Уичаана перерождается наконец и предстает целиком — древняя, чуткая, голодная тварь, сотни пастей щелкают зубами вдоль ее боков, блестя нитками слюны, высовывают раздвоенные языки, трогая воздух. Катя и Анджей, пораженные странным — и что уж греха таить, довольно гнусным — обликом звериного воплощения богини, замирают. Хочется думать, что не в страхе, а в замешательстве.
— Сипактли… Сивангор, ящерка моя,[133] — произносит за Катиной спиной кто-то, свободный от страха и от изумления, знакомый со всеми ипостасями демиурга. И на середину комнаты, аккурат между остолбеневшим рыцарем и нетипичным драконом выкатывается клубок, серый, некрашеной пряжи. Из такой Тинучча вяжет шарфы и свитера многочисленной родне. — Что ж ты опять людей пугаешь?
В комнате пахнет чем-то густым, печальным и свежим, некошеной травой, влажной землей, палыми листьями, глухим лесом. Голос, на который хочется и страшно обернуться, притягивает и настораживает. Он и знакомый, и совсем другой, чем сегодня, и вчера, и месяцы назад, он больше похож на тот, полный насмешливой ласки, запретивший Омесиуатль убивать Кэт.
Медленно-медленно Катерина поворачивает голову. Перед ней — Сипактли, предвечный дракон, возит хвостом, опрокидывая тяжелую мебель Тинуччи. Позади — сама Тинучча, сменившая черные с проседью кудри на две тяжелые золотые косы, а оливковую смуглость кожи — на прозрачную лунную белизну.
Макошь. Покровительница рожениц, хозяйка нави, богиня судьбы.
— Это кто такая? — тяжко роняет Андрей, всем телом разворачиваясь к незнакомке. Его рыцарский радар, по всему видать, завис и не может выбрать между привычной опасностью — драконом, и неведомой новой напастью.
— Ты, коли подраться решил, иди себе, добрый молодец! — ласково напутствует Макошь: — Во зеленый луг гуляти, мураву топтати. Богатырствуй, пока молодой. А ты тут с Катенькой побеседуем маненько.
Как она странно… речь ведет, удивляется про себя Катя. Будто притворяется. С прежней Саградой богиня судьбы разговаривала без всяких там былинных интонаций. Ах да, с Кэт она и говорила не по-русски. А как? По-английски? По-испански? Не вспомнить теперь, ничего уже не вспомнить. У Макоши глаза серые, точно осенняя хмарь, вокруг круглых зрачков серебряная корона — две луны в полном затмении, волосы надо лбом сияют, словно церковный купол. Хозяйка нави берет Катины руки в свои и ведет ее к дверям, как ребенка, легонько толкает в плечо: смотри. Это все для тебя.
За домом больше не запущенный сад с усталыми от жизни деревьями, нет, там песчаная арена, похожая на римский цирк, песок, принявший много крови и готовый принять еще. Их сторона — Sombra,[134] и участники боя кружат по стороне Sol, будто танцоры пасодобля[135] в лучах прожектора. Третья терция, терция смерти,[136] вся удача зверя потрачена и в игру вступает убийца.
Только убить ему предстоит не быка.
И Катерина будет на это смотреть, уже смотрит. Стоит истуканом, точно мидасово воплощение триединой богини, всё обращающее в золото: золото кос на ее голове, золото песка под ее ногами, золото света, текущее на нее с небес. И в этом море блистающего золота — две замершие фигурки тусклого серебра: серебро чешуи на ящеричьих боках и серебро доспехов, неспособных защитить от судьбы.
Сивангор бросает вперед обманчиво неповоротливое тело, жажда крови ведет ее, словно на сворке тащит, Анджей, матадор, ожидающий recibiendo,[137] поднимает локоть, целясь острием меча в провал между зеленых немигающих глаз. Миг — и рептилия подставляет череп для разящего удара, одновременно смыкая зубы на железном наколеннике, сминая его, будто фольгу. Саграда прикрывает глаза, чувствуя, как ненасытный песок арены смакует кровь этих двоих.
Выбирай, беззвучно усмехается Макошь. Накажи того, кого хочешь наказать. Его или ее? Выбери и накажи.
Катерина не знает. Она не знает, черт подери! Это бой двух собственников: что предвечный дух Омесиуатль, что упертый паладин Дрюня мечтают безраздельно владеть ею. И каждый уверен в своем праве на Саграду. А второй — второй должен умереть, правила смертельного поединка не обсуждаются. Сейчас Катины ресницы взмахнут легче бабочкина крыла — и время сделает ход. Одна из фигур закончит начатое движение, отрывая другой ногу, выворачивая вместе с суставом подвздошную кость — или другая оживет раньше, врубаясь в теменной бугор аж до самых глаз, туда, где железы копят яд, способный отравить и дракона. Решай же, Священная шлюха, решай!
Саграда запрокидывает голову и испускает вопль, долгий, звенящий, торжествующий вопль роженицы. Крик ее катится по райским кущам, пронизывает все гребаное седьмое небо, насквозь, навылет. Денница-младшая упирается крепкой головой в низ живота, нащупывая выход. Какое счастье — скоро, совсем скоро Катерина разрешится от бремени и станет… легкой. Достаточно легкой, чтобы… чтобы что?
Глава 13
Не проси Меня ни о чем
О человеке можно судить по тому, что его больше удивляет в друге — преданность или предательство. И неважно, кем ты окружен, верными соратниками или подлыми интриганами, твое чутье настроено либо на тех, либо на других. Те, кого ты видишь — они и есть узлы на твоем мериле, бусины на твоих четках, разъемные звенья твоей якорной цепи.[138] Об остальных забываешь, бездумно пропуская их через свою жизнь, точно гладкую нить между узлами, точно ровную дорогу между вехами.
Кэт не узнала бы верность, даже споткнувшись об нее.
Она и споткнулась. Об верность.
Поднимаясь из пепла, смешанного с дорожной пылью, обожженная, полуослепшая, Саграда ткнулась в черное от жирной сажи тело, раздраженно оттолкнула протянутые руки: уйди, тварь. Боль требовала выхода, сплавляясь во взрывоопасный коктейль с яростью, прокладывала русла — и Пута дель Дьябло мечтала об одном: чтобы боли удалось. Чтобы, наконец, вырвалось наружу и отпустило внутри.
Китти стала первой, на кого плеснуло гневом Священной Шлюхи. Второй стала Омесиуатль. Верней, стала бы, да руки у Саграды коротки. За один только бешеный взгляд в сторону прародительницы сущего Кэт получает тычок копьем, небрежно-отточенный, заставляющий снова упать на колени и так замереть, пережидая очередную волну боли. Омесиуатль довольно посмеивается, примеривается тупым концом копья к ребрам пиратки — и тогда Китти прыгает на спину ацтекской суке, львиная челюсть клацает капканом, демоница мотает башкой, разрывая длинные мышцы шеи, клыки ломают атлант.[139] Атака демоницы заставляет богиню… пошатнуться. Скорее от удивления, чем от ран — мелкому демону не победить старых богинь. И не повредить их плоти, которая лишь похожа на плоть. Ошеломить их — вот все, на что способны и люди, и демоны, и новые боги. И Китти удается ошеломить создательницу всех вещей Омесиуатль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
