– Потому сообщаю вам, матросы и офицеры! Государыня императрица Мария Федоровна согласилась взять на себя регентство над наследником цесаревичем Алексеем до его совершеннолетия!
Колчак сделал паузу, такую долгую, чтобы смысл его последних слов дошел до ума самого тупого матроса. И второе «ура», прогремевшее над крейсером, долго набирало силу, зато и долго не стихало.
Мало кто знал об этой старой женщине, что стояла на свежем ветру с адмиралом Колчаком. Да и лица двух высоких господ, что стояли за ее спиной, были малознакомы – лишь самые сообразительные и памятливые из офицеров и матросов вспомнили: худой – это бывший командующий, дядя царя, попавший в немилость к Гришке Распутину, а тот, кто пониже ростом, – бывший командующий авиацией.
Главное заключалось в том, что государыня императрица во плоти пришла на их корабль, пришла просить их помощи и поддержки, выделив «Императрицу Екатерину» из числа прочих дредноутов. Что судьба империи зависит сейчас от них. И когда один баталер из социалистов свистнул на слова Колчака, локтями и тумаками его затолкали в задний ряд, а потом и вовсе выкинули из строя. И это не укрылось от глаз адмирала.
Севастопольский матрос всегда чувствовал превосходство над солдатами и сухопутными людьми – он желал, чтобы его уважали и выделяли, чтобы его просили сделать революцию, свергнуть царя или изгнать германца. И его всегда просили. Прошли времена пятого года, когда глупые вороватые командиры могли кормить матросов гнилым мясом – за качеством мяса сам адмирал Колчак следил неустанно, да и для других командиров урок не прошел даром. Так что матросы были сыты, а их вольнолюбие определялось в значительной степени тем, что революционеры умели просить громче, настойчивей и со слезой. Теперь Колчак тоже отыскал козырь – императрицу.
Вряд ли его ход увенчался бы успехом, если бы он решил провозгласить царем любого из великих князей. Покровительствовать можно женщине; покровительствовать напыщенному Великому князю – позор для революционного матроса.
– Господа матросы! Господа офицеры! – Колчак поднял ладонь, обратил ее к строю, чтобы остановить шум. – По велению государыни императрицы сегодня наш флот выходит в открытое море. Во исполнение царской воли приказываю: всем кораблям первой линии взять курс зюйд-вест! Наша цель – священный город русского православия – Константинополь. Скоро наши двенадцатидюймовки заговорят возле его стен. Ура!
Матросы кричали, заходясь в восторге, им вторили прослезившиеся офицеры. Казалось, что этот единодушный крик летит над морем к берегу, доносясь до голубых, крутых склонов Ялты.
В тот миг были забыты все идейные споры и посулы социалистов. Взятие Константинополя, священного города, стало куда более важным, чем повседневное благополучие. И подобно крестоносцам, бедным крестьянам, устремившимся к Иерусалиму следом за Петром-пустынником, матросы линкора готовы были перенести любые муки и, может, даже пожертвовать жизнью ради великой цели.
Когда Колчак, опустошенный и измотанный, спустился в каюту императрицы, чтобы пожелать ей спокойного отдыха, та плакала. Возле нее, на коленях, стоял Александр Михайлович.
– Александр Васильевич, голубчик, – произнесла старая императрица, – на вас теперь только и надежда. Ошибиться нам нельзя.
– Согласен, ваше величество, – согласился Колчак. – В случае неудачи нам с вами лучше остаться за рубежом.
– Господь с вами, что вы говорите, Александр Васильевич! – почти рассердилась императрица. Но тут же улыбнулась: она полностью зависела от этого нервного подвижного адмирала с блестящими глазами.
Потом Колчак позволил себе краткий отдых, чуть более получаса. Выпив полстакана виски, он улегся на диван в своей каюте.
Глаза были прикрыты, но бешеные скачущие образы прошедшего боя настойчиво мельтешили перед глазами. Грустно, что ты не молод, думал адмирал. И некому увидеть твое тщание, оценить твой порыв и заслуженно вознаградить. Но что сокровища мира для Беккера, которому не суждено насладиться наградами и почестями, которые он заслужил…
Колчак потянулся, открыл глаза и, преодолев вспышку головной боли и головокружения, заставил себя подняться в рубку радиотелеграфа, чтобы узнать, что происходит в Севастополе.
Новости из Севастополя его обрадовали. Дредноуты первой линии Черноморского флота уже снялись с якорей и взяли курс зюйд-вест. Первый и второй отряды миноносцев шли в охранении. Немитц, который остался в Морском штабе в Севастополе, как и было уговорено, для обеспечения связи между участниками грандиозной операции, сообщил также, что как на кавказском фронте, так и в Галиции наши войска ограниченными силами двинулись вперед, преодолевая сопротивление не только противника, но и своих солдатских Советов и даже Временного правительства, которое ревниво отнеслось к инициативе генералов и адмиралов, пошедших на наступление, не согласованное с военным министром Керенским.
Больших успехов эти войска не добились, да и не могли добиться, потому что главная цель решалась только флотом Колчака.
Операция, которую предпринял адмирал и те генералы, которые знали о ней, была не только рискованной, но и недостаточно подготовленной, иными словами, была авантюрой, как ее уже называли в Генеральном штабе и в военном министерстве. Предложив в свое время этот план, Колчак, Алексеев и Иванов встретили сопротивление наверху и отказались от наступления.
Их послушанию поверили в Петрограде, а из Севастополя не поступило своевременных доносов.
Это объясняется тем, что полностью в курсе дела были лишь три человека, а частично – несколько штабных офицеров. Последние были весьма заняты повседневными делами и могли, в случае надобности, искренне заявить, что проводили подготовку к большим маневрам, не догадываясь, что маневры станут боевыми действиями. Все же остальные участники этого предприятия – а было их в штабах и управлениях несколько сотен человек – полагали, что участвуют в обычной штабной и интендантской деятельности – мало ли для каких надобностей требуется тройной боекомплект на линкорах, дополнительные торпеды на миноносцах либо корпия для госпитального транспорта? Наибольшие трудности возникли в связи с топливом и продовольствием, но весь расчет Колчака строился на том, что нападение будет внезапным, результаты его сокрушительными и снабжение флота возьмет на себя поверженный неприятель. Длительного похода флот, почти не обеспеченный десантом, выдержать не мог.
Отряды флота, подобно тому, как собирается воедино некое фантастическое чудовище, до того существовавшее в виде отдельных частей, прибыли на рандеву в рассчитанные сроки. Погода была сносной, в меру облачной и ветреной, раза два за часы, пока флот дрейфовал в тридцати милях южнее Севастополя и вне пределов видимости многочисленных в порту зевак и немецких агентов, а также соглядатаев Совета ЦВИКа и Временного правительства, начинал моросить холодный дождь. Волнение не превышало четырех баллов.
Сходившиеся на рандеву крейсера и миноносцы резво перемигивались сигнальными вспышками, плескались флажки сигнальщиков, между кораблями сновали катера, развозившие депеши и приказы. Постепенно до разумения тех командиров и офицеров, что не были в курсе дел, доходила вся дерзость решения Колчака, и некоторых одолевал озноб опаски. Со времен адмирала Ушакова, штурмовавшего Ионические острова, русский флот не предпринимал еще попытки взять укрепленную сухопутную твердыню, каковой являлся Стамбул, вернее, охранявшие его форты. И вот наступил решительный миг. Но Советы и революционные власти, которым можно было пожаловаться, были далеко.
Колчак не позволил командирам кораблей и тем матросским Советам, что образовались уже на некоторых судах, проводить собрания и митинги по поводу того, брать Константинополь или не брать. И запрещение митингов, объясненное походными условиями и близостью неприятеля, ввергло в растерянность социалистических агитаторов. Лишь на миноносце «Керчь», где командиром был старший лейтенант Кукель, верный сторонник Керенского, да на транспорте «Евфрат», команда которого была разагитирована анархистами, произошли возмущения. Колчак, для которого самое важное заключалось в том, чтобы вывести флот в море, мог не опасаться уже того, что несогласные сорвут его начинание. Поэтому он приказал «Керчи» возвращаться в Севастополь, подняв сигнал: «Позор трусам и изменникам», но, нуждаясь в «Евфрате» как в госпитальном судне. Колчак приказал крейсеру «Император Траян» взять транспорт на прицел его шестидюймовок, что крейсер и совершил, после чего выступление анархистов стихло. Кукеля же судил в октябре в Севастополе военный трибунал и приговорил к пятнадцати годам каторжных работ.
Все остальные корабли эскадры, будучи поставлены в известность, что предстоят не учения, а настоящий штурм Константинополя, выразили по меньшей мере одобрение и даже радость по поводу похода. Поход начинался именно так, как рассчитывал на то Александр Васильевич.
