— Может так, — с несвойственной ей покорностью, согласилась Заира. — Твой зять непременно тебя поддержал бы.
— Умный, потому и согласился бы...
Заира стремительно схватила ведро с ковшиком и быстро вышла.
— Ноги помою, запылились, — сказала она с порога.
Мыла она ноги долго, старательно. Гушка вышла к ней, предложила слить воду, но она не дала.
— Когда все-таки Нодар к нам выберется? — Лучше бы он никогда к нам не выбирался, мама.
Заира рывком подняла голову. Лицо ее пылало неровным pyмянцем, будто в жару сидела у очага.
— Где же отец?
— Где, где! Изгородь вокруг поля чинит, где ему быть, председательского места еще никто не удосужился предложить.
— Я сбегаю к нему...
— Зачем? Кликни, сам придет, не привязан же он там на самом деле.
— Лучше к нему пройду! — заторопилась Заира, пряча глаза от матери.
Мард потянулся за ней, но Гушка подхватила его на руки.
— Пойдем, день мой ясный, пойдем, покажу котенка. Смотри, где он сидит, под лавочкой...
Забавляла Гушка внука и так и этак, старалась его подбросить повыше, щекотала лицом его нежный гладкий живот, мяукала вместо упрямо свернувшегося в клубок котенка, а думала только об одном: неладно у дочери. Чует сердце: пришла беда, среди ясного дня открыла дверь и вошла в дом... Отец и дочь вернулись усталые, изнуренные, будто пришлось им, прежде чем добраться до дома, осилить нелегкую дорогу. Гушка услышала, как Хакуц угрюмо сказал дочери: «Не дай себе озябнуть, Заира...» Это в летний день-то? Хакуц издали поглядел на внука и не заходя в дом, прошел к алыче посреди двора и уселся в ее тени. Заира рядом прислонилась спиной к стволу и, задрав голову, смотрела на белые стремительные облака, что неслись по жаркому небу.
Обидно стало Гушке, да и кому не было бы обидно на ее месте.
Она громко с порога велела дочери сходить в огород, собрать свежих помидоров. А как только дочь ушла, приступила к мужу.
На этот раз она не стала его щадить и потребовала, чтобы он выложил напрямик, что стряслось у дочери.
— Не тревожься, старуха, — сказал он неожиданно мягко. — Крепкие кости у Заиры, не согнешь!
— Что не сгибается, то ломают! — напомнила Гушка, поражаясь гордости, прозвучавшей в его голосе.
Чувствовала она и как верно чувствовала: гордиться нечем.
— Не тревожься, — повторил Хакуц, но объяснять ничего не стал.
— Долго ли ты будешь вокруг да около ходить! — рассердилась вконец Гушка. — Скажи прямо, что за напасть свалилась на нашу голову.
— Видишь ли, Заира решила вернуться домой.
— Это что, учебу бросить?
— Учебу она не бросит, — решительно сказал Хакуц. — Но кроме нашей хибарки, у нее нет больше дома.
Он сердито отвернулся от нее и, задрав голову, принялся рассматривать ветви алычи в желтых, как янтарь, перезрелых плодах.
Гушка была так ошарашена, что и слова вымолвить не могла. Но потом она взяла себя в руки.
— Что за молния ударила между ними, скажи! — потребовала она.
— Дороги у них разные, вот что...
— Какие такие разные дороги? Чего еще надо твоей дочери? Могла ли она мечтать, когда месила деревенскую грязь, о нынешнем достатке. Могла ли? Хорошей жизни она не знала, теперь понять не может своего счастья, вот что... Или... — тут Гушка похолодела от одного предположения, — может, Заира, не угодила чем-нибудь его родне или ему самому? Легко ли угодить...
Хакуц обернулся к ней и посмотрел тяжелым взглядом:
— Бедность не всегда в прорехах встречается, бывает и в богатом уборе. Ее не сразу различишь, но если ты все-таки зрячий — увидишь, а увидев, что толку закрывать глаза и прятать голову? Да и какой зрячий захочет ослепить себя?
— О чем ты? — спросила Гушка испуганно.
Она всегда пугалась, когда Хакуц начинал говорить запутанно, неясно, правда, многое она умела угадывать и по намекам, но теперь ничего не понимала. О какой это бедности он толковал? И какое это могло иметь отношение к Нодару, щедрому, не знавшему нужды, Нодару? И тут ее осенило: должно быть, и сам Хакуц знает не больше, чем она, вот и пытается запутанными речами скрыть свое незнание.
— Если вышла у детей размолвка, так прикрикнул бы на дочь, постарался бы уладить все миром, чем попусту языком молоть! сказала она и, завидев Заиру, которая шла с миской, полной багровых помидоров, поспешила на кухню.
Перебранка с мужем, а главное его неопределенные слова успокоили Гушку. Решила, что поссорились дети из-за пустяка, так помирятся, а что дочь сильно переживает, так понятно: любит, потому и переживает... Не думала тогда Гушка, что Заира разом вырвет как неокрепшее деревцо свое счастье и бросит его сохнуть... Думала, обойдется... Не обошлось. И ведь не знает до сих пор Гушка, какая пропасть пролегла меж дочерью и зятем. Не знает даже как людям объяснить, что произошло... стыд один. Разве кто-нибудь поверит, если скажешь, что Заира взяла на руки ребенка и молча ушла из дома, где всего вдоволь, где никто грубого слова ей не сказал, а наоборот все одаривали ее, сколько одних колец ей подарили. Ушла, а причины, хоть плачь, никакой нет. Как объяснишь такое людям? До сих пор Гушка не может поверить, что все кончилось... А Хакуц сказал: «Не могла же она всю жизнь спать, выросла и проснулась». Пойми теперь из этого что-нибудь! Болит у Гушки по Нодару сердце — лучшего родственника она самым близким людям не пожелала бы — и знает она, что есть тут вина Хакуца. Если бы он не поддержал тогда дочь, возможно, сложилось бы все иначе. Ведь не стала же Заира перечить отцу, когда он сказал, что надо будет оставить дома Марда, пока Заира закончит учебу. Как вначале она упрямилась, мол, уеду непременно с Мардом, перебьемся.
Гушка втолковывала ей, что не следует мыкаться с ребенкам в чужих краях, будто в отцовском доме ему места не нашлось.
Объясняла ей, что стыдно будет людям в глаза смотреть, если отпустит дочь с малым ребенком одну.
«Что подумают люди!» — в который раз говорила Заире Гушка. — Решат ведь, что поленилась за единственным внуком смотреть. Хочешь, чтобы меня бессердечной посчитали?» И все попусту. Дочь стояла на своем. Хакуц же сказал одно, мол, невправе Заира брать сейчас с собой Марда, она едет учиться трудному ремеслу и чтобы был толк, надо отдать этому делу все силы. Ничего ведь такого не сказал, а Заира подчинилась, не захотела против отца пойти... Если бы с Нодаром отец повел себя умнее... Нет, не забудет этого ему Гушка, не забудет...
— Оставили калитку открытой, поросята весь двор изрыли! О чем только думаешь!
— Да не о чем, мама, о чем мне думать?!
— Не знаю о чем, но перед соседями стыдно за твой вид...
Подумают еще, ополоумела вдали от дома. И что прячешься? Человек в гости пришел, могла бы и внимание уделить.
Заира промолчала.
— Где сорванец? Накорми его, видишь, мне некогда.
Заира согласно кивнула и прошла к выходу.
— Мард! — позвала с порога. — Где ты, Мард?!
Он не отозвался!
Она сбежала к роднику. Чайник стоял на тропинке, сына не было.
— Мард! — закричала она во весь голос и поежилась, будто от ее крика отступила изнуряющая жара, оставив ее холоду.
— Нельзя так! — зло сказала она себе. — Пора уже привыкнуть. Не впервые ведь он убегает. Вот и в прошлый раз чуть не надорвалась, выкликая его имя, а он сидел неподалеку, в лесочке, что сразу за лугом начинается, и кромсал острым дедовским ножом какой-то чурбанчик. Сколько раз говорила ему Заира: «Не смей с ножом уходить!» А ему бы только улучить минуту и ищи ветра в поле. Главное, разрешает же ему Заира мастерить дома сколько угодно, лишь бы на глазах был. А он дома даже палочки не обстругал.
Отыскала его Заира, а Мард и головы не поднял, пока она не подошла вплотную и не сказала мягко, не давая волю гневу:
— Раз тебя кличут, надо отозваться! Он выскочил с места, вытаращил на нее глаза и неожиданно улыбнулся, растворив всю ее обиду в этой дружеской улыбке.
— Так ты, пожалуйста, для другого раза запомни, зовут подай голос! — сказала она весело и даже заговорщицки подмигнула.
— Я не слышал, — он посмотрел на нее не таким сумрачным, как обычно взглядом, наверно, чувствовал вину.
— Не слышал, что зову?
— Не...
— Ну и врун же ты, Мард!
Он тотчас сердито сдвинул брови и отчеканил:
— Мужчины никогда не врут!
Она собралась было улыбнуться его забавной торжественности.
Но Мард быстро обошел ее и кинулся бежать к дому.
— Осторожнее, споткнешься! — закричала Заира и зажмурилась. Ведь нож в руках — острый нож, долго ли упасть и напороться на него?! — Осторожнее! — Когда она открыла глаза, Мард был уже далеко: входил во двор. Она смотрела, как он тщательно закрывает за собой калитку, вплотную к ней подвигает доску, полощенную у ворот, чтобы поросята не пролазили, и неожиданно поверила, что он действительно не слышал ее. Вечером она попыталась сказать Марду об этом.
