На мой взгляд, Гроф, к несчастью, довольно основательно погрузил свои философские основы в этот губительный монологический цемент, и это наделяет его психологическую модель несколькими серьезными недостатками.
Монологическое сознание
Одно из великих открытий постмодернистского Запада состоит в следующем. То, что мы раньше принимали за несомненное сознание, отражающее мир в целом («зеркало природы»), фактически укоренено в сети неочевидных интерсубъективных структур (в том числе лингвистических, этических, культурных, эстетических и синтаксических). Как субъективный, так и объективный миры возникают, в значительной мере, благодаря дифференцирующим силам и способностям этих интерсубъективных структур, которые сами не выступают как объекты или феномены непосредственного осознания, а скорее образуют фоновый контекст, который и обеспечивает саму возможность существования субъектов и объектов.
По этой причине, открытие таких интерсубъективных структур не было непосредственно доступно феноменологии в любой из ее традиционных форм, но должно было ожидать новых веяний в контекстном анализе, структурализме, постструктурализме, лингвистике и семиотике, то есть общего перехода от модернизма к постмодернизму в самом широком смысле.
Обычно я привожу в качестве простого примера карточную игру — скажем, покер. В покере каждая карта подчиняется специфическому набору правил, но действительные правила игры нельзя найти ни на одной из карт. Таким образом, если вы просто описываете каждую карту — неважно, насколько тщательно — то есть если вы занимаетесь чистой феноменологией, вы никогда не откроете правил, которым подчиняется каждая карта, вы никогда не обнаружите «межкарточные паттерны» («интерсубъективные» паттерны), которые, фактически управляют каждой картой. Здесь феноменология терпит жалкую неудачу, и лишь некая форма структурализма раскроет эти паттерны.
Вот как это замечательное историческое развитие подытожил Фуко: «Итак, появилась проблема языка, и было ясно, что феноменология не может сравниться со структурным анализом в объяснении оттенков значения, которые способна порождать структура лингвистического типа. И вполне естественно, что, когда феноменологическая супруга оказалась лишенной прав из-за своей неспособности иметь дело с языком, структурализм стал новой невестой».{58} Здесь подразумевается «структурализм» в самом широком смысле, который включал в себя семиологию (Соссюр), семиотику (Пирс), собственно структурализм (Леви-Стросс, Барт, Лакан), структурализм развития (Пиаже, некоторые аспекты Хабермаса, Кольберг, Левинджер), неострутурализм (Фуко) и постструктурализм (Деррида, Лиотар). Несмотря на свои многочисленные различия все они участвовали в движении от философии субъекта, монологически оценивающей заранее данный мир, к диалогическому исследованию интерсубъективных структур, которые обеспечивают саму возможность дифференциации и отдельного существования субъектов и объектов.
Это далее соединялось с растущим пониманием историчности многих из таких интерсубъективных и диалогических структур (Ницше, Хайдеггер, Виттгенштейн, Дюи, Рорти) — и мы внезапно из современности оказались в постмодерне, где неважно насколько расходятся друг с другом эти разнообразные теоретики. Все они объединились в решительной демонстрации того, что монологическое сознание и монологическая методология — это чрезвычайно ограниченные модели, если не полное искажение человеческого опыта и реальности.
Важнейшая особенность этих нововведений заключается в том, что большинство наиболее передовых теоретиков современной западной психологии — включая Фрейда, Юнга, Адлера, Ранка, Джеймса, Уотсона, Тиченера, Вундта — уютно чувствовали себя в доинтерсубъективной эре. То есть все они без исключения были укоренены в глубоко монологической системе. Все они считали, что испытуемый описывает феномены сознания, и брали эти феноменологические описания за основу, даже если они, в конечном счете, уводили не туда. Таким образом, несмотря на разные методы, будь то интроспекция (Вундт), свободные ассоциации (Фрейд), психоделики (Джеймс), активное воображение (Юнг) или поток сознания (Джеймс), ни один из них никогда не подвергал серьезному сомнению базовую адекватность феноменологии.{59} Каждый из них резко расширял содержание допустимой феноменологии, распространяя ее от типичных рационально-эгоических содержаний до таких областей как первичный процесс, магическое познание, коллективные мифические образы и архетипы, религиозный опыт и т.д.; но ни один из них не пытался изучить или хотя бы ясно осознать интерсубъективные структуры, которые создают саму возможность функционирования этой феноменологии. Короче говоря, все они открывали новые карты в феноменологической игре, но ни один не заметил нефеноменологических правил самой игры.
И поныне большинство исследователей-психологов, включая Грофа, остаются в рамках этой концептуальной системы монологического сознания, даже когда они продолжают расширять феноменологию сознания в области необычных состояний (НСС). Другими словами, никакие количества ЛСД, холотропного дыхания, гипноза, шаманского опыта, ритуалов, обрядов перехода или интенсивной работы с телом не могут раскрыть моральные, культурные, лингвистические и синтаксические структуры, в которых (и через которые) возникает этот субъективный опыт. И потому вы не найдете ни одного из этих важнейших интерсубъективных паттернов ни в одной из карт, картографии или космологии модели Грофа (а также ни в одной из традиций, на которые он ссылается в своих работах). Эти образующие паттерны невидимы для используемой Грофом методологии исследования, и, на мой взгляд, именно в этой области его система недостаточно проработана и неадекватна.
Таким образом, в общей модели Грофа монологическая наука сочетается с монологическим сознанием, и это, как я полагаю, серьезно вредит нашему пониманию человеческого сознания вообще. Это делает практически невозможным осмысление того, каким образом временные состояния сознания могут быть преобразованы в устойчивые структуры сознания, поскольку эти структуры, в значительной мере, строятся интерсубъективно и потому не будут обнаружены ни одной из феноменологии сознания, включая и ту, что предлагает Гроф.
Точно так же применение модели Грофа в более широких областях (исторической, культурной, социологической, эстетической) просто воспроизводит эту неадекватность. Так, например, когда Тарнас использует модель Грофа для интерпретации зарождения современной эпохи (в книге «Страсть западного ума»), несоответствия этой модели напрямую переходят в несоответствия объяснений Тарнаса. На мой взгляд, именно поэтому он, похоже, упускает из виду столь многое из того, что действительно имело решающее значение для исторического возникновения современной эпохи. Кроме того, Тарнас твердо придерживается романтического воззрения, соответствующего модели Уошберна/Уилбера-I, что, по моему мнению, еще больше ослабляет его работу.
Эта монологическая гегемония достаточно прискорбна. По моему мнению, она еще больше склоняет Грофа к тому, что я считаю главным заблуждением его модели — к идее о природе и значении околородового уровня.
Перинатальный возврат
Гроф определяет слово «перинатальный» следующим образом: «Префикс пери- буквально означает «около» или «рядом», а наталис переводится как «относящийся к родам». Это предполагает события, непосредственно предшествующие биологическому рождению, связанные с ним или следующие за ним».{60} В своих ранних психоделических исследованиях Гроф неизменно обнаруживал, что в ходе типичного сеанса, испытуемые, в некотором смысле, последовательно соприкасались со все более ранними стадиями своего собственного развития, двигаясь сперва от поверхностных абстрактных или эстетических паттернов к более раннему биографическому (и фрейдистскому) материалу и, в конце концов, к тому, что выглядело реальным повторным переживанием биологического рождения. Гроф назвал «околородовым» спектр опыта, казавшегося организованным вокруг импринтов реального процесса родов. Как только достигался этот околородовый уровень, он зачастую служил вратами к надличностному и духовному опыту.
Дальнейшие наблюдения предполагали, что околородовый опыт в целом, хотя и не будучи просто повторным переживанием биологического рождения, тем не менее, организуется в виде четырех достаточно отчетливых классов, которые во многих важных отношениях оказывались параллельными клиническим стадиям рождения ребенка. Поэтому Гроф постулировал, что во время реальных биологических родов закладываются «базовые перинатальные матрицы» (БПМ). Хотя не весь околородовый опыт можно сводить к реальному повторному переживанию биологического рождения, тем не менее эти матрицы, как структуры, глубоко запечатленные в теле/уме, действуют как формирующие образцы для такого рода опыта.
