Время шло, а интерес эмира к пленнику не убывал. День ото дня Джильберт изъяснялся все более бегло, а беседы с эмиром становились все более глубокими, и однажды в награду за такое развлечение эмир позвал Джильберта к столу на обед. Обед этот определил всю дальнейшую судьбу Джильберта, потому что за столом оказалась вся семья эмира и в том числе его младшая дочь.
Черноокая красавица внимательно рассматривала чужеземца поверх чадры. Он не был похож ни на одного знакомого ей человека. Ей нравилась его светлая кожа и гордая осанка норманна, она вслушивалась в его голос, тоже ни на чей не похожий. Таких людей она никогда не встречала. Своего интереса к пленнику она не показала, понимая, что отцу это не понравится и может обернуться бедой для обоих. Когда обед закончился, отец с христианином удалился к себе для обычных бесед, девушка ушла на женскую половину, но с той минуты красавец христианин не выходил у нее из головы. Она влюбилась в чужестранца-христианина, без него уже не мыслила себе жизни. Но что ей было делать? Открыться отцу она не могла. Как все девушки своего племени, она вела жизнь взаперти под строгим надзором. Скоро ей выберут мужа и без ее согласия выдадут за него, ее не спросив. Девушка решила разузнать, какая это христианская вера, что побуждает этих белых людей покидать свои удобные жилища и подвергать себя смертельной опасности. Она уже знала, что Джильберт приехал из Лондона, где у него богатый дом. Слышала, как он описывал его в разговоре с отцом. И такой дом он оставил, пойдя на тяготы и мучения, рискуя потерять жизнь — и все ради веры.
Джильберт каждый день уединялся для молитвы в укромной комнатке, специально выделенной эмиром. Теперь час времени Джильберт мог посвятить общению со своим Богом.
Однажды, войдя в свою молельню, он увидел, как висящая на стене богатая шпалера шевельнулась и открыла спрятавшуюся за ней дочь эмира.
— Не ожидал, что тут кто-то есть, — сказал Джильберт. — Я тотчас удаляюсь.
Девушка мотнула головой:
— Постой.
— Это непозволительно, мне следует уйти.
— Я хочу больше узнать о твоей вере, — сказала дочь эмира, останавливая его.
Джильберт посмотрел на девушку: может быть, это редкая возможность привлечь в христианство живую душу?
— Что ты хочешь знать о моей вере?
— Хочу знать, почему светлеет твое лицо, когда ты говоришь о своем Боге. Почему ты не боишься моего отца, почему ты так говоришь с ним и даже возражаешь, чего не смеет никто в этом доме.
— Я верю в своего Господа. Будет Его на то воля, и Он спасет меня. Когда наступит мой конец, меня ожидает вечное бытие. Поэтому у меня нет никакого страха.
— Что такое вечное бытие?
Он объяснил, как его учили этому в детстве.
— Я могу принять христианство? — Можешь, если уверуешь в Спасителя.
— Я буду верить.
— Этому надо учиться.
— Ты можешь научить меня?
Джильберт оглядел комнату и сказал:
— Твой отец убьет меня, если обнаружит тебя со мной.
— Значит, ты боишься.
— Нет, этого я не боюсь. Что-то мне говорит, что я должен открыть твою душу для Господа. Такова Его воля.
— Когда ты будешь приходить сюда молиться, я буду здесь. Ты обучишь меня.
— Пусть будет так.
Они преклонили колена, и он стал учить ее молитве.
Так все началось.
Каждый день, придя на молитву, он встречал ее в этой комнате; она быстро усваивала правила обряда. Джильберт сказал, что ей нужно христианское имя, и предложил называться Магольт — вариант Матильды.
— Так называли жену величайшего норманна, завоевавшего Англию и принесшего процветание этой стране и благополучие всем норманнам, таким, как я, которые теперь владеют этой страной.
Девушке понравилось имя, и она с радостью согласилась носить его. Она жила молитвенными встречами с Джильбертом и стала прилежной христианкой. Закон любви к ближнему она приняла всей душой. Убеждать ее в том, что любовь лучше войны, не было необходимости. Войны несут людям бесконечные страдания, и, как женщина, все радости которой сосредоточены в муже и детях, она восставала против страданий и потерь близких в этом бессмысленном занятии. Магольт стала убежденной христианкой. Джильберт задумался, что ждет его, когда эмир узнает, что он обратил его дочь в свою веру. А девушка, прерывая его размышления, забрасывала его вопросами:
— Христос умер за тебя на кресте. А ты готов умереть на кресте за него?
— Я готов умереть за Господа нашего.
— Верно ты говоришь! — удивлялась девушка. — Если отец только узнает, что мы проводим время вместе, он придумает тебе такую смерть, что будет пострашнее распятия на кресте. А ты не испугался, учишь меня и сделал из меня христианку.
— Я вывел тебя к свету, Магольт. Но если будет Божья воля, чтобы я разделил участь его единственного сына, я приму ее не дрогнув.
Через поклонение Богу Джильберта дочь эмира пришла к поклонению самому Джильберту.
Однажды она сказала ему:
— Рабы-христиане задумали бежать. Я знаю это.
— Ты же не понимаешь их языка.
— Зато я понимаю, что говорят их глаза. Они хотят бежать и сделают это.
— Как думаешь, удастся им это?
— Если не удастся, мне страшно за них. Но они будут пытаться. — Тут она вся задрожала. — А ты, Джильберт? Если они устроят побег, ты уйдешь с ними?
— Это мой народ.
— Если ты уходишь, я ухожу с тобой.
— Что ты, Магольт, тебе нельзя!
— Если рабы могут бежать, могу бежать и я.
— Нет, Магольт, ты дочь своего отца. Тут твой дом.
— Я теперь христианка. Мой дом теперь за морем в твоем Лондоне.
— Нет-нет. Ты не можешь бежать с нами.
— Ты должен взять меня с собой.
— Да как это сделать?
— Ты можешь жениться на мне. Я буду хорошей христианкой и матерью твоих сыновей.
— Это невозможно. Об этом даже думать тебе не стоит.
— Я не могу запретить себе думать. Рабы собираются бежать, ты уходишь с ними, я тоже хочу пойти с вами.
— Тебе это нельзя.
— Значит, раз ты уходишь… мы должны расстаться?
— Если мне предстоит уйти, значит, должны.
— Этого я не вынесу, — сказала она твердо. — Я отправлюсь с тобой. Джильберт, не оставляй меня здесь, иначе я умру. Я без тебя не могу жить. Ты спас мою душу и должен взять меня с собой.
Джильберт только качал головой, а Магольт продолжала настаивать, но он не стал продолжать этот разговор.
Настала пора осуществить давно задуманный побег. Некоторые из христиан работали в конюшнях, и Джильберт устроил так, что к назначенному времени были приготовлены надежные кони. Осталось перепилить конюшенные цепи, взнуздать коней, и все готово… Риск огромный: если беглецов схватят, хорошие отношения с эмиром его не спасут. В этом случае самые страшные пытки уготованы им всем. Но ни один не дрогнул, не отказался от опасной затеи — так все истосковались по дому.
