Перед глазами на миг встала пелена, и я поспешила её сморгнуть. Казалось, я влезла в шкуру наказуемого и чувствую его боль и отчаянье. Видела себя в клетке – с обезумевшим взглядом и всклокоченными волосами, я рвалась на волю, как птица, и кричала, кричала, кричала!
Голова кружилась, перед глазами плясали пятна. Руки отказывались повиноваться, когда Верховная сунула мне ритуальный нож из кровавого камня.
– Туда встань, – указала на блёкло горящую хрустальную плиту.
Она знает мой секрет… Знает… Знает!.. Но по какой-то причине молчит, ждёт подходящего момента, чтобы обличить меня. Я у неё на крючке.
Осознав это, я почувствовала жгучий прилив ненависти к матушке Этере и представила, как лезвие ножа врезается прямо между лопаток. Эта мысль меня испугала – я никому и никогда не желала смерти.
Кроме меня и Верховной здесь были ещё четыре жрицы, среди них Инира, которую я заменила в храме у Извилистой, и Лаара. Последняя окинула меня осуждающим взглядом и отвернулась. Что ж, если я ей неприятна, пусть не глядит. А вот Инира, похоже, нервничала, как и я. Наши взгляды на миг встретились, случился безмолвный разговор. Сейчас я не узнавала ту девушку, которая вечно путала серёжки, и с которой мы беззаботно болтали, сидя за одним столом в трапезной.
Теперь разделим не только пищу, но и карающий ритуал.
– Ольд из дома Серого Камня, – начал пожилой старейшина, и в голосе прозвучало мрачное торжество. – Ты совершил преступление против крови искателей, и ты приговариваешься к изъятию Дара.
– Да будет так, – хором подтвердили остальные.
– Лицемеры! – Ольд забился в клетке, как птица с подрезанными крыльями. – Грязные лицемеры, будьте вы прокляты на веки вечные! И дети ваши, и внуки!
Слова проклятья прогремели под сводами залы, тревожно загудели камни. Среди присутствующих пронёсся ропот.
– Эти слова не имеют силы, – возразил отец. – Приступайте.
Я не могла смотреть на него. От мысли о том, что родитель послал соглядатаев за собственным другом, ранила душу. Даже если им двигали только благие цели, а не желание подвинуть неугодного, это его не оправдывает. Это просто низко.
Жрицы протянули руки с кинжалом остриём вниз. Я повторила жест, стараясь не думать о том, что делаю. Стараясь отрешиться от собственного тела.
Меня здесь нет. Я осталась на маковом поле в объятиях человека, к которому безумно хотела вернуться. Под спиной твёрдость земли и мягкость травы, я заключена в любящие руки, и губы прокладывают огненный путь от виска до ключицы. Так хорошо, так сладко, и ощущение безграничного счастья кружит голову.
За каждую ошибку рано или поздно придётся расплачиваться. И ладно, если тебе. Но если платить придётся кому-то, кто тебе близок...
Верховная всё знает – эта мысль доводила до тошноты и дрожи.
Ей ничего не стоит рассказать о нас, и тогда...
Мне страшно. Я боюсь так, что стучат зубы. Я презираю себя за это чувство, но ничего не могу с собой поделать. Страх пророс глубоко во мне и пустил ядовитые побеги, отравил кровь, подчинил себе.
Верховная затянула слова песни. Резкие, грубые – от них сводило горло. Бериллиевая клетка раскалилась добела, окутала сиянием тело Ольда – и он завопил. Истошно, как будто с него живьём сдирали кожу. Из груди мужчины брызнули алые нити и потянулись сквозь прутья к шести ритуальным клинкам. Начали наматываться на них, как на веретёна.
Откуда-то налетел ветер. Разметал волосы по плечам, всколыхнул тяжёлое платье. Запахло грозой и подснежниками, а ещё кровью. И появилось чувство, что это не из бывшего старейшины тянут жилы, а из моей груди.
На краткий миг сознание оставило меня, и руки безвольно упали. Ток нитей в мою сторону прервался, и это вызвало у несчастного Ольда особенно сильный приступ боли. Он рухнул на колени и схватился за голову руками.
Не могу продолжать. Это свыше моих сил.
– Ты разомкнула цепь. Соберись! – зло прошипела матушка Этера. – Из-за тебя он будет страдать дольше!
И я, чувствуя, как холодный пот застилает глаза, заставила себя крепче стиснуть рукоять, подняла нож – он был красным и таким горячим, что кожа на ладонях готова была треснуть. Во рту появился мерзкий металлический привкус, когда я прикусила щёки изнутри.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ритуал возобновился, клетка запылала так, что стало видно самые тёмные уголки пещеры. Все тени пропали, и это было жутко. Сухой ветер бил в лицо, свистел в ушах, а Ольд больше не кричал – только слабо скулил.
Хотелось подбежать к нему, сломать треклятые прутья, но вместо этого я продолжала выполнять страшный долг. До этого момента я и представить не могла, в чём мне придётся участвовать. Как там говорят, убийства противны природе искателей? А это – хуже убийства, намного хуже.
И мне не отмыться.
Когда конец последней нити намотался на клинок, свет внезапно погас. Пещера погрузилась в плотную тьму, а ветер стих, будто мы очутились в запертой бочке.
Кто-то заставил магический светильник вспыхнуть, и я увидела бледных растрёпанных жриц. Мои сёстры смотрели друг на друга испуганными глазами, только лицо матушки Этеры казалось равнодушным. Старейшины медленно направились к клетке, на полу которой калачик свернулся Ольд. Он едва дышал, но был жив.
Жив и пуст, как сосуд без воды.
Я почувствовала, как на плечо легла ладонь Иниры. Глаза её были погасшими, а губы – искусанными.
Я молча кивнула ей и поглядела на нож. Кровавый камень насытился и спал в моей руке.
– Всё закончилось, – грустно произнесла Инира и посмотрела на матушку Этеру. Та показала жестом, что мы может быть свободны. Лаара и другие сёстры подхватили юбки и, пошатываясь, отправились прочь.
– Можно я возьму тебя за руку, а то голова кружится, – она переплела наши пальцы. Ладони её были холодны, как лёд.
Рука об руку мы покинули это проклятое место.
***
Уже в ночи матушка Этера вызвала меня к себе. Не в святилище, а в свою комнату, куда простому люду хода не было. Она располагалась там, где жили старшие жрицы, только была обособленной, подчёркивая высокий статус.
В широкое окно, забранное тончайшим слюдяным пластом, струился лунный свет. После ритуала я уснула мёртвым сном, не заметила, как глаза закрылись. Разбудила меня только посланница Верховной – девочка десяти лет, недавно поступившая в младшие жрицы.
– Я знаю, что творится в твоей душе, Рамона. Насилие противно нашей природе.
Матушка положила ладонь мне на плечо, пытаясь таким образом подбодрить. Хотелось отшвырнуть её руку! Я ненавидела себя за участие в варварском ритуале, за свою слабость и трусость, ненавидела Верховную за то, что заставила.
Когда я смогла взять себя в руки и успокоиться, пришло озарение – она могла просто мной манипулировать, знала, куда надавить. У каждого есть постыдная тайна. А своим молчанием, своей реакцией я показала, что Матушка права, и моя совесть нечиста! От осознания этого хотелось кричать и рвать волосы – дура! Как я могла так попасться? Если бы Верховная действительно узнала про Ренна и мой побег, так просто бы я не отделалась. Но в тот момент я не могла мыслить здраво, разум отшибло от страха. Я так боялась быть раскрытой, что не стала бороться до конца.
А ведь могла бы. Могла!
К горлу подкатила горечь.
– Не знаете. Ничего вы не знаете… Я не хотела этого делать! Это бесчеловечно!
Губы жрицы сурово сжались. Над переносьем появилась глубокая вертикальная складка.
– Наша магия и наша кровь – священны. Никому не дозволено мешать их с чужой, это большой грех…
– А как же пророчество? – слова сорвались с губ прежде, чем я успела подумать. – Память о нём уничтожили, но оно есть!
Слова подхватило эхо, и они повисли в храме немым укором. Мы с Верховной уставились друг на друга круглыми глазами, в её взгляде плескалось изумление, в моём – страх.
– О чём ты говоришь? – опустившимся шёпотом спросила матушка.
– О ребёнке Каменной жрицы и человека с равнин, – раз уж проговорилась, то не буду юлить. Хватит поджимать хвост.
