– Должарианка, как я слышал, – весело присовокупил Тау.
Фиэрин посмотрела на первый ярус и сразу отыскала прямую, черноволосую фигуру с двумя экзотическими существами по бокам.
– Очень недурна. Если одеть ее в приличное платье и что-то сделать с ее волосами, на нее все будут оборачиваться.
– Еще бы, – чуточку снисходительно улыбнулась Ваннис. – На Должаре некрасивых младенцев убивают.
– Эта деталь всегда меня поражала, – сказал Тау. – Раса, которая живет только понятиями власти, боли и смерти, желает, однако, чтобы ее потомство радовало глаз.
Музыка между тем изменилась, обретя форму и смысл. Фиэрин вздрогнула. Она не узнала мелодии, но мерные аккорды синтезатора говорили о глубинах времени и пространства, отделивших их всех от Утерянной Земли.
Рядом прошелестел шелк. Ваннис, выпрямившись и побледнев, смотрела на музыканта, а Тау с окаменевшим лицом на нее. Оба казались ошеломленными, но Тау поймал взгляд Фиэрин, и лицо его разгладилось.
Фиэрин очень хотелось узнать, что на них так подействовало, и она искала способ это выяснить, но тут музыка прекратилась, и музыкант удалился. Миг спустя в ложу вошел Эренарх.
Грянули фанфары Феникса, и все поднялись с мест.
Публика изъявила свое почтение, Эренарх ответил – старинный ритуал, грациозный и стилизованный, как балет. Затем все уселись, шурша дорогими тканями, и зашептались в ожидании.
– Сейчас начнется, – сказала Ваннис так тихо, что Фиэрин едва расслышала ее, а Тау осклабился в беззвучном смехе.
* * *
Элоатри оглядывала зал, любуясь яркими нарядами и грациозными движениями Дулу. Рядом сидела, выпрямившись, высокая должарианка, а дальше – маленькие белые создания, которые никогда, видимо, от нее не отходили. Они заметили, что Элоатри смотрит на них, и тихо защебетали, мерцая глазами в ярком свете зала и жестикулируя. Это был один из знаков, которым обучил их Мандериан: «Мы тебя видим». Она кивнула в ответ.
Вийя тоже взглянула на нее, быстро и равнодушно, и отвернулась к сцене, где появился человек. Элоатри узнала его.
– Он из вашего экипажа, не так ли?
Его звали Монтроз, и она имела случай оценить обед, который он приготовил в Аркадском Анклаве для узкого круга гостей, – но не знала, что он еще и музыкант.
– Был раньше. – Тихий голос Вийи не выдавал никаких эмоций, но Элоатри чувствовала в ней напряжение. Эмоциональное излучение такого количества публики, несомненно, сказывается на ней: Мандериан говорил, что Вийя только начинает осваиваться с повышенной чувствительностью, которой наделило ее общение с эйя.
Монтроз заиграл медленную импровизацию. Затем музыка стала еще более медленной, взывающей к памяти, и Элоатри застыла в шоке: она знала эту вещь. Опасно. Ах как это опасно. По залу прошло почти неуловимое движение: многие тоже узнали эту музыку.
Элоатри взглянула на императорскую ложу, но Эренарх еще не появлялся. Это тоже было предостережением и вызовом его врагам на Аресе.
Теперь видно, что ты сын своего отца.
– «Мания Кадена», – сказала Элоатри. – Посвящается длинной цепи жизней, связывающих нас с Утерянной Землей через две тысячи лет Изгнания. – Видя непонимание на лице должарианки, она добавила: – Ее должны были исполнить на Энкаинации Эренарха во время Трех Воззваний.
Вийя задержала на ней взгляд и отвернулась. Костяшки на сильных руках побелели, но это тут же прошло.
С приходом Эренарха началась основная часть концерта: члены Музыкальной Академии исполняли попурри из старинных мелодий. «Неужели Эренарх сам подбирал отрывки?» – поразилась Элоатри. Если так, он обладает поистине энциклопедическими знаниями в музыкальной истории.
Знакомая мелодия привлекла ее внимание. Кто-то солировал церковный гимн, и у нее стиснуло горло. «Veni creator spiritus». Впервые она услышала этот напев при своем насильственном посвящении в соборе Нью-Гластонбери. Но тогда это были просто приятные звуки, теперь же она поняла его значение.
Музыка с неодолимой силой захватила Элоатри, наполняя театр божественной аурой. Женщина рядом с ней превратилась в пламя, такое яркое, что на глазах выступили слезы. С этим огненным столбом соседствовали два огня поменьше, а ложа Эренарха светилась, как жерло никогда не гаснущей печи. Где-то в публике пламенел еще один дух: рыжеволосый, один в двух лицах, предполагающий присутствие триединой сущности. Элоатри охватила дрожь. Все они связаны, но недостает еще кого-то, и когда он появится, дверная петля времени будет собрана полностью.
Музыканты продолжали играть, двигаясь от Исхода к настоящему времени, и сновидение отпустило Элоатри.
Она посмотрела на ложу, где сидел Эренарх, – всего лишь человек в непроницаемой дулуской маске.
Восприняли ли другие в этом зале то, что предназначалось им?
«Не так уж это важно», – решила она. Общее впечатление налицо: мы заново пережили то, что чувствовали когда-то изгнанники, ощутили их зависимость от традиций и постоянства.
Все сидящие здесь чего-то лишились – и никто не знает, что его ждет впереди. Он предлагает им пристанище в общей памяти об Утерянной Земле. Он, последний из Аркадов, живое воплощение традиции – его семья правила Тысячей Солнц тысячу лет.
Академики ушли со сцены, и наступил короткий антракт. Оживленные разговоры, единственное свидетельство действия, произведенного музыкой, быстро умолкли, и настала тишина. На сцене появились китари со своими странными инструментами, из которых ни один не походил на другой, и в столь же разнообразных костюмах. Нельзя было сказать, что они начали свое выступление: казалось, они продолжают то, что никогда не прерывалось. Музыка лилась, странная, дикая, ни на что не похожая, не признающая компромиссов.
Секта китари славилась по всей Тысяче Солнц. Для них музыка была предметом поклонения, ритуальной комбинацией танца, песнопений и инструментального сопровождения. Каждый китари создавал для себя собственный инструмент, который со смертью музыканта сжигали.
Их выступление тоже говорило о многом. Китари никогда прежде не выступали в миру, и многие из присутствующих, несомненно, слышали их музыку впервые. Даже Аркад не вправе был им приказывать – он мог разве что уговорить их. И несмотря на двусмысленное положение Брендона Аркада, на подозрение, висевшее над ним после Энкаинации, когда спасся только он один, осуществить такое не мог больше никто на Аресе.
После следующего перерыва началась третья часть программы – и Элоатри, слушая ее, склонила голову и вознесла благодарение. Опасность оставалась в силе, и возможность неудачи тоже, но теперь она не сомневалась: чем бы ни одарил Телос род Аркада, это присутствует в сорок восьмом отпрыске этого рода в не меньшей степени, чем в самом Джаспаре Аркаде.
Третья, финальная часть концерта распахнула двери памяти.
* * *
Жаим взглянул на Брендона – тот неподвижно сидел на своем месте в ложе, задумчиво склонив голову. Куда он смотрит? Известно ли ему, что концерт удался, что музыканты превзошли все ожидания, что музыка, выбранная им самим, вызвала всеобщее одобрение?
Зазвучала новая мелодия – концерт для духовых, вызвавшая в Жаиме рой воспоминаний. Он перестал оглядывать публику и отдался знакомому ритму.
Свет и тьма, лучи солнца, пляшущие на воде, густая медленная лава под корой планеты – вот чем была для него музыка в его годы на «Телварне», и она, как никакой наркотик и никакая мантра, освобождала все эмоции прошлого. Поначалу Жаим боролся с ней, но потом понял, что сопротивление бесполезно, и уступил манящим образам, приняв свое поражение как урок на будущее.
Симфония, баллада, рапсодия, мотет, октет, синкопы и полифония – эта музыка была собрана со всей вселенной, но ее объединяла единая тема, прочерченная гением музыки по имени КетценЛах. Его могучий дар брал старинные формы, забытые арии и мотивы и ткал их заново, обогащая современным опытом. Так ребенок копирует известных артистов. КетценЛах сочинил только одну оригинальную мелодию, свою последнюю – его талант заключался в преобразовании старого.
КетценЛах был любимым композитором Маркхема.
Все, что звучало со сцены, Маркхем Л'Ранджа любил, все это много раз слышали на борту «Телварны», на Дисе и даже в концертных залах далеких планет, когда – один Телос знает, как – Маркхем вдруг узнавал, что там-то и там-то должен выступить знаменитый артист. Тогда он вез экипаж за многие световые годы от намеченной цели – чтобы послушать музыку.
Кое-что Жаим слышал впервые – это, наверное, относилось к детским годам Брендона и Маркхема. Ибо этот концерт был посвящением, данью памяти, хотя из этих разряженных аристократов вряд ли полдюжины понимали, в чем дело. И то, что музыку исполнял оркестр Флота, делало посвящение бритвенно-острым: Маркхем ведь был блестящим кадетом, пока его не исключили.
