Но, как правильно рассчитал Магистр, держать такого травленого волка без подвеса — это вообще вывести из душевного равновесия! Почуяв себя никому не интересным, он способен отмочить номер, губительный и для него самого, и крайне опасный для Замка.
«Подвес» он должен чувствовать, это заставит его лихорадочно искать выход; притом ему нельзя дать ни малейшего повода подозревать, что его изначально играют втемную — рыбка сорвется раньше времени. А оперативные связи Альбера столь велики и обширны, что заменить его с его сетью просто некем. И — нечем.
Остается — ждать. Ожидание — это профессия. И преуспеть в ней мог лишь тот, кто умел превратить собственные нервы в бездушно-функциональные сети коммуникаций, кто собственный страх обращал в тихую, почти кошачью осторожность ночного зверя, кто собственные чувства выжигал горючей страстью воли. Воли к власти. Только воля что-то значит в этом мире, только она способна ставить цели и обеспечивать их достижение несмотря ни на что. Он, Герман, не определяет целей. Пока. Это придет. Для того, кто умеет ждать, все приходит вовремя.
Герман не пил, не курил, не употреблял наркотики. Он был абсолютно здоров.
Засыпал он всегда в одно и то же время, день его был подчинен строгому распорядку: карьера, спорт, секс. При необходимости он мог обходиться без сна и отдыха исключительно долгое время; казалось, он напрочь лишен страха или любых переживаний, свойственных живому существу. Магистр и тот считал его идеальной исполнительной машиной для сверхсложных мероприятий. Но никто не знал, что всю свою жизнь Герман подчинил единственной, холодной и расчетливой, как нетающий лед высокогорья, страсти: быть первым. Первым.
Для того, кто умеет ждать, — все приходит вовремя.
Глава 26
— Ну и сколько можно ждать? — спрашиваю Лену, стараясь сымитировать голос и интонацию генерала Иволгина из «Особенностей национальной охоты».
— Михалыч, если водку не берем… — подхватывает игру девушка.
— Злой яд, — морщусь я, как Лева Соловейчик. Галантно подаю руку, Лена выбирается из машины — довольно чистенькой светлой «Нивы» с местными номерами.
Сама она — в белом костюме «адидас», белой водолазке и таких белоснежных кроссовках, что только что выпавший снег рядом кажется тусклым.
— Откуда вы, небесное создание?
— Главное, чтобы костюмчик сидел! — Девушка откровенно наслаждается произведенным впечатлением.
— Лен, как тебя угораздило купить всю эту феерию? На все это можно только любоваться, а вот носить…
— Ничего ты не понимаешь в женщинах…
— Думаешь?..
— Предполагаю. И комплимент у тебя двусмысленный. Драгоценный камень здесь — я, а все остальное — только оправа.
— И вполне соответствующая случаю. Такому, как станица Раздольная и мокрый снег.
— Не… Ничего не понимаешь…
— И воспитывать бесполезно?
— Увидим. Неужели не ясно, что любая девчонка хочет хоть раз в жизни выглядеть как в кино. Или в модном журнале. Причем наяву. И смотреть в круглые от удивления глаза мужчины… Понял? Самое важное — удивление, все остальное гораздо дальше от любви!
— А когда удивление проходит — исчезает любовь?..
— Может быть… Как рука?
— Ноет. Бывало — хуже.
— Бывало?.. По-моему, ты меня мистифицируешь, — прищурилась девушка.
— Разве?..
— Для страдающего частичной амнезией, у тебя — поразительная память. Фильм наизусть цитируешь.
— «Охоту…»?
— Угу. Фильм — классный.
— Гениальный. Очень страшно за режиссера.
— Почему это?
— Большой соблазн заработать денег, большая ответственность: попытается сделать что-то не хуже. — Ну пусть пока деньги зарабатывает. Глядишь, и гениальное получится.
— Лучше — наоборот.
— Как это?
— Человек занимается своим делом. Тем, что ему больше всего нравится. Чем больше он этим занимается, тем лучше у него выходит. Чем лучше у него выходит, тем больше он зарабатывает.
— А чем зарабатываешь ты?
— Не знаю.
— А попытайся вспомнить… Шахтера мы уже отклонили. Сутенер из тебя тоже не выйдет… Что еще?
— Много профессий, хороших и разных.
— Угу. Только не всякие заработки позволяют носить такие камни.
— Разбираешься в камнях?
— Умею отличать хорошие от плохих.
— Этот — хороший?
— Славный. Дороже того «гроба», что мы встретили на дороге.
— Да ну! И намного?
— Да нет… Сколько он… Штук на пятьдесят «зелени»?
— Не знаю.
— Хорошо быть миллионером!
— Думаю, да.
— Вот и я так думаю. Работаешь, и много зарабатываешь, еще больше работаешь, и еще больше зарабатываешь, и все — в удовольствие… Что-то это мне напоминает…
— Угу. Я пью и писаю, снова пью — и снова писаю!
— Приземленный ты человек, хоть и с камнем.
— Что поделаешь… Рожденный ползать — летает редко.
— А, кстати, красивый круг получается.
— Еще бы. И главное — естественный.
— Я о деньгах. Только это — рулетка.
— Почему?
— Белое-черное, чет-нечет. Вечной везухи не бывает.
— В рулетке вообще не бывает везухи. Ни вечной, ни какой. Совсем.
— Почему это?
— Крупье всегда в выигрыше.
— Нет, это понятно. А все же некоторые — срывают банк.
— Банк — не одуванчик, его нельзя сорвать. Слишком солидное учреждение.
— У нас разные ассоциации.
— Да? — Поднимаю брови.
Банк… Банкир… Банкомет… Стерильно чистые, устеленные ковровым покрытием коридоры… Мерцающие компьютеры… Стекло, залитое дождем, так похожее на выполненное великим мастером произведение… Очертания изменчивы, зыбки, нереальны… За стеклом — чей-то силуэт… Чей? Нет. Не помню. Только росчерк, буквы круто завалены вправо… Кришна… Индуистский бог… Аватара Вишну… Вишневый… Вишневый камень… Камень цвета крови… «КРШН»…
Подпись, дающая могущество… Заканчивающаяся характерным, как клинок стилета, росчерком… Стекло, залитое дождем… Силуэт… Камень цвета крови…
— Ку-ку…
— Да?
— Это так ты ухаживаешь за эффектной девушкой? Да я тут околею! Снег все-таки.
— Извини, пойдем. — Пропускаю девушку в калитку, и мы поднимаемся к домику Михеича.
Снег все-таки… Снег… Снег… Словно колотый сахар… Кристалл…
Камень… Камень цвета крови… Рулетка… Банк… Банкир…
— Игроки всегда в проигрыше… — произношу вслух, неожиданно для себя.
— Что?
— Я неверно выразился. Главное в банке — не то, что крупье всегда в выигрыше, а то, что игрок всегда в проигрыше. Любой игрок. Закон банка. Закон рулетки.
— Хм… А если поступить наоборот, то выиграешь?
— В рулетке не бывает «наоборот». Там нет белого. Там только красное и черное. Кровь или ночь. И совсем нет снега…
Девушка бросает на меня скорый взгляд. Как на не вполне здорового человека. Или — странного. А я такой и есть. У меня амнезия. Вспоминается еще и такой термин: ретроградная. Бог весть, что сие означает. Но я и это вспомню.
Если когда знал.
Вошли во дворик. Михеич появился из домика. Озадаченно оглядел наряд гостьи — я успел вкратце рассказать ему об утренних приключениях и сделанном мною приглашении, — потом прищурился, что-то смекая, скрылся в доме, вернулся, в руках — бывший когда-то белым, а теперь — цвета тусклого мрамора тулупчик, длинный, подбитый не овчиной, а кремовым мутоном.
— Подойдет? — спросил он девушку.
— Роскошно… Только — зачем?
Мы с Михеичем хитро переглянулись. Женщинам нравится повторять, что важен не результат, а процесс, имея при этом в уме только любовь со всей ее атрибутикой… Собственно, мы собрались доказать, что процесс важен и для мужчин. Даже такой прозаический, как запечение пелингаса и потребление его же.
С зеленью, пряностями, сухим белым (но не кислым!) вином, лучше — совсем легким, последнего урожая, «с бродинкой», а у Михеича — еще и с «секреткой»: в сусло он добавлял совсем чуть-чуть мускатного винограда, отчего вино приобретало едва уловимый привкус.
Костерок за домом уже прогорел, мы усадили девушку на почетный чурбачок и занялись приготовлением: Михеич — рыбой, я — глинтвейном.
* * *
Неприметно-потрепанный «ауди» подъехал к станице в сумерки. Автомобиль остановился у отделения милиции, оттуда вышли двое. Невысокие, неприметные, в поношенных одинаковых кожанках, они скрылись в дверях и через полчаса появились снова. Прошли через площадь и свернули на узкую улочку, ведущую к морю. На ту самую, где стоял дом Михеича.
С рыбой было покончено скоро. Следом — почти ритуальное омовение рук и прошествование в хибарку; там быстро накрываем «десертный стол»: курага, ломти вяленой дыни, изюм, свежие яблоки, мутный виноградный сок — бездна витаминов. И конечно, чай из самовара. И конечно, вино. Лена сразу выяснила, боюсь ли я машин; узнав, что меньше, чем носорогов, заключила, что смогу доставить ее по назначению. В «Лазурный берег». Поэтому — позволила себе. Но не раскисла, скорее — отлетела.
