияли арабская математика, медицина и музыковедение, философия одного из Маймонидов (Муса ибн Маймун, около 1135–1204) или Аверров (Ибн Рушд, 1128–1198) на европейскую духовную историю, достаточно хорошо известно; их влияние считается прямо-таки парадигматическим для плодотворного культурного обмена в Средние века. Менее известно значение арабской литературы Испании для развития романских литератур начиная с XIII в. Так, например, документально доказано воздействие на произведение Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» арабской «Книги о лестнице в небо» («Китаб аль-Мирадж»), с которой в 1277 г. при дворе Альфонса Десятого был сделан перевод на испанский язык («Либро де ля эскала»). Из последующего латинского перевода этой книги Данте черпал познания о мусульманских легендах о жизни после смерти. Помимо многих других литературных мотивов, именно в испанско-арабской литературе следует искать также и происхождение мотива Дон Жуана, точнее говоря, в любовной энциклопедии «Ожерелье голубки» («Тавк аль-Хамама»), автор ибн Хазм аль-Андалуси (994 – 1064)[28].
