Пациент последовал этому совету. Он оставил адвокатскую практику, купил хорошо оборудованную ферму, нанял квалифицированный персонал и разнорабочих. Все новые собственники обязаны возвратить кредит и вести жизнь фермера. Некоторое время дела шли хорошо. Отпала необходимость общаться с клиентами и участвовать в судебных заседаниях. Но однажды новоявленный фермер увидел, как один из грузовиков загружался бочками с огурцами. Огурцы предполагалось продавать на нью-йоркском рынке для последующего засола. Он заметил, что закрывающая бочки мешковина прибита гвоздями (приблизительно в три четверти дюйма длиной). Неожиданно ему в голову пришла мысль о возможности попадания гвоздей в рассол и чьей-нибудь гибели. Мысль показалась ужасной, и он отменил отправку огурцов на рынок. Сообщение управляющего о предыдущих продажах произвело совсем удручающее воздействие. Идея о вероятной гибели людей настолько овладела бывшим адвокатом, что он решил проследить, куда попал прежде проданный товар. По справочнику отыскал адреса всех фабрик в радиусе нескольких сотен миль, производящих засол овощей, и разослал предупреждения о грозящей опасности. Отправку на продажу яблок и картофеля также запретил, так как не представлялось других способов транспортировки продуктов, позволявших избежать убийства. Навязчивая идея об убийстве достигла апогея, когда этот бедняга увидел на железнодорожной станции вагон с лесоматериалом, который прежде продал на строительство железной дороги. Он обратил внимание, что одно бревно в середине подгнило. Неожиданно ему пришла в голову мысль о возможной катастрофе на будущей трассе с гибелью сотен людей. Встревоженный пришедшей мыслью, он вступил в контакт с покупателем и уплатил неустойку, чтобы вернуть лесоматериал обратно.
Последняя навязчивость и послужила причиной обращения ко мне. Когда пациент изложил эпизод с лесоматериалом, я указал, что железнодорожные пути перед эксплуатацией тщательно инспектируются и в любом случае в железнодорожной катастрофе, как правило, не гибнут сотни людей. Но он продолжал настаивать на возможности массового убийства. Сходным образом я попытался вразумить пациента относительно эпизода с гвоздями и огурцами. «Послушайте, — сказал я. — Предположим, один из гвоздей, длина которого почти дюйм, оказался в огурце, предположим, что его не обнаружили при различных операциях соления. Наконец соленый
огурец готов к употреблению. Но ведь огурец не проглатывают целиком, его разрезают на ломтики, и гвоздь наверняка будет обнаружен». — «Да, — ответил он, — американец, возможно, поступит так, но голландец может проглотить весь огурец!» Другими словами, пациент был не способен отбросить садистскую фантазию о неизбежности убийства.
Давайте рассмотрим анамнез пациента. Он происходил из английской семьи, жившей на Северо-Восточном побережье. Его отец служил в армии офицером, а мать имела профессию преподавателя. Вскоре после рождения пациента отец был переведен служить на Запад. Мальчику еще не исполнилось двух лет, когда мать заболела, вероятно неврозом, и вернулась домой. Мальчик воспитывался главным образом в соответствии с армейскими порядками. Он вырос здоровым, но до подросткового возраста не получал должного образования. Его отец, эксперт по огнестрельному оружию, сделал маленькое ружье и научил сына стрелять. Пациент хорошо помнил, как в возрасте пяти лет он впервые застрелил в прериях животное, чучело которого хранилось до сих пор.
До восьмилетнего возраста мальчик вел свободную жизнь. Изредка на непродолжительное время приезжала мать, но плохое здоровье вынуждало ее вскоре возвращаться домой на лечение. Когда мальчику исполнилось приблизительно восемь лет, его отца перевели обратно в родные места и мальчик впервые попал под систематическое наблюдение матери. Она взялась воспитывать из него хорошего христианина, некоторое время занималась с сыном сама, а затем отправила в школу. Соскучившись по сыну за многие годы разлуки, она очень привязалась к нему. Поведение матери сильно отличалось от грубых манер отца; 'мальчик в свою очередь отвечал матери любовью и прилагал много усилий, чтобы угодить ей. При возможности он все еще продолжал заниматься стрельбой. Но однажды, в десятилетнем возрасте, застрелил белку и увидел, как животное умирает в конвульсиях. Прежде такое случалось много раз, однако не производило столь глубокого впечатления. Мальчик решил больше никогда не стрелять и впоследствии не изменил свого решения.
Позднее мы увидим, почему прежде не наблюдалось такой глубокой реакции на смерть животных. С того времени, думается, произошло полное изменение характера пациента: он теперь старался вести себя, как добропорядочный христианин, в соответствии с желанием матери. Она имела обыкновение читать сыну библейские истории и обсуждать с ним материал, изучаемый в воскресной школе. Пациент вспоминал о своей глубокой печали во время таких обсуждений. Короче говоря, в процессе психоанализа выяснилось, что идентификация с отцом, которая базировалась на зыбком «фундаменте вследствие отсутствия матери в анально- садистическую и фаллическую фазы аутоэротического периода теперь пошатнулась. Стремление вытеснить слишком долго просуществовавшую анально-садистическую организацию привело к развитию преувеличенног реактивного образования. Потребовалась чрезмерно высокая плотина симпатии, чтобы удержать предшествующую садистскую агрессию.
Впоследствии это отразилось на приспособлении пациента к жизни. Он хорошо учился во всех учебных заведений, быстро усваивал предметы, но отличался крайней необщительностью. В приготовлении домашних заданий ему были свойственны ригидность и пунктуальность. Иногда просиживал до утра, чтобы полностью и с максимальной тщательностью выполнить домашнюю работу. Предполагалось, что юноша последует по стопам отца, но нежелание стрелять заставило его отказаться от этой мысли. Он принес отцу всяческие извинения за отказ от первоначального плана. Когда его приглашали поохотиться, он либо отказывался, либо, уединившись, стрелял в
воздух и затем отсутствие добычи объяснял невезением. Отец пациента умер незадолго до его поступления в колледж. Три года спустя началась Первая мировая война, и молодой человек оказался в затруднительном положении. Чувство патриотизма побуждало его отправиться на фронт, но решение не убивать оставалось столь же сильным. Посредством протекции он получил назначение адъютантом к генералу и тем самым избавился от необходимости применять оружие. После войны пациент наконец закончил колледж и начал изучать право.
Сексуальная жизнь пациента тоже не развивалась нормально. Будучи мальчиком, он слышал различные непристойные выражения от солдат и видел многие вещи, которые интриговали и разжигали воображение. В самом раннем возрасте пациент имел несколько гомосексуальных контактов со взрослыми, но утверждал, что секс никогда не играл большой роли в его жизни. За исключением обоюдной мастурбации в возрасте пяти-шести лет, он никогда не мастурбировал. Под влиянием материнского воспитания пациент подавил чувственность, стал ригидным и фанатичным. Он вырос красивым парнем с ясными чертами лица, но крайне робким и сдержанным. Девушки привлекали его, однако любовных отношений никогда не возникало. Поиск объекта проявлялся очень слабо. Он сделал несколько бесплодных попыток общаться с женщинами и пришел к выводу о своей абсолютной неприспособленности к противоположному полу.
По словам пациента, первая фобия у него возникла приблизительно в семнадцатилетнем возрасте. Однажды утром, собираясь надеть вновь постиранную рубашку, он вынул булавки и выкинул их в окно. Внизу, на улице, играли дети, и ему пришла в голову мысль, что ребенок может поднять булавку, проглотить ее и умереть. Это и была первая фобия. Обследование, однако, показало, что с раннего детства пациент отличался приверженностью к строгим правилам и распорядку, которых требовал отец и царившая армейская атмосфера. Любое нарушение распорядка вызывало у него угрызение совести, даже если никто об этом не знал. Не вдаваясь в детали, отметим склонность пациента к навязчивостям с раннего возраста, т. е. в возрасте семи-восьми лет у него уже полностью развился компульсивный невроз. Манеры — есть, пить, отправлять кишечник — постепенно усложнялись, потому что обрастали разного рода защитными реакциями и ритуалами. Легко распознавалось прямое происхождение симптомов от первичных эго-организаций — оральной и в особенности анально-садистической стадий психосексуального развития.
В отсутствие матери, как уже указывалось, развитие «эдипова комплекса относительно затормозилось. Более того, реактивное образование, препятствующее инфантильной агрессивности, т. е. плотина симпатии, которая формируется обычно в четырехлетнем возрасте, в данном случае в это время не установилась. Наоборот, инфантильная агрессивность поощрялась, не предпринималось попыток содействовать ее вытеснению и частичной сублимации. Другими словами, наиболее инфантильные частные влечения, или компоненты сексуальности, не претерпели эволюции, происходящей у нормального ребенка. Большинство из них осталось на инфантильном уровне. Агрессивность с возрастом понемногу нарастала, и при таком ходе событий пациент мог бы вырасти истинным садистом. Но воспоминания с пятилетнего возраста о матери и предпринятые ею в пубертатном периоде воспитательные меры воспрепятствовали патологическому развитию. Но, несмотря на то что мать предотвратила достижение пациентом сексуальной цели посредством агрессии и таким образом не позволила ему стать первертом, ее влияние не смогло перекрыть аномального пути развития. Воздействие оказалось недостаточным, чтобы аннулировать уже существующую
