По мере того как действие наркотика ослабевало, я время от времени ощущала периоды просветления, слышала, что ко мне тихо обращаются и целуют в щеки. «Приземление» было медленным. Когда это начало происходить, я поняла, что и другие тоже «возвращаются»; они целовались и обнимались, говорили, как здорово все было и как они любят друг друга.
Я была тронута этим ощущением теплоты, но моей первой адекватной мыслью было осознание того, что все же это не для меня. Мне не хотелось искусственной близости с людьми, которых я мало знаю и которые почти не знают меня. И я не хотела наркотиков. Все равно я продолжала воспринимать их как нечто страшное и опасное. Мне не хотелось шутить и экспериментировать со своим рассудком. Как бы я ни любила Джона, я знала, что движение в этом направлении — не мое. Я хочу спокойно и ясно мыслить. И быть рядом со своим сыном.
После того случая мне пришлось сказать Джону неприятную для него правду. Он принял мое решение и больше не пытался переубедить меня. Тем не менее сам он продолжал принимать наркотики, в компании или один, а я, как могла, старалась мириться с этим, втайне надеясь, что рано или поздно он устанет от них.
Вскоре в нашей жизни произошел эпизод, заставивший меня серьезно задуматься о том разрушительном влиянии, которое наркотики оказывают на Джона и на наши отношения. Я сказала ему, что хочу снова заняться живописью. С момента нашей женитьбы я поставила крест на своих профессиональных амбициях и на любви к искусству, и теперь мне хотелось творить что — то свое. Джон воспринял мою идею с энтузиазмом, поэтому в один прекрасный день я расположилась на веранде, чтобы расписать красками наш белый телевизор. На веранде стоял желтый шезлонг, подарок тети Матер, в котором Джон любил отдыхать днем, а стены были увешаны всякими безумными плакатами, фотографиями и прочей битловской атрибутикой. Мы часто там завтракали.
Пока Джон был в студии, я усердно, в течение нескольких часов, украшала телевизор затейливым цветочным орнаментом и закончила, очень довольная результатами своего труда, только поздно вечером. Мне не терпелось показать свое творение Джону.
На следующее утро я встала, чтобы накормить Джулиана завтраком, и случайно бросила взгляд на вчерашний шедевр: весь телевизор был облеплен круглыми наклейками с надписью: «Молоко очень полезно». Джон, приехавший домой под утро, наверняка под кайфом, полностью уничтожил все мои старания. Я была потрясена и оскорблена. Неужели он считает, что у меня не может быть своего собственного дела? Он что, думает, что я должна быть целиком занята только им? Или, может, он настолько накачался наркотиками, что не соображал, что делает?
Я предпочла ничего не говорить ему. Мне было понятно, что это было сделано под влиянием наркотика, спиртного или, скорее, и того и другого. Я не хотела слушать, как он будет пренебрежительно отмахиваться от моих упреков или просить прощения. Я просто решила проглотить свою обиду и боль. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что мне следовало высказать ему все в лицо, но так же, как и Джон, я боялась открытых конфликтов и споров. Думаю, это наше с ним неумение разрешать на месте щекотливые вопросы стало одной из главных причин нашего развода. Мы оба, и он и я, привыкли подавлять свои эмоции, которые в конечном счете оборачивались взаимным раздражением. Если бы мы умели справляться с трудностями открыто, то, несомненно, были бы более стабильной парой. Но тогда, не имея опыта, я просто выбрала наиболее разумный, как мне казалось, путь.
Примерно через месяц я снова попробовала ЛСД, в последний раз в жизни. Брайан организовал вечеринку в своем недавно купленном загородном доме в Сассексе. Мы с Джоном и еще несколькими друзьями поехали к нему на нашем «роллс — ройсе». По дороге все приняли по дозе ЛСД, и я, поддавшись общей атмосфере веселья, тоже решила к ним присоединиться, за компанию. И снова это было ужасно.
У Брайана я таскалась за Джоном по пятам, в надежде, что он поможет мне пережить мое жуткое состояние. Но Джон был не в настроении, смотрел на меня волком и обращался со мной холодно, как с незнакомкой. Меня охватило отчаяние. На втором этаже я зашла в ванную комнату с открытым на улицу окном и всерьез задумалась, не броситься ли вниз. В течение нескольких долгих минут мне казалось, что покончить с собой таким образом — это самое разумное и легкое решение всех проблем. Между мной и Джоном разверзлась пропасть, и я не представляла себе, как ее преодолеть.
В этот момент кто — то окликнул меня, я вернулась в комнату, и мое мимолетное наваждение рассеялось. Но гнетущие мысли остались. В первый раз я ясно осознала, что наш брак, вполне вероятно, обречен.
ГЛАВА 14
После трех лет непрерывных гастролей, записи пластинок и концертов Джон, Пол, Джордж и Ринго находились в состоянии хронического морального и физического переутомления. Они месяцы проводили в дороге, трижды в год гастролируя за границей и вечер за вечером выступая перед многотысячной аудиторией. Снова и снова они исполняли одни и те же песни под оглушительные вопли толпы, и это им порядком надоело.
Вдобавок они сочиняли и записывали по нескольку синглов в год плюс пластинки, да еще сняли два фильма. Премьера второго полнометражного фильма «Битлз» Help! прошла в июле 1965 года и имела почти такой же успех, как A Hard Day's Night. Ребятам хотелось сделать и третью картину, но плотное расписание не позволяло. Перспектива еще год прожить в таком ритме их не устраивала, от чего — то нужно было отказаться. И они решили прекратить концертные выступления, чтобы сосредоточиться на записях и на фильме, иметь возможность участвовать в новых проектах, а также дать себе жизненно необходимый отдых.
Перед тем как отправиться в Штаты в свое последнее заграничное турне, они посетили Германию, где их особенно тепло принимали в Гамбурге, дали концерты в Токио и на Филиппинах.
Джон был счастлив, что не надо больше выступать. Он был выжат, как лимон, и уже ничего не хотел, кроме как лежать все время дома и чтобы никто его не дергал. Помимо прочего, его раздражали больные и калеки, которых «Битлз» притягивали, как магнит; перед их раздевалкой, почти каждый раз после концерта, выстраивались целые очереди людей в инвалидных колясках, на костылях, в сопровождении своих многочисленных помощников. Джон всегда тяжело реагировал на физические недостатки, и для него такие сцены были настоящим кошмаром. Еще в колледже он высмеивал больных, рисовал жуткие карикатуры калек и убогих. Физическая неполноценность всегда внушала Джону какой — то неосознанный страх, ощущение неловкости и вины, хотя он никогда бы в этом не признался, даже самому себе. Конец концертной деятельности означал для него также и завершение этой разновидности дискомфорта.
И вообще, Джона гораздо больше привлекал процесс сочинительства и записи песен. Он любил работать один, вместе с ребятами или в тесной компании талантливых операторов и режиссеров. Он видел, что на концертах «Битлз» все больше становятся похожи на гастролирующих обезьян, которые выбегают на сцену и вновь скрываются за кулисами — все это лишь ради того, чтобы толпе было кого приветствовать своими воплями. Концерт как таковой уже давно перестал быть для них актом творчества, а следовательно, утратил всякий интерес. Джон понимал, что, узнав об их решении, публика и пресса пригвоздят их к позорному столбу, и все равно ему не терпелось поскорее уйти со сцены.
Надо сказать, что такой поворот событий вселил оптимизм и в мою душу: Джон теперь станет чаще бывать дома, в семье, а это важно не только для нас с ним, но и для Джулиана, который совсем не видит отца. Кроме прочего, я очень надеялась, что при меньших нагрузках и давлении на него Джон если не завяжет с наркотиками, то хотя бы снизит дозы. Мне так не хватало того самого Джона, которого я знала, близкого и родного. Отправляясь на последние гастроли, он признался, что ждет не дождется возвращения домой, чтобы стать наконец нормальным отцом и мужем. Мы договорились, что отныне в поездки куда — нибудь за границу, скажем, на киносъемки, он будет брать нас с собой всегда, когда это возможно.
