Если Краткая редакция Задонщины дает первоначальный текст о свисте Пересвета по сравнению с «кликом» русских сыновей Пространной редакции, то вариант Слова с «кликом» половцев будет еще более поздний. Ведь Краткую и Пространную редакции связывает сочувствие авторов Пересвету и русским сыновьям, а в Слове «кличут» уже враги, т. е. потеряна общая нить, связывавшая ранее две редакции Задонщины. Впрочем, следы старого образа сохранились во второй части фразы Слова («русици преградиша чрълеными щиты»).
Д. А. Авдусин обратил наше внимание на то, что в этом фрагменте (как и ниже в фрагменте № 14) «саблям» Слова соответствуют «мечи» Задонщины. Он считает, что замена сабли стареющим видом оружия — мечом (после XIV в. сабля вытеснила меч) маловероятна. Сабля впервые упоминается в вводной части Повести временных лет. Здесь хазарские старцы говорят: «мы доискахомся ору-жьемь одиноя страны, рекше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечи».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 12.] Под 968 г. печенежский князь дал «Претичу конь, саблю, стрелы: он же дасть ему брони, щит, мечь».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 55.] По наблюдениям А. А. Шахматова, первую запись сделал составитель Киевского свода 1073 г. (или Начального 90-х гг. XI в.), а вторая появилась только в Начальном своде 90-х гг. XI в.[Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 126–127, 426–427.] Следовательно, еще в конце XI в. сабля считалась оружием хазарским и печенежским, а меч — русским.
В изображении событий XI в. сабля упомянута всего один раз под 1086 г., когда Нерядец «саблею прободе» князя Ярополка.[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 197.]
В Ипатьевской летописи при изложении событий XII в. — 30-х гг. XIII в. (до нашествия татаро-монгол) сабля упоминается трижды. Однажды при нападении берендеев «с саблями» (1146 г.), другой раз при нападении торков, когда Воибор Генечевич «сече по главе саблею» князя Изяслава (1162 г.), и только однажды в описании событий внутрирусских (убийство Андрея Боголюбского в 1175 г.).[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 326, 518, 587.] При этом меч в летописи упоминается двадцать раз. В Лаврентьевской летописи сабля упомянута один раз (в событиях 1175 г.), а меч — девять. В Новгородской 1 летописи за XII в. — 30-е гг. XIII в. сабли вовсе нет, а о мече говорится дважды.[Приведя некоторые из указанных выше сведений, А. В. Соловьев не подвергает их источниковедческому анализу и не сопоставляет их с упоминаниями летописи о мечах (Соловьев А. В. Копья поют//Publications of the Modern Humanities Research Association. Leeds, 1970. Vol. 2. P. 247, 248).]
Таким образом, летопись практически до татаро-монгольского нашествия не знает сабли как оружия русских воинов на поле битвы.[A. H. Кирпичников считает, что сабля в XII–XIII вв. потеснила меч лишь в ближайших со степью местах (Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. М.; Л., 1966. Вып. 1. С. 66). Даже на сравнительно поздних миниатюрах Лицевого свода (XVI в.), «чем древнее изображаемые события, тем чаще изображаются мечи» (Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944. С. 46). На миниатюрах Кенигсбергской летописи (XII–XV вв.) изображено 220 мечей и только 144 сабли (Там же. С. 8, 20).]
Это соответствует и Задонщине, где мечи упомянуты восемь раз (у русских), а сабля один раз (у татар). Замена же меча саблей в Слове легко находит объяснение. Очевидно, позднейший автор не был достаточно осведомлен в специфике древнерусского оружия и употреблял меч и саблю в одинаковом значении. Приведя фразу, близкую к Задонщине («гремлеши о шеломы мечи»), он не хотел повторять тот же образ, видоизменил его, сказав «поскепаны саблями калеными шеломы». Но все это лишний раз подтверждает первичность текста Задонщины и вторичность Слова, автор которого не знал, что в XII в. сабля на Руси была малоупотребительным оружием.[Поэтому вывод А. В. Соловьева о том, что «автор Слова прекрасно разбирался в древнерусском оружии» (Соловьев А. В. Копья поют. Р. 250), не соответствует действительности.]
Фрагмент № 13. Княжеские усобицы.
Слово:
Тъй бо Олегь… ступаетъ въ златъ стремень… Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя…
Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчъ говоряхуть, хотять полетѣти на уедие.
То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано!
Задонщина:
Тогда князь великый вступи в златое стремя… …чаду моему Якову на зелену ковылу за землю Рускую (Испр. по С. И1 вместо шести слов: земли не лежати на поли Куликове за веру хрестьянскую. С но зелену ковылу зо землю Рускую) и за обиду великого князя Дмитрия Ивановичя.
В то время по Резанской земли около Дону ни ратаи (Так У. И1 нет. С. ни ратои) ни пастуси не (Так У, С. И1 нет) кличут, но толко часто (Так С. И1 одне) вороне грають, трупу ради человечьскаго…
…ворони часто (Так У, С. И1 нет) грають, а галицы своею речью говорять.
Нам уже приходилось писать, что весь контекст Пространной Задонщины с «зеленой», а не белой ковылью вторичного происхождения сравнительно с Краткой (см. Задонщина, фрагмент № 17).
В этом фрагменте Слова помещено лирическое отступление о княжеских усобицах во время Олега Святославича. Отклонение навеяно рассказом Задонщины, где говорится о разорении Рязанской земли князя Олега. Автор Слова перенес эту картину во времена Олега Черниговского. Судя по композиции Песни, ее автор хотел сказать, что поражение русских князей на Каяле объясняется их распрями. Но ничего подобного у него не получилось. Рассказав текстом, близким к Задонщине, о гибели князя Бориса в битве на Нежатиной ниве («паполома» — погребальное покрывало) и опустошении Русской земли, он просто прибавляет: «так было во время тогдашних битв, а такой рати (как битва на Каяле) даже и слышно не было». Трудно сказать, почему автор воздержался от, казалось бы, естественного объяснения причин событий 1185 г.: то ли это вызывалось отсутствием подходящего текстового материала, то ли другими обстоятельствами.
Многие исследователи, исходя из чтения Задонщины, предлагают конъектуру «на ковылу»,[Это чтение дают Н. С. Тихонравов, В. Миллер, А. П. Кадлубовский, В. Яковлев, П. Владимиров, И. Козловский, А. Обремска-Яблоньска и др. В последнее время его поддерживали М. В. Щепкина из палеографических соображений (см. ее работу: Замечания о палеографических особенностях рукописи «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1953. Т. 9. С. 22), В. Ф. Ржига («Слово о полку Игореве». М., 1961. С. 320), Р. О. Якобсон (см. его статью: Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 106), а также отчасти Л. А. Булаховский (в статье: О первоначальном тексте. С. 442).] считая «канин» опиской.
Другая группа исследователей (И. М. Снегирев, А. И. Соболевский, В. Н. Перетц, Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев и др.) считала, что в Слове упоминается речка Канин (находится в Черниговщине), о которой говорится в Лаврентьевской и Радзивиловской летописях под 1152 г.[ «Вси поидоша к Чернигову и перешедше Сновъ и сташа у Гуричева близь города, перешедше Канинъ» (ПСРЛ. Л., 1927. Т. I, вып. 2. С. 338). См.: Дылевский Н. «На Канину зелену паполому постла»//Известия на Института за българска литература. София, 1955. Кн. 3. С. 102; Ангелов Б. Бележки върху «Слово о полку Игореве»//Там же. София, 1957. Кн. 5. С. 459–460. В последнее время об этом также писали: Д. С. Лихачев (Слово-1950. С. 112); Дылевский H. М. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве»//Слово. С6.-1962. С. 187–190; Попов А. И. «Каяла» и «канина» в «Слове о полку Игореве»//РЛ. 1967. № 4. С. 217–218. По К. В. Кудряшову, Канин-речка в 2 км к востоку от Чернигова (Кудряшов. Половецкая степь. С. 78). См. также Салмина М.А. Канина//Энциклопедия. Т. 3. С. 9—11.]
