— Крыску–то покажи! — оборвал Сигизмунд бесконечный поток аськиных рассуждений.
— Ой, она такая беленькая, маленькая, пушистенькая… — засюсюкала Аська. И вдруг напустилась на Сигизмунда — вспомнила: — А ты, Морж, шляешься неизвестно где, все тараканов моришь, а она мне провод у холодильника перегрызла… А скажи: вот где ты шляешься?
— На работе.
— А вечером? Вечером вчера где был? Небось, по блядям пошел?
— В гараже я был.
— В гараже он был! Небось, к Наталье поволокся, да? На поклон к ней, да? Она тебя, между прочим, не любит. Она тебя не ценит. Она тебя клопомором называет. И неудачником.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Сигизмунд. Больно уж похоже на Наталью.
— А мне так кажется, — безапелляционно ответила Аська и вдруг схватила его за рукав, потащила на кухню. — Пойдем Касильду смотреть.
— Касильду?
— Ну, это ее так зовут. Надо же ее как–то называть.
— А она откликается?
— Нет, конечно.
Они вошли на кухню. Что–то белое стремительно пронеслось по плите и обвально рухнуло за холодильник. Затихло. Потом вдруг завозилось, заворочалось.
— Что ты там, бегемота прячешь? Или Алексея?
Но видно было, что Аська уже прочно успела забыть Алексея.
Сели. Стали ждать. Вскоре шуршание возобновилось, и вдруг из–за плиты показался острый белый нос.
Нос деловито пошевелился. Затем показалась голова, снабженная круглым розовым ухом и красным глазом.
Голова помедлила. Следом за головой выволоклось круглое меховое туловище и длинный хвост.
Крыска протекла по плите под кастрюлями и уверенно направилась к тарелке с объедками.
— Какая шлюшка! — восторженно прошептала Аська.
Белесостью, длинноносостью, деловитостью и малоосмысленностью крыска неуловимо напоминала Сигизмунду девку.
Крыска ухватила засохшую шкурку от сардельки. Потащила. Когда Касильда с добычей поднырнула под первую сковородку, Аська неожиданно привстала и громко хлопнула в ладоши. Испугавшись, крыска метнулась к убежищу. Утеряла шкурку. Помедлив, вернулась. Снова зацепила зубами, поволокла. Шкурка застревала между конфорками, хрустела, мешала убегать.
Аська была в восторге.
— Давно она у тебя так жирует? — спросил Сигизмунд.
— Я же тебе говорила. Проела марлю на банке и утекла. Прямым ходом на кухню. Теперь на вольном выпасе. И кормить не надо. Только воду ей ставить.
— Она же гадит там, за холодильником.
— А я за холодильник не лазаю, — сказала Аська. — Не пахнет — и ладно.
Аська нагнулась и вытащила разгрызенный провод.
— Гляди, Морж, что сволочь сделала.
— Ядрен батон, — удивился Сигизмунд, — здесь же двести двадцать вольт.
— Ой, а ты не знаешь, какие они живучие! Она тут такое ест…
— Догадываюсь, — проворчал Сигизмунд.
— Вот лошадь от никотина дохнет. А эта — окурки погрызла и хоть бы хны. Грим объела.
— Какой?
— Белый. Для «Чайки».
— У тебя изолента есть?
— Это такая синенькая?
— Или красненькая. Или желтенькая. Как повезет. Пластырь, на худой конец.
— Я тебе паяльник приготовила.
Аська куда–то выскочила. Долго возилась в стенном шкафу. Грохотала. Обрушила что–то. Крыска тем временем опять высунула нос и совершила второй рейд к тарелке. Схитила корку.
Аська торжественно внесла ингредиенты для операции. Во–первых, паяльник. Этим паяльником прадедушка Аськи, остзейский немец, лудил кастрюли и тем кормился. Паяльник был гигантский и очень остзейский.
Во–вторых, научный прибор авометр со стрелочками, в черном пластмассовом корпусе. Этот был по сравнению с паяльником сущим новьем: ровесником Сигизмунда. По происхождению — австрийцем.
Родимая держава была представлена тонким игольчатым паяльничком, каким паяют микросхемы. Этот паяльничек сперла на заводе «Светлана» аськина тетка, передовик производства и ветеран труда. Она объясняла свой поступок тем, что с начала перестройки испытала глобальное разочарование в коммунизме. К тому же, тетку почти сразу сократили.
— Аська, — поинтересовался Сигизмунд, созерцая этот фантастический набор, — ты вообще что заканчивала?
Аська заканчивала ЛЭТИ. Причем шла на красный диплом. Не дошла совсем чуть
—чуть. А потом училась в разных студиях у Великих и Величайших Мастеров. Театральному Мастерству. Пластике…
Разговор опять накренился в сторону «Чайки».
Сигизмунд смотрел на Аську, испытывая потрясение и восторг. Она не просто закончила ЛЭТИ, она ухитрилась перезабыть ВСЕ. Притом, что в ЛЭТИ умели и любили вбивать в студентов знания. Намертво.
Сигизмунд взял в левую руку наследие прадедушки, а в правую — тетки.
— Аська, — задушевно молвил он, потрясая паяльниками, — ответь: что я собираюсь делать?
— Чинить холодильник.
— Сколько лет тебе, Аська, понадобилось, чтобы все перезабыть?
Под чутким руководством мокрогубого режа Аська уложилась в пятилетку.
Сигизмунд вернул Аське паяльники и начал скручивать проводки пальцами.
— Вся эта электротехника, Аська, — приговаривал он при этом, — есть наука о контактных явлениях… Пластырь дай.
Аська унесла научный прибор и паяльники. Принесла бактерицидный пластырь с зеленой марлей.
— Обычный пластырь у тебя есть? — спросил Сигизмунд.
Аська обиделась.
— Я лучший принесла…
— Где у тебя это барахло складировано?
Аська подвела его к стенному шкафу и обиженно отошла. Сигизмунд еще раз умилился. Родственники и предки Аськи работали в ремесленной области много поколений подряд. Перли обильно и со вкусом, с разбором, со знанием дела. Добро копили. Аська не расточала по лени и незнанию. Но и не пользовалась.
От дяди–плотника остались огромные зубастые ножовки, коловороты, рубанки.
Имелся — неведомо от кого — могучий разводной газовый ключ.
Но истинным шедевром коллекции был устрашающий колун. Сигизмунд показал Аське на колун.
— Подари.
— Это дядин топор, — отказала Аська.
— А что он у тебя такой тупой?
Аська подошла, провела пальцем по лезвию.
— Ой, правда затупился…
— А что ты им такое рубила, Аська? Виргинский дуб на дрова?
— Сам ты дуб. Я им иногда курицу рублю, когда разделывать некогда.
Сигизмунд нашел отменную изоленту на матерчатой еще основе, липкую — не оторвешь, разве что вместе с холодильником. Пошел, намотал, сколько надо. Потряс рулончиком у Аськи перед носом.
— Береги! Нынче такого днем с огнем не сыщешь!
Аська, поддергивая сползающий свитер, внимала, тщилась запомнить. Кивала.
* * *
— …Весь задник белый. Совершенно белый, как крылья чайки. Как экран. Как дородовое сознание. Чистая доска, tabula rasa, понимаешь? Звучит тибетская музыка, трубы такие гнусавые, длинные, их пять человек с трудом удерживают. Они ревут, имитируя работу сердца, легких и желудка, только очень громко. От этой музыки душа вся выворачивается. Эта музыка звучит двадцать две минуты, по секундомеру выверяется. Больше вредно для здоровья, меньше бесполезно. Она должна разрыхлить душу зрителя, чтобы он воспринимал.
И вот, Морж, представляешь — в эту унавоженную душу, в эту подготовленную пашню начинают падать первые зерна. На экране появляется лицо. Только лицо, проекция. Черно–белая. С подчеркнутой контрастностью. Половина лица — только слепой контур, половина — почти черная. На Чехова похож. Лицо смолит. Здоровенный такой косяк — забило и смолит. Смачно. Жадно смолит. Оно догоняется, догоняется… ДОГОНЯЕТСЯ… Иногда косяк куда–то передается, потом возвращается… Зритель должен чувствовать себя обкуренным. Зритель должен чувствовать, что косяк передается в зрительный зал. Это Брехтовская идея уничтожения четвертой стены, стены между зрителем и актером, зрителем и сценой, понимаешь, Морж, как это важно?..
— А Чехов зачем? — спросил Сигизмунд. Он сосредоточенно протаскивал Аську сквозь свитер.
— Осторожно, порвешь… Как — зачем Чехов? А «Чайку» — то кто написал? Наш реж все ноги исходил, пока нашел похожий типаж. Потом снимали. Семь потов сошло. Обкурились… Нужно ведь не только чтоб на Чехова был похож. Нужно, чтоб артистичен, чтоб пластичен был. Чтоб убедителен… Чтоб доверие вызывал, чтобы зритель от него косяк охотно брал…
Мы первые дубли сняли, а все не то, не то… Снова снимать стали, он пропал куда–то. Искали, искали… Парнишка от каких–то бандюганов, оказывается, бегал, не знаю, что не поделили… Выкупать пришлось. Мы его выкупили не всего, а на шестьдесят два процента, так нам ихний главный бандюган сказал
— кстати, очень артистичный и пластичный, только ублюдок редкостный, но это не сразу заметно. Нам за эти шестьдесят два процента разрешили его доснять, а дальше что было, я не знаю…
