Но от странностей этих охотничков до Любавиных прелестей не поубавилось. Каждый думал, что уж он-то всем хорош, и отказу никак не будет. Вот и множились байки о разнообразных пакостях, кои насылала неприступная девка. Однажды даже такое учинилось. Порешили трое отчаянных молодцев изловить Любаву, да и снасильничать по очереди, рассудив, что с троими-то она уж точно не управится. Да только вышло так, что намяли парни друг другу бока самым знатным образом из-за того, что перессорились, кто ж из них первый девку обротает. А зловредная красавица посмеялась лишь, глядя на дерущихся не своей волей дурней, да и пошла себе спокойнехонько.
И само собой, дошли слухи до Ефима, что появилась в Царицыне такая непростая девица, что никто с ней совладать не может.
К тому времени вполне неплохо жилось казаку: богатая купчиха, любящая жена Степанида Яковлевна, во всем мужу потакала. А что постылой была она Ефиму, так на то Палашка имелась, скрашивала хозяйскую жизнь неуемным своим блудом.
И рос сынок у Парфеновых: шалун и проказник Прокл-Прошенька, коему уже второй годик шел. Был мальчонка тем единственным, что ценил Ефим больше жизни, готов был казак за сына горло любому перегрызть.
Все бы ладно продолжалось в семействе Парфеновском, кабы не душа Ефима неуемная. Временами такая тоска накатывала на казака, что делался он мрачен и буен. Все дворовые боялись в эти дни хозяина, прятались от него, чтобы не попасть под горячую руку. Дюже тяжелой была господская рука. Да и сам Ефим понимал, что не дело неповинных людей тумаками потчевать почем зря, потому и начал он опять по кабакам похаживать, благо, денег ему теперь доставало.
Когда ж, будучи изрядно во хмелю, услыхал казак от своих случайных собутыльников про Любаву, то не поверил им нисколько и готов был об заклад побиться, что нет такой бабы, которая устоит перед ним. Такая задумка мужикам по сердцу пришлась, и тут же ударили они с Ефимом по рукам, что ежели он девку не соблазнит, то будет поить их допьяна целую седмицу. Хмельная троица отправилась в корчму, дабы Ефим воочию убедился, какова собой Любава.
Отворив низковатую дверь, казак с порога заплетающимся языком, но очень громко спросил:
– Ну и где хозяйка? Где эта красавица несказанная?
Все, кто сидел в корчме, оборотились к нему. На лицах людей было написано удивление, смешанное с ожиданием новой потехи.
Ефим со товарищи расселись за свободным столом, спихнув какого-то пьяненького мужичонку, и потребовали подать себе хмельного зелья. Казак, развалясь на лавке, ожидал появления хозяйки. Когда ж та вышла, мир вокруг Ефима стремительно завертелся.
– Лейла? – одними губами произнес он.
Горло его перехватило, хмель тут же выветрился из головы, а глаза не могли оторваться от идущей к столу девицы.
Длинная толстая коса ее, перекинутая через плечо, была точно вороново крыло и спускалась ниже пояса. Тонкий гибкий стан, высокая грудь, легчайшая плавная поступь, коралловые губы, брови вразлет – все в девице напомнило Ефиму любимую некогда персиянку. Лишь когда хозяйка подошла совсем близко, увидал казак, что очи ее не фиалковые, как у Лейлы, а черны, как беззвездная ночь. Лишь в зрачках плескались огоньки веселья.
Очарованный казак не сумел выговорить ни слова, когда красавица поставила на стол угощение и посмотрела на него, улыбнувшись одними уголками губ. Он просидел молча весь вечер, не отвечая на подначки своих собутыльников, молча отстегнув свой кошель и отдав его им на пропой души. Только следил жадными очами за прекрасной хозяйкой да пил, не пьянея...
Не помнил Ефим, как в тот вечер до дому добрался. А поутру, мучимый похмельем, не мог вспомнить, то ли в самом деле была девица, то ли сон ему привиделся. Ходил он цельный день сам не свой, супружнице на все вопросы отвечал невпопад и даже к Палашке не пошел забавляться.
Еле-еле дождался казак вечера и отправился в корчму. Когда черноглазая хозяйка увидала вчерашнего гостя, то с довольной усмешкой поспешила к нему навстречу. По всему видать было, что не голь перекатная этот мужик, а человек денежный, будет от него корчме прибыль немалая, коль зачнет он ходить сюда всякий раз.
– Здравствуй, гостенька дорогой! Чем нонче потчевать прикажешь? – низким певучим голосом обратилась она к Ефиму. – Проходи, садись.
– Поздорову и тебе, хозяюшка! – ответил казак, враз охрипнув, и спросил: – Как зовут тебя, красавица?
Горделивая улыбка чуть тронула губы девушки:
– Любавою.
Справившись с волнением, Ефим решил попытать счастье:
– А посиди со мной, Любавушка, угостить тебя хочу!
На такие слова его хозяйка презрительно изогнула бровь:
– Не след мне со всяким за стол садиться.
Казак вскипел:
– Это кто ж тут всякий? Ты, девка, говори да не заговариваяся!
Любава со спокойным достоинством ответила ему:
– Ты, мил-человек, норов-то свой уйми, чай, не холопка я тебе. А будешь буйство учинять неположенное, так тебя враз отсюда выведут, да еще бока намнут для острастки.
– Так ты грозишь мне, что ли? – задохнулся от гнева Ефим. – Да я ж прикажу всю твою корчму по бревнышку раскатать!
В ослеплении не заметил Ефим, как грозно сверкнули глаза Любавы при этих его словах. Только вдруг язык у него словно отнялся, а ноги сами собой потащили казака к выходу.
Когда мужик незнамо как оказался на улице, то в спину ему донеслись слова хозяйки:
– На первый раз я тебя так отпускаю!
Ефим быстро обернулся, но сзади него никого не было, и дверь корчмы была закрыта. Казак погрозил кулаком неизвестно кому и поплелся не солоно хлебавши домой.
Спать Ефим отправился на сеновал, благо лето стояло на дворе, а вот в таком унижении видеть ему никого не хотелось. Ну сами подумайте: это ж какая поруха мужицкой гордости, когда и кулаком отмахнуться не от кого!
Два дня казак дома пил горькую, пугая домочадцев угрюмой пьяной рожей. А на третий день, протрезвев, взял из супружниной лавки платок синего шелка с серебряными узорами и пошел просить прощения у гордой корчмарки. Да велел приказчику ничего не сказывать Степаниде Яковлевне про платок-то. Приказчик, сам ходок тот еще, обещался молчать.
Сам себя Ефим стыдился, да только поделать ничего не мог. Ну не было у мужика моченьки забыть треклятую девку! И сном заспать не мог, и чаркой залить не вышло. Стоит окаянная перед глазами и ехидно так улыбается, изогнув соболиную бровь и подбоченясь!
Вошел казак в корчму, сел в угол, потупив глаза. А как подошла к нему Любава, пробормотал себе под нос, что прощения, дескать, просит и вина спросил.
Хозяйка кивнула ему милостиво, что прощаю, мол, и сказала:
– Понял ли, мил-человек, что не все в жизни силой взять можно?
