будто из двери спальни. Варка узнал любимые туфли светлой кожи с потертыми мысами и маленькими серебряными бантами. В руке она держала лампу, и мягкий свет падал на нежное бледное лицо.
– Мама! Возьми меня наверх!
Мать, печально улыбаясь, протянула ему тонкую, сияющую в темноте руку. Варка рвался, изворачивался, его несло мимо, все ниже и ниже, но он все-таки сумел коснуться этой руки. Прохладные сильные пальцы сплелись с Варкиными, дрожащими и горячими. Мать кивнула ему, подняла лампу повыше, неторопливо пошла вверх, к небу, к воздуху, к блаженному холоду облаков, и Варку медленно повлекло за ней, из огня и мрака. Главное, крепче держаться, не отпускать руки. Варка знал об этом и держался изо всех сил, крепко, как в детстве.
* * *
Он лежал в темноте, насквозь мокрый, стеклянно слабый, с отзвуком боли во всем теле. Темнота была живой, полной тихих звуков, шорохов, треска. Его пальцы плотно сплелись, почти срослись с чужими, шершавыми, сухими, на ощупь похожими на птичью лапу. Робкая попытка выпутаться из цепкой хватки не удалась.
Варка неуверенно поднял руку. Возле самого уха что-то зашевелилось. Осторожно повернув голову, он очень близко увидел светлые, чуть мерцающие глаза.
– Это вы… – прошептал Варка.
– Нет, это мой хладный труп.
Пальцы крайна брезгливо разжались. Варкина рука беспомощно упала на грудь.
– Что со мной?
– Глупость и своеволие. К сожалению, это неизлечимо.
Внизу вспыхнул тусклый огонек, у лежанки возникла встрепанная Жданкина голова и худенькая ручка с маленькой самодельной коптилкой.
– Он очнулся, – сообщил крайн, – я иду спать, – и исчез в темноте.
Жданка живо поставила коптилку на стол, шмыгнула на лежанку, под Варкино одеяло.
– Подвинься.
Варка кое-как отодвинулся, давая ей место.
– Сразу заснул, – шепнула Жданка, уткнувшись в его плечо, – со вчерашнего дня с тобой вот так сидел. Все какого-то перелома ждал. Мол, или поправишься, или помрешь.
– А-a, перелом болезни. У меня что, грудная немочь?
– Угу.
– Ничего себе… Ну, вроде я не помер.
– Ага. И жара нет.
– Слушай, а как он нас нашел?
– Где? В поле? Такунего, оказывается, давным-давно колодец в Починок-Нижний проделан. Прямо от крыльца. Метель, а нас нету. Фамка говорит, он страсть как разозлился, насел на нее, она ему все и выложила. Он сразу ушел через колодец, даже одеваться не стал, в одной рубахе прыгнул. А уж там, в поле, почуял нас как-то… Кто его знает, что они могут, крайны-то.
– А письмо? У меня же письмо было… Потерял, наверное.
– Не, не потерял. Только он все равно его читать не стал. Даже в руки не взял. Велел сжечь. Ну, Фамочка печку им растопила. Вар, а у нас Илка поправился.
– Да? Вот и хорошо, а то я теперь не работник.
* * *
– Что у тебя с ним было?
– Да что было-то? Навоз мы с ним разгребали. Дрова рубили.
– Не ври. Ты всем врешь, только я тебя всегда насквозь видел. Вы тут были одни, две девки и парень в тесной избушке, двое больных и девчонка не в счет, спали, считай, в обнимку, и ничего не было? Никогда не поверю.
– А ты наглец. – Ланка спрыгнула с камня, на котором сидела вместе с Илкой, величественно выпрямилась, пошла к дому, но на полпути обернулась. – Если хочешь знать – он дома не бывал неделями, возвращался полуживой, даже есть не мог. Ты не знаешь, как мы тут жили, ты…
Она сердито махнула рукой и скрылась в доме. Илка остался сидеть на камнях, щурясь на низкое солнце, впервые выглянувшее после двух недель жестоких метелей. Сегодня потеплело, даже камни чуть-чуть нагрелись, сидеть на солнышке было приятно. Однако вскоре все удовольствие было испорчено. Перед глазами замаячила долговязая фигура, поверх длинной душегрейки закутанная еще и в одеяло. Красавец-герой Ивар Ясень выполз из дома впервые после болезни.
Варка неуверенно вскарабкался на скальный выступ, остановился чуть ниже Илки, поднял к нему бледное лицо.
– Скотина! Она тебя с ложечки кормила. Сопли тебе вытирала, нянчилась с тобой… а ты… так бы и врезал!
– Ну так врежь! Давай! – предложил Илка, спрыгнув к нему. Сорвать безысходный гнев на исконном враге – что может быть лучше?
Варка привычно развернулся, костлявый кулак полетел к Илкиному лицу, Илка ловко уклонился и пропустил короткий удар левой под дых, сбросивший его со скользкого камня спиной вперед. Ослабевший после болезни Варка не удержал равновесия и плюхнулся прямо на него. Так они и свалились в обнимку. Раздался хруст. В воздух взлетела туча черной пыли.
* * *
Илка спихнул с себя раскашлявшегося Варку, сел и тут же усомнился в своем душевном здоровье.
– А… как это… – пробормотал он, – где это…
Вокруг возвышались обгорелые стены. В пустое серенькое небо уходили закопченные кирпичи каминной трубы. Косо свисали обугленные обломки балок. Из тусклых облаков сыпал мелкий сухой снег, тонким слоем ложился на черные развалины.
– Я знаю, где это.
Варка вскочил на ноги, озираясь, как затравленный зверь.
– Чего это ты так испугался, герой?
– Того! – Варка подхватил Илку под локоть и потащил к маячившему в полуразрушенной стене узкому дверному проему. За стеной оказался обычный дворик с колодцем под развалившимся навесом и голой печальной рябиной. Варка, не останавливаясь, тащил Илку к колодцу. Но Илка уперся:
– Погоди! Это что, Липовец?
– Липовец, Липовец, пошли отсюда.
– А как мы сюда…
– Через колодец. Перо – ключ колодца.
Варка отогнул ворот истрепанной куртки. В шов воротника-стойки было засунуто облезлое серое перышко.
– Зачем оно тебе? – удивился Илка.
Варка смутился:
– Это… ну… вроде как талисман. – Он отвернулся и спрятал перышко. – Тут, наверное, два колодца. Этот – туда, в Пригорье, а тот, что у наших камней, – обратно. Вот я и провалился, из-за пера. А ты со мной. Пошли отсюда. Спрыгнем – и дома.
– Погоди-погоди. Стало быть, туда и оттуда. И мы можем попасть обратно, когда захотим…
– Можем. И уже хотим.
– Да постой ты. Сколько мы тут не были? Два месяца?
– Два месяца и двадцать пять дней.
– Во-он как… Ты и дни считаешь. Дни считаешь, а взглянуть не хочешь. Наш город, Либавская, Сады, Королевский бульвар…
Илка был так настойчив, потому что в глубине души твердо верил: все, что ему рассказали о родном доме, – вранье. Стоит только добраться до Ратушной, взглянуть на башенку пестрого кирпича над воротами… Что-то нехорошее было связано с этой башенкой. Что-то очень скверное…
– Или ты боишься? Чё, правда боишься?
– Да. Боюсь, – твердо ответил Варка. – Ты этих не видел. То есть видел, конечно, но не помнишь… Как они сюда рвались, как решетку
