– Кать, прости меня за все! – просто сказал я. – Ну, если когда грубил и все такое. Я рад, что у меня есть такая подруга, как ты.
– Ты это серьезно? – недоверчиво переспросила Фирсова.
– Сто пудов! Спасибо тебе, Кать. И это… С новым счастьем!
– И ты прости, что лишнего Алле Олеговне наговорила про вашу драку с Сопыгиным. И вообще. Я теперь языком трепать не буду. Если ты со мной дружить станешь, я готова молчать как рыба. А хочешь, из графика дежурств на январь тебя вычеркну? Никто не заметит, честно. За этим только я одна слежу…
– Катька, притормози! – я даже рассмеялся. – Столько добрых дел сразу, это слишком. Мне хватит и того, что ты о каждом моем прогуле завучу доносить не станешь.
– Обещаю и даже клянусь! – заверила Фирсова.
И я понял, что этот новый год уж точно не будет похож на старый.
После разговора с Фирсовой я сообразил, что в этом году еще не слышал унылого голоса Бочкина. Быть может, по новому телефону он будет звучать иначе? Но все осталось по-прежнему.
– Бочкин, с Новым годом! – радостно поздравлял я. – Ну что, сидите?
– Сижу, – прогудел Бочкин.
– В смысле, с кем сидишь-то?
– Ни с кем, один. Родители только что на корпоратив смотались, а мне сказали спать ложиться. Но я пока сижу, что-то не хочется спать.
– Да ты что, Никитос? Как это один? Что значит, смотались? Ты серьезно?
Я просто захлебывался вопросами. А мои уже наседали со всех сторон.
– Кто один?
– Никита один?
– Зови его к нам…
– Немедленно!
Бочкин, видимо, понял, что я разнервничался не на шутку, уже пытался успокоить:
– Да не волнуйся. Родители со мной Новый год встретили и подарков – целая куча. Они вот только сейчас уехали.
– Быстро к нам! – скомандовал я. – Без разговоров.
Это еще хорошо, что Бочкин жил в соседнем подъезде, через пять минут был у нас. Его усадили на Риткино место, сестра уже заснула, и ее перенесли к бабушке на кровать. Никитос, конечно, от всего отказывался.
– Я сыт, – мямлил он, гуляя голодным взором по салатникам. – Родители суши заказали. Наелся рисовых рулетов.
Но перед моими предками не устоять. Впихнули в него и оливье, и «шубу», и бабушкины пирожки. А потом завалили вопросами про школу, про оценки, про учителей. Моя ежедневная пытка. Бочкин сначала отвечал нехотя, а потом воодушевился: выложил даже про пару за контрошу по алгебре. Вот убейте меня, он будто даже надеялся, что его станут ругать. И когда бабушка покачала головой:
– Никита, двойка – это нехорошо! Учись лучше, старайся. А если что, я тебе с математикой помогу, – он прямо весь расцвел, засветился от счастья.
– Ты не подумай плохого, я лучше калькулятора умножаю! – уверяла бабушка.
А папа все шутил:
– Конечно, лучше калькулятора. Это же еще мой школьный «Электроника МК-51», он сломан давно – последние пятнадцать лет одни нули показывает.
Так мы сидели, смеялись, уплетали салаты, пока животы не начали трещать по швам. За окнами постоянно вспыхивали огни, раздавались взрывы петард, сияли россыпи салютов. Народ веселился, народ гулял.
– А можно мы с Никитой на каток сходим? – попросил я. – А то еда уже из ушей лезет.
– Пускай идут, – одобрил папа.
– Ну как это, поздно уже, – забеспокоилась мама.
– Можно сказать, еще рано, – улыбался папа. – Хоккейная коробка как раз под окнами, если что, ты позовешь ребят завтракать.
Я не дожидался окончания этой беседы: схватил коньки, Бочкина и рванул из квартиры. Уж очень не терпелось поглядеть, какой он, этот новый год…
На катке
На улице было светлее, чем днем. Город не спал. Улицы пели и плясали. На катке играла музыка. Мы заскочили к Бочкину, взяли его коньки и погнали на лед. Так давно я хотел прокатить с ветерком по нашему катку: на дворе уже стоял январь, а я впервые шнуровал коньки. Посреди ледового поля поставили елку, на ней горели разноцветные лампочки, а вокруг кружили люди. Стайки девчонок, они порхали, как яркие птицы – легкие, живые. За ними вприпрыжку скакали по льду парни. Они шутили, переговаривались с девчонками, кидались в них снежками. Были здесь и парочки. Влюбленные катались, обнимая друг друга. А еще я увидел пару пенсионеров из нашего подъезда. Они ехали, взявшись за руки: такие румяные и беспечные, будто им стукнуло по десять, а не по сто лет. Бочкин катался довольно скверно, вечно у него ступни заворачивались внутрь. Может, был слабый голеностоп или еще что, но выглядел он довольно комично. Вроде едет, но какой-то раскоряченный. Мы сделали пару кругов вокруг елки под нестареющий «Last Christmas» Джоржа Майкла. Ветер морозил нос, и снег летел в лицо.
– Борис! – окликнул меня кто-то.
Я обернулся и чуть не грохнулся на ходу. Ноги начали вытворять какие-то невероятные фортели и, казалось, вот-вот завяжутся узлом. Ко мне ехала Инга. Задорная, быстрая – глаз не оторвать! Кудри выбились из-под шерстяной повязки, щеки горят. Я прямо залюбовался, но тут же меня бросило в жар от страха. Что сейчас устроит Инга? Какую смерть придумает мне за тот непрошеный поцелуй? Я все же грохнулся на лед: пал к ногам своей возлюбленной. Инга засмеялась, присела рядом со мной. Протянула руку.
– Поднимайся, не ударился? – спрашивала она.
– Все нормально, – кажется, я сломал себе копчик. – Так ты не сердишься?
– На что?
– Ну, за то, что поцеловал тебя тогда…
Инга посмотрела на меня серьезно, а потом кивнула в сторону: мол, поедем, поговорим. Я тут же забыл про ушибленную спину, рванул за ней. Мы отъехали подальше. Теперь разноголосая тусовка осталась вдали, у елки, а мы присели на лавку возле борта катка. Музыка доносилась сюда, но уже не такая громкая: «АББА» поздравляла всех с Новым годом. Инга молчала, видимо, думала, как мягче меня послать. Тогда я начал первым:
– Ты прости, я не хотел…
– Не хотел?
– Точнее хотел, но не так…
Я понимал, что опять несу несусветную чушь. И тут Инга взяла меня за руку. Я сразу замолчал, и клянусь, от ладони будто бы прошел разряд тока. Я прямо весь задрожал. Это было совсем не то, что держать новый смартфон, – клянусь вам! Инга обхватила мою ладонь своими тонкими, холодными пальчиками и смотрела куда-то вниз, на коньки.
– Мне Катя Фирсова все рассказала. – Инга подняла голову, и теперь ее глаза были как раз напротив моих.
– Вот трепло! – процедил сквозь зубы, вырывая руку.
– Не сердись на нее. Она как лучше хотела. Сам бы ты не решился…
Вот только что я перестал ненавидеть Фирсову и тут же узнаю о ее новой пакости. На кой черт она лезла в наши с Ингой отношения? Почему решила, что именно ей следует рассказывать о моих чувствах? И что там наплела? Стыд какой.
– Это ни в какие ворота не лезет! – я вскочил и стал прокатываться мимо хоккейных ворот. – Что она себе позволяет! Может, и на свидания с тобой станет вместо меня ходить?
Инга захихикала.
– Смешной ты, – она стала дышать на замерзшие пальцы. – Да сядь уже обратно.
Я послушно плюхнулся на лавку.
– Замерзла? – теперь я сам зажал ее пальцы между своими ладонями, стал согревать.
– А ты хотел бы пригласить меня на свидание? – спросила Инга, позволяя мне греть ее руки.
– А тебе Фирсова этого не рассказала? – пытался отшутиться я. – Может, по ее словам я уже и жениться готов?
– Она сказала только то, что это ты зеркальный шар в школу принес.
– И больше ничего? – насторожился я.
– А надо было? – Пальцы Инги все еще лежали в моих руках. – Если ты сделал это для меня, спасибо! Только прошу: не надо жалости ко мне, ладно? Я помню, как ты смотрел на меня в ту субботу, когда узнал, что я сирота. Наверное, захотел сделать доброе дело. Я тебе, конечно, благодарна. Шар отпадный! Но ты знай, я в сочувствии не нуждаюсь. Понятно? Так что если все это – шар, танец… поцелуй – из желания осчастливить сиротку, то зря. Я умею радоваться жизни. Не танцую с кислой миной. Из окна прыгать тоже не пытаюсь…
Инга все говорила, а я слушал и не мог понять – к чему это она. Как могла подумать, будто я из жалости лезу целоваться? Хотелось подобрать нужные слова или, не раздумывая долго, снова поцеловать ее как следует.
– И на свидания меня зовут регулярно! – продолжала Инга. – Так что приглашай ту, которая на самом деле нравится…
Я уже почти решился ответить, что именно она мне и нравится, но Инга резко отодвинулась, поднялась и покатила по льду куда-то в центр празднования, где вился шумный хоровод вокруг елки, где Бочкин, сомкнув колени, кривенько обкатывал коньки, выглядывая – куда же я подевался. Какая-то пара мгновений, и фигурка Инги затерялась, будто и не сидела она только что рядом, не грела пальцы между моими ладонями. Я не переставал удивляться тому, что происходит вокруг. Теперь в ловушку угодила сама Инга. Казалось, она мало думает о чужом мнении. Так оно и было. Но в тот момент, когда она все же пыталась понять поведение других – мерила на себя. Она не хотела производить впечатления: быть лучше, чем есть на самом деле. Это верно. И тому стоило поучиться. Но Инга была уверена, что все про всех знает. Видит насквозь. И каждому поступку находила свое объяснение. Впервые я вспомнил слова Сопыгина о том, что она задается. Впервые я понял, что Инга тоже слабая. Если она думала, что кто-то ее жалеет, значит, жалела себя сама. Не иначе.
