Приблизительно каждые полчаса я провожала сквозь толпу к заграждениям мистера Мандельбаума. Я забирала его из-под опеки Лауры, как будто мы были родителями, передающими ребенка на попечение друг друга. Одной рукой я держала над его головой зонт, а другой обнимала его, чтобы никто не толкнул старика. Нельзя было допустить, чтобы он поскользнулся и упал. Мне приходилось напоминать себе не спешить, приноравливая свои длинные шаги к его шаркающей походке.
Весь облик мистера Мандельбаума молил непреклонных полицейских по ту сторону заграждения. Но они даже взглядом не удосуживались ему ответить.
— Прошу вас, — повторял старик. — Пожалуйста, позвольте мне забрать кошку. Она осталась в квартире одна. Пожалуйста, позвольте мне зайти.
Не один раз я пыталась вступиться за мистера Мандельбаума. Ходила вдоль заграждений, вглядывалась в незнакомые лица, пытаясь найти тех полицейских, с которыми еще не разговаривала.
— Он же старик, — говорила я. — Он принимает лекарства, ему необходимо их забрать.
Ничего. Никто не отвечал.
— Послушайте, — молила я, понижая голос до конфиденциального шепота. Как будто мы были союзниками, партнерами одной стороны в переговорах. — Жена этого человека умерла. Он прожил с ней пятьдесят лет. Эта кошка для него все. Просто позвольте ему забрать кошку. Она тоже живое существо. — Я часто повторяла эти слова, как будто они были волшебными. Неопровержимый аргумент. Живое существо. — Неужели никто не может вынести ему кошку? Я могла бы дать ключи. Я же вижу, что в дом постоянно входят люди…
Наконец один из полицейских закатил глаза.
— Дамочка, — раздраженно бросил он, — у нас есть дела поважнее, чем беспокойство о кошке какого-то старика.
Толпа продолжала увеличиваться. С течением времени в ней росло напряжение — члены городского совета, друзья, родственники, жители близлежащих многоквартирных домов пополнили наши ряды. Нас было уже человек двести, и по Стэнтон-стрит не могли проехать машины. В толпе началась давка. Шепот перерос в крики. Люди стали скандировать. Кто ими дирижировал? Как люди знали, что и когда кричать? «Дайте нам пятнадцать минут!» — как один взревела толпа, вздымая вверх кулаки. «Мистер Мориарти, прекратите этот балаган!» — это было обращением к заместителю начальника МЧС Джону Мориарти, который в тот день выехал сюда.
Я пыталась заставить Лауру уйти. В нескольких кварталах от нашего дома Красный крест организовал центр помощи — я хотела отослать ее туда.
— Нет, — ответила мне дочь. Одну руку она положила мистеру Мандельбауму на плечо. — Мы никуда не уйдем, пока не убедимся, что Хани в безопасности.
— Лаура…
— Нет! — в ее голосе звучали истеричные нотки. — Я никуда не пойду! Ты меня не заставишь!
«Ты меня не заставишь». Детский аргумент. Но мы с Лаурой никогда не спорили. Мы же с ней как два пальчика на одной руке.
В конечном итоге кто-то подошел ко мне с ходатайством. Кто-то с письменным показанием. Я подписала оба документа. Мне сказали, что документы готовятся и заверяются нотариусом в близлежащей средней школе. Нашли судью, который согласился, чтобы документы принесли ему на дом в субботу. Впервые за девять часов с той минуты, как всех эвакуировали из здания, я позволила себе почувствовать надежду.
Неожиданно рядом со мной оказалась Лаура. За руку она держала мистера Мандельбаума. Что она делает здесь, рядом с заграждением? Мне казалось… да я была уверена, что мы обе понимаем условия нашей негласной договоренности! Она должна была оставаться на безопасном расстоянии на той стороне улицы, рядом со стариком. Если он вновь захочет поговорить с полицейскими, я его сама подведу. Лауре незачем здесь находиться. Абсолютно незачем.
И все же она стояла здесь.
— Я прожил в этом доме пятьдесят лет, — говорил сейчас мистер Мандельбаум. В его голосе звучала уже не тихая просьба. Голос набрал силу, в нем слышалось волнение. — Все, что у меня есть, осталось в этой квартире, но мне плевать. Мне плевать! Позвольте забрать только кошку. Умоляю вас! — Он утер лицо мокрым рукавом пиджака.
Полицейские продолжали игнорировать его. Ведь он всего лишь старик. Ради него они и с места не сдвинутся. Они взглядами следили только за Лаурой, вверх-вниз: высокая, стройная, красивая девушка, в джинсах и красной футболке, которая из-за дождя прилипла к телу.
Я видела напряженное лицо дочери, слишком глубокую для девочки ее возраста морщинку между бровями. Видела, как она пытается сдержать слезы. Слезы из-за человека, которого она любит, из-за кошки, которую любит не меньше, чем этого старика. Ее слов я не слышала, но понимала, что она мягко и тихо добавляет просьбу и от себя.
Поднялся ветер. Его порывом распахнуло пиджак мистера Мандельбаума, еще сильнее натянуло на груди Лауры футболку. Полицейские опустили глаза. На их лицах вспыхнули мерзкие улыбки.
Внутри меня разжалась пружина. Я стиснула кулаки, сердце заколотилось так громко, что я слышала его биение собственными ушами. Мое тело затопила неприкрытая пронзительная ярость, и в первый момент ее практически невозможно было отличить от радости.
Толпа вновь пришла в волнение, на сей раз хаотичное. На меня стали сильно давить со всех сторон. Я изо всех сил боролась, чтобы не упасть. Меня посетила дикая мысль: я сама вызвала это волнение, моя ярость выплеснулась наружу и проникла в души окружающих меня людей.
Но, конечно, ко мне это не имело никакого отношения. На миг я отвлеклась, и в эту секунду глас толпы достиг единодушия, которое оставалось для меня загадкой.
Приехал кран.
Он прогрохотал по Клинтон-стрит. Чудовище с желтой шеей. Постепенно шея вытягивалась, пока не достигла уровня крыши. С конца ее свисал коричневато-серый хобот с рядом толстых металлических зубов, каждый — длиннее ноги человека. К нижней половине хобота крепилась плита. На нее падали куски, оторванные зубами.
На место прибыли большие металлические контейнеры и осветительные приборы. При такой мрачной погоде трудно было определить время суток, но я с изумлением поняла, что скоро начнет смеркаться. Послышался характерный звук включаемых и выключаемых машин. А потом — только размеренное гудение дизельного двигателя крана.
Чудовище раскрыло пасть и в ожидании зависло над крышей.
Толпа взвыла, всколыхнулась и бросилась на полицейские заграждения. Но в ее волнах, где-то на глубине, возникли подводные течения. Они были вызваны движением толпы, но не поддавались ее влиянию.
Пополз слух. Судья намерен наложить временный судебный запрет на проведение работ. Решение суда вот-вот подвезут! Эта весть молниеносно передавалась из уст в уста. Кто-то крикнул об этом Джону Мориарти из МЧС. Он достал мобильный телефон и сделал звонок. Кивнул несколько раз в ответ своему невидимому собеседнику. Потом нажал отбой и приказал по рации:
— Начинайте.
Шум двигателя утонул в новом звуке — громком непрекращающемся гуле. Люди кричали и всхлипывали. Я слышала детский плач. Казалось, впервые за день полиция изумилась силе толпы, которая пыталась прорваться через ограждения.
— Моя кошка! — воскликнул мистер Мандельбаум. Слезы ручьями текли по его морщинистому лицу. — Она же живое существо! Она в квартире! Пожалуйста! Она все, что у меня есть! — Он конвульсивно сжал свой пакет, падая на тротуар. — Она все, что у меня есть!
— Лаура! — закричала я, наклоняясь к нему. — Лаура, помоги мне! — Я подняла голову и запнулась.
Дочери рядом не было.
— Лаура? — я выпрямилась в полный рост, встала на цыпочки. Мы ведь с ней обе высокие. Даже в такой толпе я могла бы разглядеть ее макушку. Почему же я ее не вижу? Оставляю старика с Хьюго Верде, отцом Марии-Елены. Шепчу что-то одними губами, скосив глаза на мистера Мандельбаума. Хьюго кивает, нагибается, чтобы помочь старому соседу, который продолжает заливаться слезами, встать на подкашивающиеся ноги. Я врезаюсь в толпу, поворачиваюсь из стороны в сторону, пытаясь проскользнуть в узкие пространства между телами, отталкивая локтями стоящих на пути.
Я уже не ощущала себя отдельной личностью. Я была частью толпы, ее ужаса и безумия.
— Лаура! — звала я. — Лаура, ты где? Лаура, ответь мне! — Я вспомнила, как она убежала от меня на одной из уличных вечеринок, когда ей было всего три. В тот раз я ее нашла, но с того дня меня постоянно мучают кошмары. Такие, как этот. Лаура теряется в толпе, и я не могу ее найти. С ней может произойти все что угодно. А если она упала? А если толпа ее растопчет? — Лаура! — Резкая боль в груди становится черной панической пустотой. — Это мама! Ответь мне, черт побери!
Кран, сейчас уже обретший полную силу, качнулся назад, чтобы набрать ускорение, и нанес первый удар по крыше дома. Оглушающий лязг металла о кирпич эхом пронесся над головами собравшихся.
