— А можно ее есть? — недоверчиво спросила я.
— Можно попробовать, — ответил Сецуан, разрезая ящерицу и вытаскивая внутренности. — Во всяком случае, такие не ядовиты.
Мы разожгли небольшой костер и вскипятили немного воды. Настоящего чая у нас не было, но я собрала по дороге небольшой пучок валерианы и такой же корвеля. То была не еда, но травы успокаивали живот и давали ощущение того, что, несмотря на все, ты что-то съел.
Ящерицу завернули в листья и положили на уголья. Я уныло смотрела на зеленый сверток, пока он не начал дымиться и все больше и больше чернел сверху. Можно ли, в самом деле, это есть?
Скюгге отшвырнул свою кружку так, что теплый чай с валерианой брызнул во все стороны.
— Гадость! — пробурчал он.
Я раздраженно посмотрела на него. Он сидел, почесывая свою грудь одной рукой, словно блохастый пес. После того как он большую часть дня провел верхом на осле, он к вечеру ожил и самостоятельно прошел часть пути. Как чудесно было бы крепко привязать узлы к спине ослика, вместо того чтобы тащить их самим, но все-таки, но мне, пусть бы Скюгге еще спал. Весь последний час он ничего не делал, кроме как стонал, ругался и путался под ногами. Идти с ним было все равно что брать с собой гигантского трехлетнего сосунка.
Он был куда хуже, чем Мелли во младенчестве. В десять раз хуже.
Он чесался, сидя поблизости от меня. Его тошнотворный запах переворачивал все у меня в желудке, так что валериановый чай впрок не шел.
— Скюгге хочет есть! — сказал он, приваливаясь ко мне. — Скюгге ужасно хочет есть!
Я не могла это выдержать. Я оттолкнула его и встала, но он схватил меня за лодыжку своей шершавой грязной рукой.
— Можно прекрасно есть детей! — объявил он. — Они куда вкуснее ящерицы!
— Пусти!
Я пнула его, чтобы высвободить ногу, но, против ожидания, он оказался силен. А сам такой тощий и костлявый!
— Отстань от нее? — резко произнес Сецуан.
Скюгге отпустил меня. Но, злобно вытаращив глаза, не унимался:
— Настанет день возмездия! Скюгге станет Местером, а Местер станет Скюгге, тогда смерть достанется маленьким девочкам!
Я отшатнулась от него, и спина моя коснулась теплого бока ослика — дальше отойти я уже не смогла. Все тело чесалось и зудело, словно я выспалась на соломе, кишевшей блохами. Не думал же он в самом деле о том, чтобы есть детей! А может, и вправду он это делал? Нет, он только так говорит, чтобы напугать меня.
Он валяет дурака. И все же… Что-то было в его глазах, в костлявых руках, в шершавой коже, в вони, исходившей от него… Если кто-то и пожирал людей, то это, пожалуй, такой, как Скюгге. Тот, кто крадется в тени и принюхивается, тот, кто ест все, что попадется, мертвое или живое, свежатину или дохлятину. Кровожадный гриф, только бескрылый. И Сецуан хотел, чтоб у меня с ним был общий ночлег?
— Лучше это уже не станет, — сказал мой отец, выкатывая из угольев целиком почерневший, завернутый в черные листья комок. Он разрезал его своим ножом и разделил дымящуюся ящерицу на три части.
Скюгге хватило четырех быстрых глотков, чтобы съесть свою долю. Я с большим сомнением отнеслась к своей. Мясо было светлым, почти как мясо цыпленка. Я отщипнула пальцами маленький кусочек и сунула в рот. На вкус ничего особенного — ни горькое, ни сладкое, лишь чуточку подгоревшее. Я доела остаток. Его было не очень много, и мой живот неудовлетворенно урчал, так что я была бы рада, окажись у нас на одну ящерицу больше.
— Ложись-ка ты спать! — сказал мне Сецуан. — Ты, должно быть, устала.
Устала, да! Но осмелюсь ли я? Я покосилась на Скюгге. Смогу ли я вообще заснуть поблизости от него?
— Поспи! — повторил мой отец, и я поняла, что это означало. Он будет охранять мой сон. Он будет бодрствовать и заботиться о том, чтобы Скюгге не причинил мне зла. Я легла и тут же уснула, едва успев натянуть одеяло на уши, и даже несчастный пустой живот не беспокоил меня.
Мне приснился сон. Я хорошо знала, что это сон, потому что чувствовала темноту, холод подземелья. Острожная дыра. Но где змей? И где Давин?
Его здесь нет!
И в голове у меня словно пронесся шепот, но во сне не было никого, кто сказал это громко. Я дрожала: и от стужи, и от страха. Если Давина здесь не было, где же он тогда? Узенькая полоска света просочилась откуда-то сверху, слабая и голубовато-бледная, будто лунный свет. Я прикоснулась к стене. Она была скользкая, неровная и сырая, будто улитка.
Где же Давин?
Я нерешительно шагнула вперед. Моя пятка погрузилась в рыхлую землю. Земля? Я ожидала, что окажусь на каменном полу, твердом и холодном. Где я? Что это за место? Словно барсучье логовище, только куда просторней.
— Давин?.. — осторожно и тихо позвала я.
Никто не ответил, а голос мой прозвучал еле слышно.
Но тут моя нога еще больше погрузилась в землю, так глубоко, что я споткнулась и упала навзничь. Запах земли и сырости ударил мне навстречу, запах чего-то, что стало перегноем. И руки мои коснулись того, что не было ни землей, ни камнем.
Одежда! Тело!
Давин?! Я шарила в темноте, пальцами отгребая землю в сторону.
Бледный луч света упал на его лицо. Темная, мокрая земля налипла ему на губы и нос. Глаза были закрыты, но он не спал., Его здесь нет.
Нет. Его не было. Больше не было. Да и не был это острожный подвал и даже не барсучье логовище.
То была могила.
Я заплакала. Я ощущала слезы, как будто теплые следы на своих холодных щеках. То был сон. Ведь то был лишь сон. Я знала это и все же была так убита страхом и горем, что никак не могла перестать плакать. Ведь это могло быть явью. Я не знала, жив ли Давин вообще. Подумать только! Что если он и вправду лежит в какой-то темной дыре — мертвый и наполовину погребенный?! Эта мысль была невыносима.
— Тс-с!
Кто-то притронулся ко мне. К моей щеке. Мягким, осторожным пальцем.
Сецуан! Может, он снова хочет спеть? Только б он пожелал! Я охотно лежала бы здесь и слушала, пока отец поет, отгоняя кошмар прочь!
— Тс-с! — повторил он.
Я открыла глаза. И дико заорала. Это был не Сецуан! Не отец! Это был Скюгге, и он шикал на меня. Шершавый палец Скюгге — вот что коснулось меня.
— Отстань от нее!
Сецуан вскочил. Глаза его потемнели и были мутны со сна, но он схватил Скюгге за рукав и отшвырнул прочь.
— Я ведь говорил тебе, чтоб ты держался подальше от нее!
Скюгге зашипел, как кот.
— Девочка плакала! — сказал он. — Скюгге не сделал ничего! Скюгге утешал!
Он походил на маленького мальчика, которого собираются наказать за то, чего он не делал. Сердце дрогнуло, мне стало жалко его. О, как я понимала его, ту беспомощную злобу оттого, что тебя несправедливо подозревают. Всякий раз, когда люди обзывали меня ведьмой, всякий раз, когда они шептались за спиной и делали ведьмин знак, у меня было такое же ощущение, как у Скюгге сейчас. Так мне сейчас казалось. Кто мог наверное знать, как чувствовал себя Скюгге?
Сецуан стоял, глядя в землю. Он так устал, что его качало.
— Прости! — пробормотал он. — Я думал, что обойдусь без сна, но… пришлось хоть немного поспать.
Подняв голову, он посмотрел на Скюгге.
— Иди сюда! — сказал он.
— Зачем? — подозрительно спросил Скюгге. — Что хочет Местер сделать со Скюгге?
Сецуан притронулся рукой к флейте.
— Иди сюда, говорю тебе!
Скюгге не отрывал взгляд от флейты.
— Может, Скюгге подарят сон?
— Иди сюда! Ложись!
Быстрым ударом ножа Сецуан отрезал конец веревки от повода ослика.
— Скюгге не желает, чтоб его привязывали!
— Делай, как говорю! — коротко отрезал Сецуан. — А не то ты видел свой сон в последний раз.
У Скюгге задрожали губы. Все его тело задрожало.
— Местер злой! — прошипел он. — Местер злится на Скюгге!
Но он лег на землю и не перечил, когда Сецуан связал ему руки и ноги и прикрепил веревку к тому самому лавровому дереву, к которому был уже привязал ослик.
Мне показалось, будто я должна заступиться за Скюгге, сказать Сецуану, что он только слегка коснулся моей щеки. Но пришла мысль о том, что Скюгге прикасался ко мне и что, если не связать его, он сделает это снова. Пока я сплю. Я закусила губу и ни слова не сказала.
Скюгге же все делал наоборот. Брань и упреки «злому Местеру» так и лились ровным потоком. Когда поток слов иссякал, он ныл и жаловался, издавая протяжный жалобный звук «а-а-а-а-а-а-х», будто хворый младенец или раненое животное. Сецуан пытался заставить его замолчать, но толку от этого не было, он ныл и жаловался еще громче.
— Идем, Дина! — сказал отец. — Мы немного прогуляемся. Обойдем эти скалы с другой стороны! Если он нас не будет видеть, то рано или поздно прекратит…
Но на Скюгге уловка не подействовала. Бессловесное нытье превратилось в вой, лишь только мы исчезли из виду. Он выл на всю долину. Окажись рядом разбойники, они бы не мучились сомнениями, где нас найти.
