– Браво! – усмехнулся урядник. – К вам не подступишься, барышня. Я слышал, что вы воспитывались в семье господина Сычева? Что ж, это дает мне все основания быть уверенным в вашей благонадежности. Надеюсь, вы сочтете своим долгом помочь следствию.
Ася молчала. Допрос доставлял ей массу неприятных ощущений.
– Мы располагаем сведениями, барышня, что во время обеда, на котором присутствовали вы лично, велись разговоры о подстрекательстве крестьян к бунту…
Ася посмотрела на урядника с искренним изумлением. Он, кашлянув, сделал поправку:
– О подстрекательстве оных к отказу от мобилизации.
«Кто? – лихорадочно думала Ася. – Приказчик? Но зачем? Он сам сетовал на то, что урожай не с кем убирать… Ну не доктор же?»
У нее голова шла кругом. На щеках выступил проклятый румянец.
– Вижу, вижу, барышня, что на памятном обеде вы присутствовали…
– Да что вы такое говорите? – возмутилась Ася, не в силах более сдерживать эмоции. – Какое подстрекательство? Ирина Николаевна – мирный человек, и никого она не подстрекала! И если нужно, я и в суде могу подтвердить! И если хозяйка и рассуждала о войне, так все сейчас об этом только и говорят, это же ясно!
– А в каких именно выражениях ваша хозяйка высказывалась о положении на фронте? – вкрадчивым голосом спросил урядник.
Ася глубоко вздохнула. Она чувствовала себя совершенно вымотанной. И где теперь Лиза? Каково бедняжке осознавать, что мать арестовали и увезли в острог, где держат воров и убийц?
– Я не помню. В самом деле – не помню. Это был первый мой день в замке, и я была озабочена своей воспитанницей – она дерзила за столом, и мне было не до разговоров о войне.
Урядник внимательно слушал Асю, и она уверена была, что у него на языке крутится новый вопрос. Но она опередила его:
– Я вообще не интересуюсь политикой. А сейчас я должна разыскать Лизу. Ее отсутствие меня очень беспокоит. Девочка больна…
– Что ж… не смею задерживать… пока. Но к нашему разговору мы еще вернемся, фрейлейн Августина.
С пылающим лицом Ася покинула кабинет. В гостиной сидел Лев. Она никогда его таким не видела – он сидел, безвольно опустив голову и обхватив ее обеими руками.
– Она не вынесет… – сказал он непонятную фразу.
– Вы нашли Лизу?
Он ответил не сразу. Медленно поднял голову и взглянул на нее, будто с трудом узнавая.
– Да… то есть нашел не я, но все равно…
– Где она?
– В библиотеке.
– Слава Богу. Но я была в библиотеке! Она пряталась от меня?
– Нет… она не пряталась.
Лицо архитектора менялось. Оно то искажалось, как от зубной боли, то вдруг становилось злым. Ася смотрела на него и понимала, что думает не о проказах Лизы, даже не о чудовищной ситуации с Ириной Николаевной. Она думает, как он прекрасен. И как он далек от нее, хотя стоит в двух шагах. И о том, что…
– Я поднимусь и поговорю с ней.
– Вы не сможете с ней поговорить.
И тогда она испугалась. Поняла – произошло страшное.
– Мне необходимо поговорить с Лизой!
– Лиза умерла.
– Нет!
Ася отступила на шаг. Она натолкнулась на столик для игры в покер. Со столика упал фужер и покатился по ковру.
Она побежала. Ее нога догнала злосчастный фужер, толкнула его на мрамор пола, фужер докатился до ступенек и, рассыпаясь, со звоном полетел вниз.
Лиза лежала в библиотеке на полу у самого окна. Возле нее на коленях стоял полковник, вмиг ставший старым и немощным. Рядом суетился доктор со своим саквояжем. Горничная сновала туда-сюда, перенося стулья с прохода к стеллажам.
Ася опустилась на пол и взяла в руки холодную ладонь Лизы.
– Ничего нельзя было сделать, – повторял доктор, наверное, в сотый раз, теперь для Аси. – Когда ее нашли, было уже поздно. Вероятно, приступ повторился сразу же после отъезда Ирины Николаевны… Такое потрясение для ребенка! Лизе совершенно нельзя было волноваться, когда болезнь обостряется. А тут сразу столько… И никого не оказалось поблизости…
…К вечеру в замок внесли гроб. Его установили внизу, в холле. Зеркала, коих здесь было множество, завесили черной материей. В холле стояла мрачная атмосфера с оттенком таинственности, который придавали мерцающие в бронзовых подсвечниках огни.
Обряжать покойницу Асе помогала кухарка Матрена – баба сноровистая и суровая. Вдвоем они обмыли девочку, надели на нее белое с розовым нарядное платье.
– Что ж Танька-то не захотела Лизоньку собирать? – поинтересовалась кухарка, разглаживая нежные оборки своей грубой широкой ладонью.
– Хотела. Только я отказалась, – призналась Ася. – Уж больно Лиза не любила горничную. Не знаю, за что, но…
– За что! Известное дело за что! За бесстыдство ейное и не любила. Как любить-то, ежели она, Танька-то, с хозяином кувыркается!
– Что ты такое говоришь, Матрена?
– Что вижу, то и говорю. Вижу, как она по утрам в лес-то бегает. Там и избушка для этого дела имеется.
– Ты думаешь, Лиза знала?
Матрена кивнула. А потом, оглянувшись, добавила:
– И в полицию на хозяйку она, змеюка, донесла. Больше некому.
– Татьяна? Да зачем?
– Как зачем? Спит и видит в замке хозяйкой стать!
Ася только головой покачала. К пересудам она всегда относилась с недоверием и потому разговор не поддержала. Кухарка ушла.
Замок погрузился в молчание.
Ася сидела рядом с гробом, куда уложили девочку, и смотрела в окно. Сумерки стремительно густели, делая силуэты в ночи чернильными.
Длинные высокие окна, выходящие в сумрак, ловили пугливый трепет свечей. Пламя их, подобно пойманным в сеть мотылькам, билось во тьме, дрожало, делая холл замка обозреваемым для мрачных теней, которые, казалось, так и теснятся снаружи.
«Хоть бы кто-нибудь пришел, – молила Ася, леденея от ужаса. – Хоть бы кто-нибудь!»
Скрипнув, отворилась высокая дверь.
– Лев!
Она вскочила и сделала несколько шагов навстречу. Он нес цветы. Их было так много, что они едва помещались в руках.
– Давайте я помогу вам…
Она подхватила цветы с другой стороны, и они оказались лицом к лицу, очень близко.
– Как жаль… – сказал он.
И она поняла его. Как жаль, что это именно сейчас… Когда такая ночь и цветы, и эта смерть, которая всегда неуместна, но смерть ребенка… Как жаль!
Они вместе пошли в кухню за вазами, вместе расставляли цветы, которые Лев принес из оранжереи. И когда их руки случайно соприкасались, они улыбались друг другу немного грустно. Как жаль…
Они сидели неподалеку от гроба на диванчике и молчали. Ася прислушивалась к себе и удивлялась – как же легко ужас и отчаяние тают для нее рядом с этим человеком. А слезы, подступающие к глазам и сжимающие горло, – это не слезы горя, а слезы любви, которая не находит иного выхода, разве что вы-рваться наружу таким вот странным образом. И больно, и сладко, и мучительно, и безнадежно…
