Пребывая в очередной мысленной прострации, лежа на наре и реально смотря в никуда, осматриваясь при этом вокруг себя, Куля с ощущением обжигающей горечи констатировал удивительно быстрый и полный крах своих позиций, ведь еще совсем недавно, возвращаясь из командировки с подписанным договором аренды гектара земли в Крыму, он, казалось пребывал на вершине Эвереста с намерениями хорошо отдохнуть, улучшить свои жилищные условия, поменять машину и т. д. Но не прошло и трех месяцев, как вот он лежит на наре в тюрьме трижды преданный и проданный, его обвиняют черт знает в чем, за что реально получить срок до 12 лет, бизнес разрушен и разворован, долги по кредитам в банках с каждым днем набирают силу цунами, семья на грани нищеты и голода, родители заживо жарятся в закипевшем от стыда масле… Чего еще не хватает в этом списке из того, что плохого может быть с человеком? Все это напоминало ему сценарий к дешевому кино — этакий "Узник замка Иф", продолжение — "Граф Монте Кристо, возвращение на нары".
Он также понимал, что даже если он через месяц и выйдет на свободу, то уже не сможет вернуть всего потерянного за время своей незаконной изоляции, но задумываясь дальше, Куля ловил себя на мысли, что не смотря на невиновность, он уже был готов платить за свою свободу и за справедливость. Так получался своеобразный замкнутый круг. Мало того, что Куле никто не верил, ни следователь, ни суд, ни адвокаты, а положа руку на сердце, ему не до конца верили даже его жена и родители, что же тогда говорить о чужих ему людях?.. А когда он давал понять окружающим, что готов платить за свободу, получалось, что он готов платить за свои грехи, и это со стороны выглядело логично — его вина есть, но он ее просто не признает.
Еще чуть позже Куля готов был уже полностью согласиться и с правилом о том, что если человеку долго говорить, что он такой или сякой, то рано или поздно придет время, когда этот человек неизбежно согласится с этим утверждением, не в зависимости от того нравится ему такой ярлык или нет. Жить в противоречии с миром, какой бы он ни был, который тебя окружает долгое время — это дополнительная сложность и нагрузка, поэтому Куля, не узрев особой такой необходимости, уже очень скоро перестал отрицать и опротестовывать отношение к нему окружающих, как к преступнику. Он не предавал этому значения, так как посчитал, что это всего лишь внешняя его оболочка, которая легко меняется, или при желании вообще ликвидируется, и которая на его внутренний мир, на него как на личность, никак не повлияет, и сломав не переделает его. Но это наверное так бывает только тогда, когда фон постороннего влияния происходит относительно не долго, а если процесс перековки и перестановки продолжается годами, то все, как говориться, течет и все меняется…
Украинская система исполнения наказаний предусматривает в зависимости от личности наказуемого и степени тяжести его деяния, несколько уровней строгости режима его содержания в конечных местах отбывания срока. Приговор — лишение свободы может исполнятся в режиме начиная от "общего", самого легкого по строгости режима, с наименьшими ограничениями, и далее на ужесточение идет "усиленный" режим, далее "строгий", далее "особый", и самым ограниченным и жестоким является "особый ПКТ", где осужденные живут в помещениях камерного типа, которые ограничены пространством камеры с правом всего одной часовой прогулки на свежем воздухе. Куле, совершившему особо тяжкое деяние, но в первый раз, полагался по уголовно-исполнительному закону только "усиленный" режим, но вопреки всему по факту ему довелось отсидеть в СИЗО в строжайшем режиме, таком же как режим ПКТ, практически весь свой срок. Для того, чтобы выжить в таком недобром мире среди обозленных, ожесточенных, зачастую просто обделенных и недалеких людей, в условиях приравненных к режиму высшей степени строгости содержания, как для особо опасных осужденных, чтобы в течении долгих лет жизни, будучи при этом без вины виноватым и находясь в режиме постоянного ожидания хоть какой-то удачи, при всем при этом, и не сойти с ума, приходилось так или иначе притираться, и к месту обитания, и к контингенту, становясь постепенно таким же, как и все окружающие, превращаясь даже незаметно для себя в зверя.
Так, захваченный злыми силами Кулин фрегат, был бесцеремонно и надолго заброшен в концентрационную гавань на переплавку, где когда-то красивый, свободный, благородный и гордый, он медленно и мучительно, огнем, кислотой и прессами превращался в цепного страшного монстра.
Глава Х Именем Украины. Приговор для души
Следствие по Кулиному делу шло долго, масштабно, с привлечением множества кадров в следственной группе, с процессом опроса множества потерпевших, свидетелей, с проведением множества экспертиз и т. д. На все движимое и недвижимое имущество, которое хоть как-то по мнению озабоченного следователя имело или могло иметь отношение к Куле, был наложен арест на отчуждение. Парадокс доходил до того, что арестовали даже то имущество, которое Куля приобретал в кредит в банках за банковские деньги. О том, что Ирина подписала по принуждению Лекса документ, уводящий у нее право на аренду земельного участка, никто не знал. Для Кули так и осталось загадкой, как следователю удалось наложить арест даже на то, что принадлежит народу, а ему и то косвенно, было выдано только в аренду. Каким-то образом был наложен арест на арендуемый якобы им земельный участок с видом на "Ласточкино гнездо". Браво! Уже не имея на него видов, Куля даже был рад этому, пусть теперь Лекс попробует с ним что-то сделать…
Допросы, очные ставки шли сплошным потоком. Старший следователь истерично рыл землю проводя расследование, но Куля видел, что все усилия ментов направлены по ложному пути против него, на то, чтобы добыть компромат и доказательства его вины, а реального расхитителя чужой собственности никто так и не искал. Парадокс? Ошибка? Или умышленная акция? Неужели так глупы могут быть наши следователи? Или это очень хитрый преступник попался, прямо гений аферы! А что?! Все сходится: в течении долгого времени спокойно деньги присваивались под видом выдачи подложных договоров, а потом тупо и попросту все стрелки перевелись на Кулю только потому, что он возглавлял наблюдательный совет и имел бизнес, имущество, то есть то, что можно и интересно было забрать, а в крайнем случае им всегда можно было подкрепить главную версию — мол вот оно награбленное! Использование имени Кули было удобно со всех сторон. А для осуществления этой аферы, оказывается, было достаточно всего лишь чтобы Ташков, признавший полностью себя виновным, на вопрос: "Почему ты это сделал?", ответил: "Мне приказал это сделать Павел Куля". Все, теперь Куля виновен, логика железная: с таким же успехом он тоже мог бы, как и Ташков, признать вину, а на аналогичный вопрос перевести стрелки на, например, министра финансов. Интересно, арестовали бы тогда Пензеника, как арестовали его?.. На самом деле, тогда Куле было больше интересно, кто же этот гений аферы?
Во время хода следствия на неоднократных очных ставках не очень понятно для Кули повели себя ряд граждан. "Веселая" гоп-компания, возглавляемая список кредитов "Медиум". Швалько, Вампиногов и Клюков рассказывали черт знает что, вразнобой фантазируя зачем-то, больше усложняя свое положение такими финтами, чем облегчая. Видно было, что люди очень напуганы и однозначно надавлены и обстоятельствами, и конечно допрашивающими, в этом сомнений не было. Результатом таких допросов, как и ожидалось в таких случаях, если отбросить ненужную шелоху, была чистая правда: документы подписывали, кредиты брали, деньгами распоряжались каждый по своему усмотрению, и никто из них ничего, никогда обратно в кассу не возвращал.
Но если в этой компании чувствовался сильный страх, и этим объяснялась некая путаница в показаниях, то в показаниях Мирошко Федора Ильича мутность на очной ставке объяснялась тяжело для Кули. Скорее всего это происходило в связи с нежеланием светить свои доходы, которые были у него в бизнесе, организованном вместе с Кулей, при том что тому приходилось указывать источник своих доходов, чтобы объяснить происхождение своих объектов недвижимости, которые по сути являлись не доходом, а скорее средством производства. Тем не менее существенных противоречий по сути дела при очной ставке не выяснилось, и Федор Ильич говорил на ней в основном тоже только правду. Не имея возможности пообщаться с Ильичем больше, чем того позволяли рамки следственного действия, у Кули почему-то после встречи остался неприятный и тяжелый осадок, но звонить кому-то из них из СИЗО для разговоров по душам, ему не хотелось. После того как он оказался за решеткой, явно почувствовалось качественное изменение отношения этих людей к нему, ощущалось, что они стали сразу чужими, и доверия к ним после этого не было.
