– Какие машины?
– »Фольксваген», «девятка» и «джип».
– Ерунда. Мой «фольксваген». При чем здесь… Что вы сказали?
– За нами идет целая процессия. За вашей машиной идут еще две. Чьи бы это?
Григорий Николаевич механически оглянулся.
– Не видно. – Успокоил Хорунжий, – Идут с хорошим интервалом.
– Я не знаю что это за машины.
– Точно?
– Точно.
– А кроме Гаврилина кто-нибудь должен был связываться с Хозяином?
– Нет.
– Очень интересно. Гаврилин сказал, что при нем Хозяин разговаривал по телефону с кем-то по этому поводу. И этот кто-то твердо заверил Хозяина, что является единственным руководителем этой операции.
– Чушь. Этого не может быть. Хозяин звонил мне…
Григорий Николаевич замолчал. Хозяин звонил ему и потребовал, чтобы ему был предоставлен Гаврилин. Только он. Зачем?
– Гаврилин ушел в бега сразу после того разговора. Почувствовал себя лишним свидетелем.
Стоп, не нервничать. Григорий Николаевич восстановил в памяти разговор с Хозяином. Что там было не так? Тон. Хозяин разговаривал слишком резко. Он тогда не придал этому значения. Решил, что уголовник пытается держать марку. Ошибся.
Хорунжий снова поднес трубку к уху:
– Понял. Отбой.
Машина резко затормозила.
– Что случилось?
– У вас больше нет машины прикрытия.
– Как это?
– Авария. Их неудачно подрезал грузовик.
– Я вызову подкрепление, – Григорий Николаевич полез во внутренний карман пальто.
– Телефон давно меняли? – спросил Хорунжий.
– При чем здесь?.. Черт!
– Вот именно.
– Черт. – Григорий Николаевич почувствовал как неприятно заныло сердце. – Ваши могут остановить их?
– Вряд ли. Не в центре города во всяком случае. И еще очень хотелось бы знать, с кем придется иметь дело.
– Я не знаю.
– Очень хорошо, – Хорунжий рванул с места, – покатаемся.
– Вы куда?
– Подальше от шумных толп, туда, где смогу применить оружие. Вы не возражаете против парка?
– Да. То есть, нет, не возражаю.
– Вот и славно.
Хорунжий замолчал.
Кто это может быть? Кто мог обратиться к Хозяину напрямую, мимо его? Вопреки ему. Григорий Николаевич закрыл глаза, чтобы не видеть суматошного мелькания огней.
Это похоже только на одно. Господи, как он мог упустить из виду такую возможность. Гений. Ведь сам же рассуждал о необходимости подчистить сцену.
Сколько раз он сам убирал человека, выполнившего основную и самую грязную часть работы. Настал его черед? Что теперь делать?
Как поступить?
– А вот и они, – сказал Хорунжий.
– Что?
– Вон, сзади синяя «девятка».
Григорий Николаевич оглянулся. Действительно, сзади, метрах в пятидесяти.
– Что будем делать?
– Кататься.
– До каких пор?
– До места, где мои ребята готовы отсечь гостей.
– Еще далеко?
– Да вы не волнуйтесь…
Не волнуйтесь. Легко ему говорить. Он себе даже представить не может, что сейчас творится в душе у Григория Николаевича. Ладно, пусть сейчас они смогут избавиться от «хвоста»…
Да какого, к черту, хвоста. И придурку понятно, что это не наблюдение, а ликвидаторы. Кто-то там, на самом верху решило, что пора Григорию Николаевичу в тираж. Под себя кто-то решил перекроить всю операцию.
Так тебе и надо, гений, зло подумал Григорий Николаевич. Так тебе и надо.
Господи! Сегодня он может умереть. Если у Хорунжего ничего не получится, то… А если даже и получится. Это будет только отсрочка. Только отсрочка. Он не подготовил пути отхода. Слишком поверил в свою непогрешимость.
Черт. Григорий Николаевич почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Как они его убьют? Пуля? Яд? Да какая разница? Какая разница…
Час назад он чувствовал себя победителем, ощущал полную безопасность и защищенность. Что теперь? Григорий Николаевич тихо застонал. Мозг продолжал лихорадочно перебирать варианты. Нет. Не то, не то. Он просто не успеет.
Выходит, что гениальный кукловод был только марионеткой. Ему дали возможность почувствовать себя самым умным. И в самый последний момент…
Сердце снова сжалось. Григорий Николаевич опустил стекло. Ледяной ветер больно ударил в лицо.
– Скоро?
– Уже скоро, – ответил Хорунжий, – как удачно, что парки сейчас не освещаются.
– Я их не вижу, – сказал Григорий Николаевич оглянувшись.
– Они не дураки, тоже идут с выключенными фарами.
Григорий Николаевич снова оглянулся. Сзади вспыхнули фары:
– Они зажгли фары.
– Значит пора, – сказал Хорунжий, – у вас есть оружие?
– Оружие? Нет.
– Не страшно, – сказал Хорунжий, останавливая машину, – я дам вам парабеллум.
– Что?
– Классику надо читать, – назидательно сказал Хорунжий, – наверх посмотрите.
Григорий Николаевич поднял голову. Что-то мелькнуло у него перед глазами и захлестнулось на горле.
– Г-х… – попытался крикнуть Григорий Николаевич, дернулся, но руки его крепко держал Хорунжий.
– Не нужно драться, Григорий Николаевич, не нужно, – сказал кто-то хрипло над самым ухом. С заднего сидения.
– Н-не… – тело Григория Николаевича выгнулось.
– Сядь спокойно, а то придушу, – голос показался знакомым.
Знакомым. Григорий Николаевич замер, и шнурок, стягивающий его горло немедленно ослаб.
– Ты же…
– Как показала практика, верить нельзя никому. Особенно тем, кого вы подставляете.
– Так это все…
– Ловкость рук и никакого мошенничества, – сказал Хорунжий, пристегивая наручниками руки Григория Николаевича к дверце.
– Так ты живой, – прохрипел Григорий Николаевич.
– Живой, – ответил Гаврилин.
– Ловко.
– Я очень хотел переговорить с вами. Очень.
Наблюдатель
– Хотел поговорить, а потом убить. Своими руками. Вы ведь убивали своими руками? Вы знаете, как оно? Знаете? Не слышу!
Руки у Гаврилина почти не дрожали, приходилось только следить за тем, чтобы голос не сорвался на крик. Не нужно истерики. Он должен действовать спокойно.
Чуть натянуть шнурок, так, чтобы человек на переднем сидении захрипел и выгнулся, пытаясь сделать вдох.
– Что-то не так? Душно? – Гаврилин немного ослабил нажим.
– Прекра… – шнурок снова перехватил горло, и слова скомкались в хрип.
– Прекратить? Что прекратить? – Гаврилин краем глаза заметил, как поморщился Хорунжий. – Миша, застегни ему руки за спиной, мы выйдем на свежий воздух. Нам здесь трудно дышать.
Хорунжий переклонился через дергающегося Григория Николаевича. Наручники щелкнули раз, потом снова, застегиваясь.
Гаврилин снял с горла Григория Николаевича удавку:
– Прошу на выход.
Григорий Николаевич сидел неподвижно, дышал глубоко и часто.
– Что сидим? – спросил Гаврилин.
– Он не может дверь открыть, – мрачно сказал Хорунжий, – руки за спиной.
– Понял. Кстати, где мой пистолет? – Гаврилин пошарил по одежде.
– Ты его менту отдал. Забыл?
– Забыл, – немного подумав, ответил Гаврилин.
– Возьми мой, – сказал Хорунжий, – с глушителем.
– Это хорошо. С глушителем – это хорошо, – Гаврилин принял из рук Хорунжего оружие, – нам шуметь ни к чему. Правда, Григорий Николаевич?
– Ты сошел с ума, – сказал Григорий Николаевич.
– Вы так думаете? Действительно так думаете, или просто хотите меня пристыдить? – Гаврилин коротко хохотнул, – Сошел я с ума или нет? Или сошел?
Гаврилин наклонился к самому уху Григория Николаевича и прошептал:
– А если я и сам не знаю? Что будем делать?
Григорий Николаевич вздрогнул.
– Вот вы человек опытный, скажите, желание убить человека – это нормально? Это свидетельствует о съехавшей крыше, или о ясности и трезвости ума? Я ужасно не хотел убивать. Всего несколько часов назад. До безумия не хотел. А теперь… – Гаврилин снова наклонился к Григорию Николаевичу, – я просто схожу с ума от желания убить вас.
– Кто вам отдал приказ? – выдавил Григорий Николаевич из себя.
– Что? Приказал? Вы о чем?.. О нашей смешной истории… Все это ерунда. Экспромт. Нам нужно было вас вывезти из города. И вы захотели, чтобы мы вас вывезли. Красиво?
– Значит?
– Значит, значит… Купились, уважаемый начальник.
– Вы понимаете?..
– А вы? Вы действительно не понимаете, что убивать можно не только по приказу? Можно просто очень захотеть убить.
Гаврилин вышел из машины, открыл дверцу возле Григория Николаевича:
– Прошу.
Григорий Николаевич неловко повернулся, замешкался и Гаврилин потянул его левой рукой за воротник.
– Подожди нас здесь, Миша.
– Хорошо. Далеко не отходите.
– Мы рядышком. И не долго, – Гаврилин поднял воротник куртки, – холодно. Холодно?
– Холодно, – согласился Григорий Николаевич.
– Вперед, – скомандовал Гаврилин и легонько подтолкнул пистолетом в спину, – вперед.
Заледеневшие листья под ногами трещали, как сгоревшая бумага – сухо и безнадежно. Григорий Николаевич оступился и с трудом удержался на ногах:
