Да и кто бы удержался? В отличие от меня людям, не обладающим истинным зрением, всё там видится волшебной сказкой. И город дивный, и дома прекрасные, и люди красивые, и атмосфера чудесная, и все вокруг так тебя любят, что буквально бросаются на шею обниматься! Но я-то знаю, с какой целью…
— Выспался, ваше благородие? — не оборачиваясь, поприветствовал меня Прохор. — Садись давай, каша уже остыла вся. Ешь да рассказывай, как там твоя…
— Она не моя, — лишний раз напомнил я, берясь за ложку.
— Ага, как же, — хитро усмехнулся в усы мой денщик. — То-то, гляжу, глаза у тебя горят, как у кота на Масленицу! Помирились небось?
— Ну-у… где-то как-то на определённых условиях…
Подробнее сообщать о том, на каких конкретно договорённостях мы сошлись, было пока рискованно. Сначала стоило доложить обо всём моему генеральствующему дядюшке, дабы заручиться его начальственным советом и согласием, а уж потом… Но Прохор смотрел на меня так умильно и доверчиво, что я и не заметил, как выложил ему всё!
Гром грянул ровно через четверть секунды после сверкнувшей под его кустистыми бровями молнии! Я опустил голову и прижал уши не хуже моего арабского жеребца, в робкой надежде, что гроза прошумит здесь и не накроет весь полк, потому что люди-то ни в чём не виноваты…
— Да как только смеет эта нечисть французская на нашу родную нечистую силу свою гнойную пасть разевать?! Да мы ж энтих лягушатников от Москвы до Парижа и в хвост и в гриву гнали, как мух навозных, а ныне они опять в нашу сторонушку кривые зубки показывают! Вот я сей же час полусотню казачков подниму, да мы их одной лавой так пометём, что и на том свете от наших пик не прочешутся! А ну пошли к Василию Дмитриевичу…
Я не рискнул спорить, когда мой денщик в таком эмоциональном состоянии. Ну его в болото, тут вякать себе дороже, попадёшь ещё под горячую руку да схлопочешь по шеям за отсутствие видимости должного патриотизма. Мне, соответственно, и доесть толком не дали, а сгребли едва ли не за шиворот и волоком потащили к дяде.
Сельские жители, встречавшиеся нам по пути, с пустыми расспросами и гадательными предложениями разумно не встревали. Два суровых казака, при оружии, бегущих куда-то по жутко важному, считай государственному, делу, как правило, редко вызывают мысль задержать их на чашечку чая, поболтать о том о сём на досуге. Поэтому мы добрались до генеральского двора сопровождаемые одной-единственной фразой престарелой бабушки-одуванчика, сто лет не встававшей с завалинки:
— Эх, красиво бегут казаки-и… Эх, где мои шестнадцать лет, так чёрта лысого они б от меня убежали! Куды тока девки смотрят?!
Рыжий ординарец сидел с трубочкой на крылечке и наше появление отметил сочувственным пусканием колечек из-под опущенных усов. По одному выражению его простецкого лица, полного грусти, разочарования, скуки и здорового жизненного фатализма, становилось ясно — мы безбожно опоздали!
И можно даже было не спрашивать о виновнике нашего поражения: за углом дома горделиво стояла неновая коляска длинноволосого сельского учителя, уже порядком доставшего нас за последнее время. Практически в эту же минуту и сам господин Чудасов появился на пороге, сияющий и презрительный ко всему миру, его руки торжествующе сжимали старую французскую карту, а за спиной тяжело встали два судейских пристава.
Он спустился с крыльца, не удостоив никого и взглядом, попытался пройти мимо нас, намеренно задев меня плечом, но ушибся и сбился с шага. Тем не менее выровнялся, сунул карту под мышку и, насмешливо качая головой в такт собственным победным мыслям, вышел за ворота. Чуть позже крепкая крестьянская лошадка повезла его вдоль забора вместе с приставами на доклад к губернатору и получению от его сиятельства более широкого круга полномочий. Ладно, ладно, сочтёмся…
Мы оценили поднятые им клубы пыли, не забыв потом сплюнуть через левое плечо и перекреститься, а я решительно направился к дяде. Мне было что ему сказать…
— Иловайский? Заходи, шельмец, — беззлобно приветствовал меня седой казачий генерал, философски разглядывающий на просвет ополовиненный мутноватый штоф зелёного стекла с тиснёными царскими орлами. — Выпить не предлагаю, молод ещё, а вот закусью угощу. Хочешь пряников или фиников сушёных?
— Дядя, я по делу.
— Да ты сядь, не чинись, чего уж там. В жизни всякое бывает, не всегда нам дано отличать победу от поражения, а Господь… он горделивых смирением поучает. Ты пряник чего не берёшь?
— Дядя, всё не так. Мы ещё можем утереть рыло этому…
— Карту я ему отдал, — весело откликнулся мой родственник. — Да и пёс с ним! Пущай ищет, пущай хоть всё кладбище перероет, мне-то что с того? А ничего! Поскольку меня по-любому к ответу потребуют — ежели эта хмырина с фалдами ничего не найдёт, так по судам за неверную карту затаскает! Он же, подлец, по всем газетам столичным раструбил, что клад ищет, тот самый, что и генерал Иловайский 12-й отыскать не смог! Позор мне, Илюшка, на старости лет, позор всему тихому Дону… Пряник возьми, говорю!
— Да вы бы хоть закусывали, а? Вот уже едва четверть плещется…
— А ты на старших голос не повышай! Ты доложи, где тебя нелёгкая носила, что я до такой срамотищи дошёл — штафирке штатской своими руками тайну заветную вручил! И вот ещё… Пряник возьмёшь или нет?
— Дядя! — У меня внутри уже тоже начинало закипать, кровь-то одна, одна порода и норов. — Хватит пить, корить себя и сдавать позиции до боя! Этот придурок с литературным закосом под набекренившегося Байрона из шестой палаты ничего не найдёт, кроме шумных неприятностей на своё приключенческое место. Я был внизу, в Оборотном городе, у Катерины и…
— И как она? — сразу вскинулся дядюшка. — Ты мне энту хрень про клад да карты забудь, плюнь и разотри! Ты, главное, скажи, как она? Помирились? Поцеловались? И пряник этот долбаный сей же час возьми, чтоб тебя-а!!!
Я прыгнул вперёд и практически сцепился с ним в борьбе за круглый тульский пряник из наших несвежих полковых запасов. Он пытался меня им накормить, а я выбросить эту липкую каменную дрянь куда подальше. Минут десять мы пыхтя сражались с ним за это злополучное печево, пока от него не осталась горсть сухих грязных крошек, и только после этого успокоились…
Сели рядышком на оттоманке, плечом к плечу, и я со всеми подробностями поведал всю свою сегодняшнюю эпопею. Ей-богу, правда, всё-всё, начиная от жалоб на глобальный недосып до робкой надежды на поцелуй любимой девушки, в том случае если я спасу её, сокровище, Оборотный город и до кучи целый мир.
А собственно, почему нет? Ведь после того как французы займут поселение нашей нечисти и истребят их, мы все получим действующий военный лагерь иноземной нежити. И если с нашими хоть как-то можно договориться, потому что им здесь жить и у некоторых временами просыпается совесть, то скелетам-бонапартистам свойственна лишь лютая ненависть ко всему русскому! Ещё бы, их здесь убили, не похоронили, забыли и бросили. Что они устроят потом всем тем, кто остался сверху? Начнутся тайные вылазки, резня, пожары, месть…
Но и сразу же поднимать казаков «по коням!», ведя их в лобовую атаку на недобитых монстров, тоже нельзя, судя по тому французскому егерю, убить захватчиков будет непросто. Они же уже давно мёртвые, их хоть саблей руби, хоть из ружья стреляй — всё без толку! Можно, наверное, из пушки, но у нас к полку артиллерия не приписана. Да и забодаешься на каждого скелета по ядру прямой наводкой тратить. Так что всё не просто…
— Вот что, Иловайский, — решительно хлопнул меня по спине дядюшка. — Нечего нам с бесовщиной богопротивной гламурные церемонии разводить. Мы казаки, наше дело бить врага, а не миндальничать. Но, с другой стороны, зазря донцов под сабли французские посылать не стану, мне за каждого в станице перед бабами да стариками ответ держать. В общем, сделаем так, пущай захватят лягушатники твой Оборотный город…
— Как это? — не сразу понял я.
— А так. — Старый генерал сдвинул брови и пригрозил мне пальцем: — Ты уж не о нечисти ли беспокоиться изволишь? Может, и впрямь стоило тебя Святейшему синоду препоручить, дабы они тебе мозги, чтением исковерканные, вправили, а? Не хочешь? Значит, слушай сюда, пусть уж лучше одна нечисть другую изведёт, чем мы в их разборки своими эполетами полезем. А как всё утрясётся, мы тайком через трубу твою али через могилу пластунов с мешками пороха спустим да фитильной искрой так французов тряхнём, что ни от одного скелетика и пыли белой не останется! В единый мах избавим землю Русскую и от своей, и от их нежити! Дело богоугодное…
— Но Катенька ни за что не согласится. Её же с работы попрут, и вообще…
— А зачем красной девке с такими грудями на работе пропадать? За косу её да под венец! Не женское это дело — за нечистой силой научные записи вести, пущай уж в хате управляется, за хозяйством следит, детишек растит — в том её бабское счастье! Хочешь, сию же минуту за ней иди да забирай зазнобу сердешную из плена подземного к нам наверх, в светлый мир…
