в металлические браслеты, соединенные короткой, в четверть метра, цепью. Я-то думал, что он будет связан обычной веревкой, и намеревался освободить гвардейца сразу, как отъедем от Оскола. Для того специально попросил воеводу, чтобы тот сделал строгое внушение стрельцам подчиняться всем моим приказаниям беспрекословно. Тот удивился такой настойчивой просьбе, но внушение стрельцам сделал.
На прощание Афанасий Егорыч подарил мне саблю в простеньких ножнах, заявив, что хоть и наслышан о моем умении драться жердинами, но негоже боярину отправляться в дорогу совсем без оружия. Подарок я принял с благодарностью. Хоть фехтовальщик я еще тот, но может пригодиться нарубить веточек на костер, или срубить в случае нужды ту же жердину.
По пути я несколько раз обращался к Алене, мол, удобно ли устроилась в повозке, не надо ли чего? Девушка всякий раз благодарила за заботу и отвечала, что ничего не требуется. И ни разу не пригласила для беседы. Даже про мой расцарапанный лоб ничего не спросила. Небось, решила, что свалился где-нибудь пьяный. Я даже слегка обиделся. Впрочем, я же не знал, что мы едем в их родовое имение, а потому ее мысли наверняка были заняты погибшим отцом.
— Стрельцы-молодцы, — окликнул вояк, когда прибыли в усадьбу и я понял, что придется остаться здесь на ночь. — Наказ воеводы во всем подчиняться мне не забыли?
— Как можно, боярин, начал самый молодой, чем-то похожий на Борьку стрелец.
— Молчать! — я строго прервал его и, видя, как вздрогнула и обернулась направляющаяся в дом Алена, сбавил громкость, — Отвечать нужно «так точно, боярин». Понял?
— Понял, боярин, — кивнул тот.
— Вот и ладно. А теперь слушайте внимательно. Он, — мой перст указал на продолжающего сидеть в санях Савелия, — никакой не преступник, а скован был по ложному обвинению лишь для того, чтобы сбить с толку истинного вражину.
— Какого вражину? — перебил меня тот же стрелец.
— Тебя как звать, воин?
— Звать меня Федькой, боярин.
— Так вот слушай, Федька. Какого вражину — то не твоего недалекого ума дело, — оглянувшись, я убедился, что Алена зашла в дом, и заорал прямо в ухо стрельцу: — Понял?!
Тот отскочил, словно отброшенный моим криком, и, вытаращив глаза, заорал в ответ:
— Понял, боярин, понял! — и уже тише добавил: — нешто я совсем непонятливый?
— А коли понятливый, так слушай и не перебивай! До особого моего, или вышестоящего начальства, коим могут являться лишь воевода Афанасий Егорыч и Светлейший Князь Петр Александрович Невский, распоряжения, вы оба-двое поступаете под начало гвардейского старшины, — указываю стрельцам на удивленно задравшего брови Савелия, и говорю уже ему: — Давай, Савелий, распоряжайся по хозяйству, чтобы печи были затоплены и все такое.
— А как же… — гвардеец поднял скованные руки.
— Это уже твои проблемы. Не я же буду искать, чем расклепать твои цепи?
На крыльцо вышла Алена, и я поспешил к ней.
— Вам что-нибудь требуется, Алена Митрофановна?
— Нет, Дмитрий Станиславович. Я к батюшке.
— Я вас провожу.
Девушка никак не отреагировала на мое заявление и молча пошла к воротам, сетуя на воеводу, что не дал в дорогу какую-нибудь девку в услужение боярышне. Да и я не догадался об этом попросить, направился за ней.
Погост оказался за заброшенной деревенькой. Завидев могилки, я остановился, давая возможность девушке наедине попрощаться с дорогими ей людьми. Не знаю, сколько прошло времени, но продрог я изрядно. Когда начало смеркаться, не выдержал и окликнул Алену.
Возвращались тоже молча. От усадьбы тянуло дымком, и слышался металлический звон. Звон, как, оказалось, доносился от конюшни. Там Владимир сбивал цепи с рук Савелия.
С лошадьми ямщики уже управились, определив их на ночь в конюшню. Сани так и остались посреди двора, на том самом месте, где в ту страшную ночь стояла телега с трупами. Это воспоминание навеяло мысль о том, как же девушка будет ночевать одна в комнате, где убили ее нянечку? Пришлось еще раз посетовать на несообразительность воеводы, что не отправил с нами какую-нибудь девку. Ладно бы нам день в пути быть, а то, по заверениям ямщиков, не менее трех недель.
К моему облегчению как-то само собой получилось, что заботу об Алене взял на себя Владимир. Из всех он один был женатый, а потому имел опыт общения с женщинами в бытовом плане. Да и в пути я несколько раз замечал, как он, управляя повозкой боярышни, перебрасывался с ней парой-другой слов.
Я же, к своему удивлению, не то чтобы робел перед Аленой, а просто не мог найти нужных слов для беседы с ней. Уж там-то, в моем мире я бы ее за пятнадцать минут… Впрочем, там таких не было… А каких таких? Какая она — Алена Митрофановна? Я-то доселе видел ее всего пару раз мельком. Один раз, когда защищал ее от бандитов. Другой, если то мне не померещилось, когда первый раз очнулся в санях после ранения. А пообщаться нам и вовсе не доводилось. И особым желанием общения со мной она, как видно, не горит. Ну да впереди дорога длинная. Думаю, еще пообщаемся.
И снова плен
Ночью меня сбросили с лавки и, заломив руки за спину, связали, попутно несколько раз пнув под ребра.
— Попался, гаденыш! — услышал я злорадный голос Залесского. — Из-за тебя теперь и девку порешить придется. На сук его!
— Погодь, Никита. На сук его завсегда успеется, — раздался еще один знакомый голос, и я, повернув голову, в свете разгорающихся лучин с удивлением увидел живого и невредимого Евлампия Савина. — У меня к этому человеку интерес имеется.
Как только я до конца осознал ситуацию, меня вдруг разобрал неудержимый смех. Тот самый смех, который называют истерическим. До сих пор думал, что подобному подвержены только психически неуравновешенные люди. Себя, естественно, таким не считал. И вот теперь, лежа на грязном полу, ухохатывался до слез и боли в животе, и никак не мог остановиться. А душу меж тем обволакивало чувство безразличия к собственной дальнейшей судьбе. Все! Все надоело! Весь этот бред надоел! Пусть меня либо вылечат, либо убьют, но участвовать в этом балагане я больше не намерен.
Вот только Алену жалко. Получается, что из-за меня теперь и ее убьют. И спасти ее на этот раз у меня не получится — связан крепко, и на помощь прийти некому. А что с остальными? Наверняка тоже в живых не оставят, если уже не порешили. Я-то жив, только благодаря какому-то интересу, имеющемуся ко мне у изменника Евлампия. Интересно, что ему от меня нужно? Эта мысль заставила смех отступить,
