Старик выходит на еле заметную тропу, проложенную вчера людьми, переносившими тело Елизара с поляны на мыс. Она ведет нас по знакомым местам, все ниже и ниже, то врезаясь в заросли, то обходя их неширокими просветами или лужайками. Я стараюсь идти от проводника на таком расстоянии, которое позволяло бы мне всегда видеть его и в любой момент предупредить об опасности.
Наступает час всеобщего покоя, когда хищников еще раздражает свет и они не смеют нападать, а их жертвы полны решимости сопротивляться. Только неугомонные бурундуки шныряют по стланику, всюду слышится их писк.
Попадаем в ольховые заросли. Скоро подножье гольца. Старик оглядывается. Что-то тревожит его. Но я слеп и глух - ничего не замечаю.
С равнины доносятся подряд два предупреждающих выстрела. Звуки уходят за холмы . и там долго будоражат покой болот.
Сигнальные, выстрелы застают нас в густом кустарнике. Ни единого просвета. Где-то рядом людоед. Он или идет нашим следом, или впереди подкарауливает в засаде.
До мыска, где могила наших товарищей, остается не более ста метров.
Оттуда донесся и оборвался грохот камней. Это он. Тесно становится в кустарнике. Не повернуться с карабином. Долгая тишина. Куда же девался медведь? Убежал или залег на нашей тропке?
Карарбах, не оглянувшись, шагнул вперед, стал выбираться из зарослей.
Пересекаем последний ложок. Остается преодолеть неширокую полосу густого ольховника, и мы выйдем к мыску. Неужели людоед еще не обнаружил нас?
Опять доносится шорох камней, но теперь в нем улавливается тяжелое дыхание зверя. Он совсем близко от нас, за кустарником.
Где-то в стороне пикнула вспугнутая пташка. Возня на мыске прекратилась. Насторожилась тишина, будто все обитатели зарослей следят за нашим поединком.
Мы погружаемся в ольховник, стараемся не дотрагиваться до веток и не дышать. Я изредка останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.
Старик делает последний шаг, высовывает голову из ольховника и весь напрягается, как натянутый лук. Надо стрелять... Но ремень ружья зацепился за сук, и он не может выбросить вперед ствол берданы. Старик что-то сигнализирует мне головою. Я ничего не вижу впереди, выскакиваю из ольховника. Не успеваю вскинуть карабин, как за узким просветом кустарников скрывается полношерстная спина медведя.
Карарбах бросился к березке и, ухватившись за нее, посмотрел вслед зверю. Его лицо искривилось, на скулах появились багровые пятна. Вдруг он задышал громко, полной грудью, точно ему в этот момент не хватало воздуха, и что-то промычал. Подняв высоко бердану, он грозно потряс ею вслед зверю.
- Что же ты не стрелял? - спрашиваю я Карарбаха.
Он отрывается от березки, подходит ко мне, все еще возбужденный, глядит на меня чистыми детскими глазами, потом мы с ним долго объясняемся...
Карарбах увидел зверя близко, поджидающим нас и уже готовым к прыжку. В последнюю минуту старик решил стрелять в него, но, как после он уверял Лангару, злой дух Харги не дал, зацепил ремень берданы за сук, и хорошо, что обошлось без выстрела. А то бы не миновать беды!
Снова застучал дятел, и беззаботный ветерок, разгребая космы стлаников, тихо прошел по склону.
Карарбах выпрямляется, показывает рукой на мысок. Могильный холмик, что был насыпан вчера, весь разворочен; камни, земля выброшены, столб с надписью покосился.
Старик находит на мыске след медведя. Голодный зверь пришел сюда с подветренной стороны. Его, видимо, приманил запах свежей земли и добычи. Он набросился на холмик, и уже наполовину вытащил труп, как услышал нас. Но почему зверь не бросился на нас? Ведь около своей добычи медведь обычно не терпит постороннего присутствия.
Мрачнеют у горизонта тучи. В сумрак погружается нагорье, стланики, дали. Ушедший день оставил нам незавершенные дела...
Углубляем яму, закладываем ее крупными камнями, чтобы хищнику не легко было их выбросить.
В напряженную тишину врываются два выстрела - близко людоед.
Передаю Карарбаху сигнал. Он останавливается, у него беспомощно опускаются руки. Но старик тотчас же овладевает собою, показывает на наш след, Я поворачиваюсь к следу, старик становится спиною ко мне, лицом вперед, как шел.
Опять раздаются два выстрела с равнины. Что бы значил этот повторный сигнал?.. Неужели мы попали на засаду?..
Как на грех, стало быстро темнеть.
До слуха доносится странный звук, будто упало что-то на россыпь. Проходит одна, три, пять секунд - загремели камни на последней россыпушке... Треснул сучок. Треск сучьев все ближе. Зверь, не таясь, настигает нас.
Даю понять Карарбаху об опасности. Уже слышно хриплое дыхание зверя. Старик становится плотно ко мне.
Еще секунда невероятного напряжения, и раздвигается последний куст...
- Загря! - кричу я, обрадованный и ошеломленный его внезапным появлением. - Фу ты, дьявол, как напугал!
А сам не верю своим глазам, треплю его за лохматые щеки.
- Откуда ты взялся? - спрашиваю.
Он визжит в восторге, в глазах столько радости, столько преданности! Жмется ко мне, сильно дышит в лицо. Ошейник на нем с перегрызенным ремешком.
Карарбах тоже доволен, гладит кобеля, что-то бурчит.
Старик показывает на затухающий горизонт, на опасные заросли. Мы прибавляем шагу.
Вот и подножье. Оно заканчивается голой россыпью, за которой видна в сумрачном одеянии уже засыпающая равнина. Путь перерезает ручеек. Вода тихо выбегает из темного неподвижного болота, густо заросшего троелистом. Чем-то древним веет от этих вечнозеленых, водяных зарослей. Кто-то живой неловко коснулся их края, качнул гладь болота. Мы с Карарбахом смотрим в глубину темно-лиловой воды, тронутой чуть заметными кругами. Кажется, сейчас из воды покажется чудовище, но мы не удивимся - так таинственны эти приямбуйские болота, окруженные уродливыми, засохшими лиственницами, как призраки идущими рядом с нами.
Шлепаем по топкой, кочковатой мари. Негостеприимная темень отнимает последние ориентиры. Идем уставшие, голодные. А тут еще эти топкие болота на нашем пути, полные сапоги ледяной воды и грустные мысли о том, что мы идем в какую-то бесконечность!
Вдруг мигнула зарница, осветив уснувший туман над мокрой равниной, дальний горизонт и наш путь по болоту. Мы пошли смелее.
Загря тянется на поводке, ему неловко идти по узким проходам, между кочек. Отпускаю его, так легче и мне. Кобель прорывается вперед и, окатив нас холодными брызгами, исчезает во тьме.
Еще какое-то время шлепаем по болоту. И наконец выбираемся на сухую землю. Нас встречают корявые дебри перелесков. Карарбах одной рукой закрывает лицо, другой посохом, как слепой, ощупывает в чаще путь. Меня за его спиной не хватают ни сучья, ни деревья, ни хлесткие ветки кустарников. Внезапно из темноты навстречу нам пробивается сигнальный свет. Старик останавливается и, устало склонившись на посох, отдыхает, долго смотрит на мигающий огонек.
Это Загря сообщил о нашем приближении. Цыбин зажег факел, показывает путь, зовет нас.
Ветер в тучах шевелит темноту. Иногда он яростно падает на перелесок, лохматит деревья и, срывая листья приземистых берез, бросает их в утробу ночи.
Карарбах грузным шагом полез по чаще. Ночью теряется понятие о расстоянии. А огонек то вспыхнет, будто рядом, то вдруг стыдливо замигает, отступит, уйдет в пространство, и ты еще сильнее почувствуешь всю тяжесть своего уставшего тела.
Я обгоняю старика. Огонек дрожит одинокой звездой, как бы в перевернутом небе. Иду, отбиваясь от сучьев и веток, а сам думаю: ведь это не последняя тропа, не последняя усталость и еще неизвестно, какую каверзу готовит нам Ямбуй.
- У-гу-гу... - доносится человеческий голос.
Еще сотни метров, и мы выходим к костру, скрытому за поворотом. Нас радостно встречает Загря, ведет на стоянку.
Какой великолепный ночлег ждет нас на этом сухом клочке земли! Уже разостлан пахучий хвойный лапник, заготовлен ворох дров. На легком огне висит синий эмалированный чайник. Поодаль от раскаленных углей лежат горячие лепешки. Котомки, ружья повешены на сучьях ели.
- Слава богу, - с душевным облегчением вырывается у Цыбина. - Вы знаете, что людоед следил за вами от мыска и уже готовился напасть, когда мы подали сигнал вам? Хорошо, что в этот момент появился Загря.
- Куда же он ушел? - спрашиваю я, расправляя онемевшие плечи.
- К Реканде, нашей тропкой... Боюсь, как бы он не нашкодил в лагере.
- Что вы, они предупреждены, приказано всю ночь дежурить и держать большой костер.
- Проспят, дьяволята! - перебивает меня Цыбин. - Я пойду с Долбачи к ним.
- Ни в коем случае! В темноте вы слепые, а он зрячий, сами придете ему в пасть.
Цыбин подается немного ко мне, говорит шепотом:
- А нападет на сонный лагерь, что наделает? Говорю, проспят! Разрешите, вдвоем не страшно.
