В отсутствие матери, как уже указывалось, развитие «эдипова комплекса относительно затормозилось. Более того, реактивное образование, препятствующее инфантильной агрессивности, т. е. плотина симпатии, которая формируется обычно в четырехлетнем возрасте, в данном случае в это время не установилась. Наоборот, инфантильная агрессивность поощрялась, не предпринималось попыток содействовать ее вытеснению и частичной сублимации. Другими словами, наиболее инфантильные частные влечения, или компоненты сексуальности, не претерпели эволюции, происходящей у нормального ребенка. Большинство из них осталось на инфантильном уровне. Агрессивность с возрастом понемногу нарастала, и при таком ходе событий пациент мог бы вырасти истинным садистом. Но воспоминания с пятилетнего возраста о матери и предпринятые ею в пубертатном периоде воспитательные меры воспрепятствовали патологическому развитию. Но, несмотря на то что мать предотвратила достижение пациентом сексуальной цели посредством агрессии и таким образом не позволила ему стать первертом, ее влияние не смогло перекрыть аномального пути развития. Воздействие оказалось недостаточным, чтобы аннулировать уже существующую
фиксацию и приостановить приток к ней либидо в стадии полового созревания. Мать смогла только усилить суперэго, или сознание поэтому пациент стал невротиком, а не откровенным садистом. Невротические симптомы представляли негативную форму действий, которые пациент совершал бы открыто в качестве перверта. Он всегда боролся со страхами, что может убить или причинить боль.
Именно такие случаи Фрейд имел в виду, когда говорил о неврозе как негативе перверсии. При воспитании в более культурном окружении пациент мог сформироваться в очень сенситивную личность, но, по всей видимости, остался бы нормальным. В итоге, он был вынужден проявлять анально-садистическую акцентуацию в контролируемой форме. Плотина, установившаяся против агрессии, беспрепятственно развивавшейся до пубертатного возраста, не могла быть столь прочной, как если бы она образовалась на четвертом или пятом году жизни. Конечно, в таких случаях мы всегда должны предполагать некоторую конституциональную предрасположенность, и этот случай не представляет исключения. Пациент всегда отличался сенситивностью и имел отягощенную наследственность: его мать умерла в психиатрической больнице, сестра страдала неврозом (возможно, шизофренией). Другими словами, вследствие врожденной конституции и судьбы пациент вступил во взрослую жизнь с фрагментом инфантильной сексуальности, которую оказался не способен преодолеть. Невроз манифестировал, когда он в некоторой степени достиг генитальности и возникла потребность в поиске любовного объекта, так и оставшаяся неудовлетворенной.
В повседневной жизни, если вы встречаете кого-нибудь, чьи реакции крайне преувеличены, будь то скромность или симпатия, всегда следует заподозрить противоположные тенденции в бессознательном. Вы вправе думать, что такой человек имеет преувеличенное чувство жалости, чтобы подавить равносильную затаенную жестокость, которая в иных условиях получит явное выражение. Мне приходит на ум женщина, занимавшаяся активной общественной деятельностью по защите животных. Она была замужем, имела детей, но занималась общественной работой во всяком случае не менее активно, чем домашними делами. В то время в качестве уличного транспорта все еще использовались лошади. Эта женщина добиралась на пароме и тщательно осматривала всех лошадей. Если она обнаруживала слишком затянутую упряжь или ссадины, то немедленно сообщала о найденных нарушениях и следила за их устранением. Часто ей необходимо было убедиться, что извозчик наказан. Особенно она усердствовала в зимнее время, когда увеличивалась вероятность падения лошадей, так как их не подковывали должным образом.
При поверхностном рассмотрении это очень похвальное занятие. Защитница животных, несомненно, достигла хороших результатов. Однако при обследовании вырисовывалась иная картина. Я выяснил, что эта женщина всегда патологически любила животных. Будучи совсем юной девочкой, она была крайне привязана к своей собаке. В то же время проявляла к любимому животному явный садизм. Била собаку настолько сильно, что в ряде случаев родители отнимали у девочки животное. Она становилась ужасно возбужденной и эмоциональной: плакала и умоляла вернуть собаку, пока не получала любимицу обратно. Поведение девочки свидетельствовало о выраженной амбивалентности по отношению к собаке — любви и одновременно ненависти. Другими словами, зоофилия имела бессознательный фон, как всегда бывает при утрированном поведении, что, кстати, не вредило хорошей работе.
Бывают случаи, в которых бессознательная агрессия не трансформируется ни в компульсивный невроз (как у пациента с иглофобией), ни в черту характера, когда
вытеснение поддерживается сильной сублимацией (как у любительницы лошадей). Следующий случай представляет собой нечто среднее между двумя предыдущими. О, одинокий мужчина тридцати девяти лет, пришел ко мне, потому что чувствовал нервозность и испытывал затруднение в общении с людьми. Он жил на ферме, но имел постоянный доход и переехал за город исключительно по совету семейного врача, считающего, что «общение с природой» принесет ему пользу. Через короткое время соседи обнаружили крайнюю любовь к животным. Он подбирал больных и бродячих собак и кошек, чтобы излечить их. Соседские мальчишки вскоре воспользовались возможностью получать вознаграждение, если им удавалось принести искалеченное животное, часто подозревал ребят в преднамеренном изуверстве с целью заработка, но не был способен отказаться от принесенного животного. Он сделал одно проволочное ограждение для собак, другое для кошек. Ухаживал за животными и нередко приглашал ветеринара. Его любовь к животным получила широкую известность, и однажды мужчина привел ослепшего пони и сказал: «Если вы не купите пони, я застрелю его». О немедленно заплатил за животное. Офтальмолог осмотрел пони и диагностировал катаракту на обоих глазах. Была произведена операция по удалению катаракты, но послеоперационное поведение пони не оправдало предполагаемых результатов.
Я мог бы перечислить многие другие поступки подобного рода, но перечисленных фактов достаточно для понимания человеческих особенностей О. Перед обращением ко мне он уже четыре года жил на ферме в обществе пожилой горничной. Рассказывать о нем можно долго и интересно, но за недостатком времени представлю короткое резюме. О. имел явно отягощенную наследственность. Его отец страдал хроническим алкоголизмом, у матери, умершей от туберкулеза в сорок четыре года, в легкой форме проявлялись невротические отклонения. Старшая сестра умерла в детском возрасте, и О. остался единственным ребенком в семье. Отец грубо обращался с женой и сыном, часто издевался над сторожевой собакой. Когда умерла мать, мальчику исполнилось только семь лет, и с тех пор он подвергался очень грубому воспитанию. Еще при жизни матери у него возникли различные страхи, особенно страх собак, которые продолжались до двадцатипятилетнего возраста. Когда О. поступил в колледж, одноклассники узнали о его слабости и вскоре начали издеваться. Они доставали какую-нибудь собаку, чаще всего бульдога, и запускали к нему в комнату, предварительно заперев дверь снаружи. Ужасное испытание длилось многие часы. Постепенно этот страх исчез и претерпел трансформацию в преувеличенную любовь к собакам, а также к другим животным.
Клинически О. представлял шизоаффективный тип личности с умеренными эмоциональными колебаниями и специфическими чертами характера. Он был высококультурным человеком, но очень склонным к мазохизму. Во время каждого сеанса у него на глазах выступали слезы при пустяковых ассоциациях. После пяти-шести месяцев общения со мной он рассказал следующую историю, воспроизведение которой вызвало у него большие трудности: «Доктор, стыдно говорить об этом, но у меня имеется отвратительная привычка и я ничего не могу поделать. Вы знаете, как я люблю животных, и особенно пони. Однако в течение ряда лет, выезжая верхом, я иногда бывал одержим желанием избивать моего пони. С большим усилием мне порой удается контролировать себя, но в некоторых случаях я срываюсь». О. рассказал, что в таких случаях бьет лошадь до онемения руки. Затем он испытывает слабость и сильное угрызение совести. Чувство любви к лошади переполняет его, он ласкает животное и дает ему сахар, ведет обратно на ферму, проходя пешком расстояние
259в пять-шесть миль. После избиения лошади он не способен к верховой езде.
Эти приступы нерегулярно проявлялись многие годы. В нашу задачу не входит всеобъемлющий анализ случая. Короче говоря, лошадь идентифицировалась с отцом и материнской собакой, которую отец часто избивал в состоянии опьянения. Избиение пони воспроизводило определенные эпизоды из прошлого О, когда он злился на отца и хотел его убить. Иногда приступ был направлен против матери. Приступ у О. обычно наступал после депрессивного состояния с мыслями о самоубийстве. Переполнение агрессией и отсутствие либидной реализации приводило к выходу деструктивных тенденций наружу, они перемещались на животное как на замену родителей. В отличие от двух других случаев, в которых вытесненная агрессия нашла выражение в качестве негатива перверсии (компульсивный невроз) и в черте характера (утрированная благотворительность к животным), в данном случае преувеличенная любовь к животным (мазохизм) сочеталась с проявлением несостоятельности вытеснения, выражавшемся в приступах садизма. Если вы обратитесь к схеме психосексуального развития, то симптомы укажут, где имеется задержка. Нарушение всегда отражает фиксацию на какой-либо прегенитальной фазе развития и неизменно указывает на неудачу вытеснения или слабость реактивного образования против некоторых частных влечений, представляющих собой компоненты сексуального инстинкта.
