И после этих слов я не выдержал и заорал:
— Нет! Нет!! Нет!!! Да ё-моё!! Это, блин, просто чёртов день чёртового сурка какой-то?!?!?! Когда это хрень прекратится?!?!? Где, блин, разрешение на съёмки?!?! Какого хрена я время тут теряю?!?! Что это за фигня?!?! Мне надо работать!! Работать и ещё раз работать, а не смотреть на одно и то же целыми днями!! Нахрен — лень и скуку!! Есть анекдот про ёжиков⁈ Попали два ежа в яму. Один другому говорит: «Ну, что будем делать?» А второй зло отвечает: «Блин, ты даже здесь без работы не можешь!» Вот и я так! Я словно тот ёж — не могу я сидеть на месте и наслаждаться этой чёртовой тишиной и чёртовым покоем. Мне требуются действия! Действие и ещё раз — действие!! Только действие и движение, ибо они — суть жизнь, а бездействие — смерть! Мне нужно — бороться и искать! Мне просто позарез необходимо — найти и не сдаваться! А потому нафиг небеса и песок! Нафиг вино и коньяк. Нафиг всё! Дайте мне кинокамеру, и я вам всем покажу, что нахрен такое суслики! Ну же! Скорее!! МОТОР!!!
Но никто, кроме опешившей мамы, меня, к сожалению, не слышал, и потому мне пришлось привычными движениями взять минихолодильник, положить в него минеральную воду, лимонад, мороженное, и, бредя по привычному маршруту пойти на пляж.
Время шло, а чёртов день сурка никак не хотел меня отпускать.
* * *
Глава 33. Красноречивое молчание «Центра»
«Почему молчит центр?» — именно этот вопрос ежедневно и даже по несколько раз на дню я задавал себе.
Справедливости ради, нужно сказать, что этот судьбоносный вопрос я задавал не только себе, но и Кравцову.
В конечном итоге, своего личного телохранителя я им так достал, что он по пять раз в день ездил в пункт междугородней связи, где, наводя шорох среди телефонисток, добивался связи с Москвой.
А она всё молчала и молчала, вновь и вновь твердя лишь одно:
«Васин, готовься к гастрольному туру».
На это я тоже молчал, и устами своего верного телохранителя, категорически отвергая саму идею музыкальной деятельности, вновь и вновь призывал их к выдаче заветного разрешения на съёмки и началу формирования бюджета.
Полное непонимание идей и чаяний друг друга обе стороны конфликта, приводило меня в бешенство. Создавалось впечатление, что наше общение можно смело называть — общение слепого с глухим, где слепой полностью отказывается, что-либо видеть, а глухой что-либо слышать.
Но пойти им на уступки я просто не мог. Я устал. Я ничего не хотел делать. Я не хотел никуда ехать. Я хотел просто жить. Жить на одном месте и заниматься любимым делом.
В душе мне было просто плохо. Хотелось забыться и ничего больше не видеть. Я всячески гнал от себя плохие воспоминания, стараясь выкинуть их из головы и ни о чём плохом не думать.
Это мне удавалось, но лишь на короткое время. А потом на меня вновь накатывала смертная тоска, в которой, поверх двух главных мыслей: «Дадут мне разрешение на съёмку или нет?» и «Нахрена я сделал холодильник?», возникал ещё один вопрос: «Как там Марта и ребёнок?» И именно он, в конечном итоге, затмевая всё остальное, заставлял подниматься с постели и нервно ходить из угла в угол по комнате, не переставая напоминать себе о том, что ребёнок не мой.
«Не мой! И она не моя! Так почему это меня так терзает⁈ — вновь и вновь задавал я себе вопрос и, глядя на стоящий в углу мобильный холодильник, добавлял: — Нафига вы вошли в мою жизнь⁈»
Эти мысли и размышления я гнал как только мог, но они улетучивались на время. А затем вновь, бессовестно возвращались в мою бедную голову и с упоением продолжали меня терзать с новой силой.
— Отвлечься! Забыться! Мотор! — кричал я в пустоту ночи воя на луну.
Но ответом мне была тишина.
Долгие дни тянулись день за днём, но ничего не менялось — всепоглощающая депрессия совершенно не собиралась меня отпускать.
И вот однажды, Кравцов, как всегда, вернувшись из пункта междугородней связи, сказал не обыденное: «Съёмки не разрешают. Предлагают подумать о гастролях», а совершенно иное.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Васин, она едет.
— Кто? — удивился я необычностью фразы, и быстро сообразив, затаив дыхание прошептал: — Съёмочная группа? Они согласились⁈
— Не они, а она, — ехидно улыбнулся тот и добавил: — Приедет через два дня.
— Но почему так неожиданно⁈ — вскочил я с кровати и начал переживать. — Чего они будут тут делать? Ведь у нас есть только сценарий! Бюджет не выделен! Ничего не обговорено! С руководством тех заведений, в которых мы будем проводить съёмки, тоже никакие переговоры пока не проведены! Да и актёрского состава у нас толком нет!
— Не нужен тебе никакой актёрский состав пока. Достаточно её.
— Кого? Съёмочной группы⁈
— Какой ещё съёмочной группы? Ты про фильм пока забудь. Сейчас не это важно.
— Не это⁈ А что? Музыкальное турне? Я же сказал — мне не интересно! Уже сто раз сказал — сколько можно твердить одно и тоже⁈
— Успокойся. Тебе не об этом сейчас надо думать, — зевнул Кравцов, снимая с верёвки полотенце. — А о том, что ты ей скажешь.
— А что я съёмочной группе могу сказать? Ничего! Разрешения на съёмки нет, а значит — и съёмок нет. Пусть живут в гостинице или где там они собираются разместиться.
— Думаю, она собирается разместиться у тебя.
— Здесь⁈ — я обвёл рукой помещение. — Сюда вся съёмочная группа точно не влезет. А если и влезет, то спать всем нам придётся стоя.
— Кто о чём, а вшивый про баню, — съязвил телохранитель и постучал себе пальцем по лбу. — Не о том думаешь. Лучше думай, что ты Марте скажешь.
— Э-э, кому⁈ — обалдел я от услышанного и переспросил: — Марте? Вебер?
— А кому ж ещё. Марте, конечно. Только она вроде бы уже не Вебер.
— Э-э, почему?
— Потому, что Васина она — фамилию мужа взяла. Ведь муж-то у неё — Васин.
— Э-э, и что? — продолжил я не понимать, к чему он клонит.
— Ничего. Просто сказал тебе, что она — Марта Васина, а не Вебер. И ничего другого, — пожал тот плечами и направился на пляж.
— Да, постой ты, — догнал его я, надевая на ходу шлёпанцы, ибо асфальт под ногами в это время суток был буквально раскалён. — Скажи, к чему ты вообще её приплёл к нашему разговору?
— Ничего я не приплёл. Я лишь сказал, что она едет.
— Кто она⁈ Марта⁈
— Васин, — скинул со своего плеча мою руку комитетчик, — ты на Солнце, что ль, сегодня перегрелся, что слова русские совсем перестал воспринимать? Я же тебе уже пять минут назад сказал, что Марта едет. Завтра в Союз прилетит. А послезавтра к нам — сюда. Так что готовься.
— К чему? — от изумления открыв рот, прошептал я.
— Не знаю, — пожал тот плечами. — К разговору, наверное. Посидите наедине. Обсудите всё.
— О чём мне с ней говорить⁈
— Ну, это уж ты сам, брат, решай, что конкретно своей жене скажешь. Можешь прощение попросить.
— Прощение? Я? За что?
— Как за что? За своё поведение. Ведь во всём же ты виноват.
— Я?
— Конечно, ты. Ты ведь из неё певицу сделал. Вот тебе за неё и отвечать. Если бы не ты, то жила бы она себе да жила — тихо, мирно. А ты без спроса ворвался в её жизнь, перевернул всё с ног на голову, а при первых трудностях удрал в кусты.
— Да она же забеременела, когда мы даже знакомы ещё не были, — напомнил я.
— Не были! Тут ты прав. Но потом-то ты с ней познакомился. Я помню даже, что знакомство то проходило в студии звукозаписи. Прекрасно помню, ибо застал вас там с ней. Так что, это всё было. Впрочем, как и то, что ты женился на ней, — в свою очередь напомнил мне визави. — Поэтому, как не крути, а виноват теперь во всём ты. Именно ты бросил молодую жену, да ещё и с ребёнком.
— Это же бред! — прошептал я, замотав головой. — Всем же ясно, что ребёнок даже не от меня.
— Вообще-то это ясно только тебе. А вот все остальные, ссылаясь на работы учёных, считают, что такие случаи в природе иногда случаются.
