— Кто он?
— Тут она тебя не опозорила, — сухо засмеялся за стеной Хакуц и по его голосу можно было понять, как бы он нос не задирал, а земля крепко держит его в своих тисках, как держит каждого.
— Не опозорила! И назвал имя того парня, о котором выпытывала у дочери Гушка.
Она, обессилев, прислонилась к стене и через некоторое время запричитала:
— Не взять ни одного платьица, халатика! Будто из дупла вышла, а не из отцовского дома. Что подумает родня жениха о нас.
— Зачем ей твои вещи? — прокричал с веранды Хакуц.
Старик еще хорохорился.
— Скажи «спасибо» и вослед старую шляпу брось, что благодаря дочери с таким человеком породнился! — сказала она в стену, борясь со слезами.
Нет, не глупой оказалась Заира, не легкомысленной. Завтра люди узнают: женился единственный сын всеми уважаемого человека. Спросят: на ком? На дочери Хакуца. Хакуц тоже не лыком шит, видят люди, чести своей он не запятнал, и все-таки куда ему до славы того человека. Поделилась бы дочка с матерью, разве та возражать стала? Разве Гушка не понимает, что счастье косяком не ходит, постучалось в ворота, впускай скорее! Разве она стала бы поперек дороги дочери? Сама не собрала бы в дорогу, чтобы не стыдно было перед чужими людьми? А то, виданное ли дело, из дому в одном платье ушла, как нищая. Не подумала, глупая, что в такой дом надо войти с достоинством! Глупая совсем! Но и спрос какой? Девятнадцати еще нет! Постеснялась, видно, признаться матери, мол, выхожу замуж. Так ведь могла и не сама, могла ведь через Такуну передать. Разве Гушка стала бы ее донимать? И отца исподволь подготовила бы. А то, как обухом по голове...
Гушка поспешила на крыльцо. Хакуц полулежал на деревянном топчане и, не открываясь, смотрел в потолок, будто боялся ненароком бросить взгляд на землю.
Гушка заплакала.
— А чего плакать? Счастье такое привалило! — не глядя на нее, кинул Хакуц.
Так ни разу за весь вечер он не посмотрел на нее. И долгое время не оттаивающей льдинкой носила в себе Гушка обиду. Не захотел он, чтобы она разделила его горя, не захотел и все, будто она была чужая, будто больше, чем у нее, матери, у кого-то могло болеть сердце.
— Чего там! — отмахивался позже Хакуц. — Ты ведь до смерти была рада заполучить такого зятя.
Может и была рада! Многие матери могли бы позавидовать тогда Гушке, такое счастье выбрало Заиру! Все-таки, все-таки...
И птицы радуются, когда птенцы научатся летать. Но, наверно, и им слишком просторно в опустевших гнездах.
Хакуц ни разу с тех пор, как вышла дочь замуж, не заговорил по своей охоте ни о ней, ни о зяте. На следующий день, после того, как он принес весть о замужестве дочери, Хакуц съездил к двоюродному брату в Сухум. Вернулся еще выше неся голову, чем накануне, а на вопрос Гушки, не слышал ли он добрых вестей, проворчал: — Ничего такого не слышал, что бы нас осчастливило.
Гушка не раз заводила с ним разговоры о Нодаре, так звали зятя.
Хвалила во всю и не очень преувеличивала — парень был достоин всяческих похвал — передавала мужу и то, как хорошо отзывается о нем и его отце люди. А Хакуц как воды в рот набрал.
Только однажды обронил:
— Цены она себе не знает, дурочка. Пожалеет, но реку вспять не повернешь. Такой силы даже свекор твоей дочери не имеет.
— Оставь свои насмешки! — всплеснула Гушка руками. — Не думай, что твоя дочь лучше других. Но его насмешка разбередила ей сердце и после долго хвалила она зятя и всю его родню, однако из Хакуца больше не сумела вытянуть ни доброго, ни худого слова.
— А, Мард, герой из героев, добрый день! — услышала Гушка и встрепенулась.
К ним пожаловал сосед Мыса. Это у него такой звонкий молодой голос и с Мардом побалагурить любит.
Она быстро поднялась с места, но некоторое время не могла сдвинуться — затекла нога. Она потерла колено и, прихрамывая, поспешила на голос. Стыдно признаться, но теперь, когда при Заире к ним заглядывают соседи или знакомые, Гушка ни минуты не чувствует себя спокойной. Временами ей кажется: дочь забыла, как вежливо обходиться с людьми.
— Заходи, Мыса, заходи! — крикнула Гушка, едва выбравшись из огорода.
Сосед стоял у ворот, держась одной рукой за штакетник. Изпод широкой войлочнои шляпы он смотрел во двор хитрыми глазами, небось все примечал, должно быть, заметил и Заиру, которая не спешила сбежать с крыльца навстречу гостю.
— Ослепла, что ли? Не видишь, человек пришел! — вполголоса бросила через плечо дочери Гушка и заторопилась к воротам: — Входи же, Мыса.
Он вошел и церемонно поздоровался с Мардом.
— Чего вскакиваешь с места, из-за меня, мальчишки, Мард. Сидел бы не беспокоился!
— Как можно, — степенно ответил Мард. — Упаду, что ли, если постою.
Гушка услышала, как за спиной вздохнула, словно всхлипнула Заира.
Мыса приветствовал и Заиру с шутливой торжественностью:
— Здравствуй, доктор! Когда же, наконец, приедешь навсегда домой? Думаю, вернется дочь Хакуца доктором, ни один черт меня не возьмет... Только ты уж поторопись, а то чую: проклятаято с косой стучится у ворот.
— Не упоминай о ней, — замахала руками Гушка. — Еще накличешь беду!
— Как бы она сама не вспомнила про меня! — жизнерадостно засмеялся Мыса.
Был он крепок, здоров, полон неубывающих сил, потому говорил о смерти легко, полагая, что в его солидном семидесятилетнем возрасте приличествует время от времени упоминать о том, что жизнь не вечна.
— Потерпи еще годок, — сказала Гушка. А Заира только улыбнулась.
Гушка пригласила соседа в дом, но он прошел к разветвистой алыче.
Опередив всех, Мард принес с кухни табуретку для гостя. Бабушка похвалила его улыбкой. Он понял и побежал за скамейкой для нее.
— А куда же сядет мать? — спросил Мыса, — когда он вернулся со скамейкой для бабушки.
Он исподлобья посмотрел на Мысу, теснее прижался к боку Гушки и не сдвинулся с места.
— Ничего, я постою! — сказала Заира, краснея.
Мыса тотчас обратился к Гушке:
— Ну и жарища! Мухи на лету мрут. Выжжет все солнце, если гроза не подоспеет.
«А то без тебя не видно, что жарища!» — раздосадоваино подумала Гушка, но вслух вежливо поддержала: — И не говори, Мыса, все соки из нас высосала.
Мыса снял шляпу, обнажив блестящую от пота лысину, принялся обмахивать лицо, потом нахлобучил на колено шляпу, пожаловался: — В глотке пересохло, Гушка. Вот бы вашей родниковой воды, да смешать ее с мацони, лучшего для сегодняшней погоды не придумаешь!
— Чего, чего, а воды и мацони у нас вдоволь, — сказала Гушка. — Заира, приготовь Мысе.
— У вас всего вдоволь, — согласился довольный Мыса.
Мард побежал за матерью на кухню. И стоя на пopore, внимательно наблюдал за тем, как Заира положила в большую фаянсовую кружку белый-пребелый, прохладный даже на вид, как горсть снега, мацони, залила из ковшика водой, старательно размешала, поставила на блюдце.
— Хочешь и тебе приготовлю? — И даром не нужно! — сказал он презрительно.
— Может, сам угостишь дядю Мысу!
— Мысу! — сердито поправил Мард, отбрасывая как оскорбительное это чужое словечко «дядю», но совсем отказаться духу не хватило. Он молча, нахмурив брови, принял из рук Заиры, блюдце с кружкой и понес Мысе.
— Спасибо, Мард, побеспокоил тебя! — вежливо поблагодарил Мыса, привстал и взял с блюдечка кружку. С его колен свалилась шляпа. Мард поставил прямо на травку блюдце, кинулся ее поднимать и отряхивать.
«Какие мы вежливые!» — с внезапным раздражением подумала Заира.
Он подал шляпу Мысе и глянул на бабушку, та одобрительно кивнула. Мард сделал шаг назад и наступил на блюдце. Оно с приглушенным хрустом разломилось. Мальчик вспыхнул до самых ушей, но ни на кого не взглянул и под ноги не посмотрел. Отошел в сторону и чинно стал дожидаться, когда Мыса опорожнит кружку. Лицо его было напряженно, Заире показалось, что он вот-вот заплачет. Она шагнула к нему, обняла за плечи, наклонилась и, почти касаясь губами его горячих, пахнущих солнцем волос, прошептала: — Ничего, малыш, не беда, с каждым может случиться! Он вырвался и бросился к дому.
— Только что ли увиделись после долгой разлуки! — недовольно бросила смущенная Гушка.
Ей было неловко, что Заира при чужом человеке, да еще старике, вела себя так несдержанно. Все любят своих детей, но незачем это показывать.
Мыса улыбнулся и стал хвалить мацони, будто все остальное миновало его зорких глаз.
Как бы не так. Уж Гушка знает его. Она предложила соседу еще разбавленного мацони, но он решительно отказался.
Заира вернулась на кухню с кружкой. В углу, на лавочке сидел Мард и смотрел на стену.
— Пойдем к роднику, наберем свежей водицы! — предложила Заира.
Он посмотрел в распахнутую дверь на бабушку и Мысу, чтото прикидывая про себя.
«Как старичок, все взвесит, все обсудит!» — горько подумала Заира и тотчас сердце paдостно толкнулось в груди. Мард встал и взял со столика в углу эмалированный зеленый чайник. Заира подхватила ведро, вылила за порог воду.
